Катрин Панколь - Мужчина на расстоянии Страница 5

И не только о женской. Согласитесь, в глубине души мужчины и женщины испытывают одни и те же чувства, вся разница — в поверхностных проявлениях, в степени обнаженности… Женщины не боятся признаний, а мужчины делают вид, что ничего не случилось, потому что их с детства учили держать свои тайны при себе, всецело отдаваясь работе, карьере, деловой жизни…

Все это я нашла у Рильке.

Сегодня ночью я как раз закончила его перечитывать, под одеялом, при полном тумане, в слабом дрожащем свете маяка… Я читала его, прижавшись к белому в красную полоску носку… Когда я была маленькой, мама тоже всегда складывала подарки в носок.

Итак, страница 141.

Сначала речь идет о любви, о том, сколько значения женщины придают любви, никогда не добиваясь взаимности: «…Женщины устали. Они веками несли священный огонь, разыгрывали за двоих вечный диалог любви. А мужчина только повторял написанный текст, плохо справляясь с готовой ролью. Женщинам было не просто постигать любовь, ибо мужчины отчаянно мешали им своим невниманием, ревностью и ленью. Женщины работали денно и нощно, их любовь росла, и вместе с нею обострялась боль. И под грузом бесконечной череды страданий, женщины достигали небывалых высот любви, и призывали мужчин, которые были их недостойны; и обгоняли мужчины, убегавших прочь…»

А потом, словно в порыве озарения, Рильке пишет: «Но теперь, когда все кругом меняется, не пора ли и нам поработать над собой? Разве мы не можем хотя бы попытаться сдвинуть дело с мертвой точки и частично принять на себя нелегкую ношу любви? До сих пор нас избавляли от забот, и любовь перешла для нас в ранг развлечений. Легкое наслаждение превратило нас в дилетантов, успех вскружил нам головы. Мы уже не творцы, мы всего лишь ведомые. Так почему бы нам не начать с нуля, почему бы нам не приняться за работу, которую за нас всегда делали другие? Почему бы нам не вернуться к истокам, в эпоху когда все кругом меняется?»

В самом деле, почему бы мужчинам не относиться к своим чувствам с той серьезностью, которой до сих пор были удостоены только университетские занятия, годовые балансы и биржевые котировки?

Может быть, и женщины тогда бы снова поверили в любовь, которой они уже готовы пренебречь, устав от вечных разочарований и насмешек в свой адрес, от ощущения беспросветности, от показной независимости и воинственности…

Может, тогда мы бы вновь обрели друг друга?

Или, по крайней мере, взявшись за руки, пустились бы в путь по крутой тропинке под названием «любовь»?

Я объявляю перемирие. Я делаю первый шаг и открываю Вам свой секрет…

Да, в декабре я была утомлена, изнурена, перегружена работой.

Да у меня не было сил писать Вам длинные письма.

Да, покупатели, цены, заказы отбивали у меня желание мечтать, говорить о важном и пустяшном…

И все-таки, и все-таки, Джонатан, когда однажды серым холодным утром почтальон открыл туго набитую желтую сумку и, обдавая меня ледяным дыханием, принялся искать Ваше письмо, я вдруг почувствовала, что вся дрожу, и испугалась. Я застыла на месте, как вкопанная, будто молния вонзилась мне прямо в затылок: я вдруг поняла, что жду Ваших писем, Ваших слов, описаний сельских трактиров, дорог, и людей, и капустного супа…

Я ждала Вас, Джонатан.

Ожидание сродни страданию.

А страдать я больше не хочу.

Весь месяц, на пути в Париж, на улицах Фекампа, дома, в магазине, я носилась, как сумасшедшая, чтобы спастись от Вас, забыть Вас, оставить Вас далеко, на извилистых тропинках, устланных черными древесными корнями.

Мне вдруг стало страшно.Страшно опять испытать эту боль.Боль мучительного ожидания.Безысходного ожидания…Час ожидания кажется векомВ самом начале любвиВек ожидания кажется часомЕсли любовь позади.

Эмили Дикинсон

Страшно…

Страшно снова полюбить.

Снова полюбить мужчину, который отчалит на своем корабле, оставив меня плакать на берегу…

И если мне еще суждено испытать любовь, пусть у моего избранника будут сильные руки и мощный торс, пусть он твердо стоит на ногах, говорит просто и ясно, смеется громко и звонко, пусть не стремится достать с небес луну, сажает деревья, рубит дрова, пашет землю, водит комбайн, строит дома, а вечером залезает ко мне под одеяло: рядом с таким мужчиной, я избавлюсь от старых страхов, он не поднимется посреди ночи и не ускользнет прочь…

Я безумно любила одного человека, а он ушел…

Без единого слова, без малейшей попытки объясниться, даже не обернувшись.

Он был остроумным, образованным, утонченным, соблазнительным, стремительным, сильным. Он хотел быть королем мирозданья и всем диктовать свою волю.

Свою мужскую волю.

А я-то надеялась стать его королевой, всю жизнь провести с ним вместе…

Я никогда больше не полюблю такого, Джонатан. Никогда.

Почему я признаюсь в этом именно Вам?

Почему я осмелилась излить Вам душу? Сделать шаг Вам навстречу? Переиграть привычный сценарий? Удариться в хитросплетение вопросов и ответов? Терпеливо распутывать клубок любви?

Просто Вас я не боюсь.

И тут на сцену вновь выходит Натали.

Натали, подобная конфиденткам Расина и служанкам Мариво.

Натали с сухими от частых стирок руками, желтоватой кожей (она не равнодушна к спиртному), высветленными волосами, черными в корнях. Натали в обтягивающих лосинах и футболках с изображением Микки Мауса. Натали, которая приходит «с» магазина, интересуется «в какую цену» товар, умело матерится и читает только детективы. Натали, которая знает меня и любит, со всей своей нежностью и добротой.

От нее не укрылось, с каким нетерпением я жду Ваших писем. Она заметила, что я украдкой открываю их прямо за кассой и читаю по несколько раз. Она молча наблюдала, как я, мечтательно сложив письмо вчетверо, отправляю его в карман, а потом достаю и вновь перечитываю. Она чистила яблоки для пирога, смазывала форму маслом, а сама потихоньку за мной следила…

Вот уже три года, как мы работаем вместе. Она, кстати, тоже приглашала меня провести сочельник вместе со своей семьей: Рике, детьми, родителями…

В рождественский вечер, перед самым уходом, она, ничуть не смущаясь, спросила: «А что же это Вы не открываете подарочек американца?» Я сказала: «Еще успею». Она переспросила: «Что, боитесь?» Я ответила, что она просто с ума сошла, вообразила себе невесть что, а посылку я не открыла, потому что времени не было, только и всего. Она улыбнулась. А я тогда стала ей говорить, что дешевые романы до добра не доведут, вся жизнь покажется дамским чтивом! Она снова улыбнулась. Тут я окончательно вышла из себя и принялась твердить, что мужчины меня больше не интересуют, что мне и так не плохо! А переживать из-за посылки какого-то американца, который в нетрезвом виде кочует по дорогам Франции, я и вовсе не собираюсь! Она ответила: «Ну, хорошо, если так… Я рада, что это у вас несерьезно, потому что американец-то ваш давно не мальчик. Он в отцы вам годится, если не в деды!»

И при этих ее словах страх и беспокойство как рукой сняло, и лихорадочное состояние, в котором я пребывала последние недели, само собой улетучилось. И мне сразу стало так легко, будто я, войдя в натопленный дом, сбросила с плеч тяжелое пальто…

Теперь мне не страшно.

Я могу беседовать с Вами совершенно спокойно…

Теперь я понимаю, что именно возраст, жизненный опыт и знание людей подсказали Вам, что преподнести мне на рождество, понимаю, почему Ваши подарки показались мне столь пугающе личными…

Теперь я все понимаю.

Это объясняет Ваш выбор книг и занятий, Ваш взгляд на нас, французов…

Итак, Джонатан, я раскрыла Вам свою женскую тайну.

Время бежит… Сегодня вечером я ужинаю с подругой Жозефой (благо сочельник уже позади). Сейчас напудрю нос, намажу губы блеском, вставлю сережки и пойду к Жозефе красоваться, в надежде встретить самого обыкновенного мужчину, который прирос корнями к земле и никуда уже не денется.

С Новым годом, Джонатан…

Я полна восторга и благодарности,

Кей

P.S. Забыла Вам сказать, что у меня нет ни телевизора, ни компьютера, ни видеомагнитофона! Надо будет все это купить… впрочем, я не уверена! Предпочитаю книги. И вообще, мне не хотелось бы наводнять свое жилище аппаратурой, всякими шнурами и пультами… «Дикую реку» я посмотрю у Жозефы, она-то экипирована по полной программе! Каждое утро читает «Джерусалем Пост» прямо с экрана и страшно злится! Родная земля (она по происхождению израильтянка, дочь страшно консервативного раввина!) не дает ей покоя. Ее бесит непримиримость, безвыходность ситуации, она мечтает, чтобы мирный диалог стал реальностью, а участь палестинцев — более завидной[17]. Она говорит: «Там бы меня за такие слова пристрелили!» Милая, добрая Жозефа. Как я тебя люблю, моя соседка!