Жиль Куртманш - Воскресный день у бассейна в Кигали Страница 5

Если тот доктор был прав, а сомневаться в этом не приходилось, Кава и его родители, дети и все их потомство не были ни хуту, ни тутси. Разве что кто-нибудь из предков ошибся, и на самом деле все это время они были тутси, не подозревая об этом. В противном случае, если они все-таки хуту, то уродливы, как беспородные дети, и будущее сулит им лишь испытания и горести. Кава попросил Селестена молиться своему новому богу, а чтоб не прогадать, и сам воззвал к своему богу Имане. Осторожность никогда не помешает. Но ни тот бог, ни другой, казалось, не собирались помочь ему разрешить возникшую дилемму. Значит, оставалось только посоветоваться с предками, пусть даже практика курагуры была запрещена епископами и бургомистрами.

Кава всю ночь не сомкнул глаз. Минимум десять раз он вставал и ходил на банановую плантацию, в надежде на знак свыше или на внезапное просветление, чтобы не ходить к дальней родственнице, кузине-умумпфуму[20], одной из самых почитаемых в округе Кибехо. Тщетно. Этой ночью звезды были глухи, а небо хранило холодное молчание.

Его кузину звали Ньямараваго, в честь королевы-матери, которая при крещении получила имя Радегонда. Она занималась ворожбой с тех пор, как умер ее муж, тоже прорицатель, он и передал ей секреты гадания на слюне и кусочках масла, таявших в кипятке. Самый примитивный и не вызывавший доверия способ гадания, заключавшийся в принесении в жертву курицы, они оставляли менее компетентным коллегам.

Задолго до того как первый луч солнца осветил кроны эвкалиптов, Кава уже был в пути, ведя за собой самую красивую корову. Этим даром он надеялся привести родственницу в доброе расположение. Солнце уже клонилось к закату, когда он явился в ее дом. Добрая дюжина обеспокоенных людей, больных или прокаженных, терпеливо ожидали, сидя в тени изгороди pyro[21], окружавшей большую круглую хижину, которую украшали абстрактные узоры. Из-за срочности дела, а может, потому, что помогли родственные связи или корова, протяжно мычавшая от усталости, Каве пришлось ждать всего несколько минут.

Не говоря ни слова, хотя в его глазах читалось множество вопросов, он уселся на циновку, украшенную темным орнаментом в виде наконечников стрел. Ньямараваго даже не подняла головы, когда он вошел. Она вполголоса напевала, закрыв глаза, едва дыша. Служанка поставила перед Кавой большую чашу с водой. Он вымыл лицо и руки. Ему поднесли банановое пиво, он медленно выпил его, потом прополоскал рот водой. Закрыл глаза и приготовился слушать.

Гадалка говорила о сильном дожде, что прошел недавно, о сарычах, которых становилось все больше и больше, - это означало, что люди выбрасывают много еды, потом о муже, посетившем ее три ночи назад. Она спросила Каву, все ли у него в порядке с желудком: несколько месяцев назад Ньямараваго его лечила. Да, спазмы исчезли, как только он вернулся к себе на холм. Зажгли масляную лампу, подарок богатого клиента. Они общались вот уже целый час пять минут разговора, остальное время - раздумья в полной тишине. Наконец та, что общалась с духами, предложила ему рассказать, что привело его - похоже, повод был очень важен, судя по тому, какую красивую и упитанную корову он привел в подарок. Кава пришел не ради себя, но ради детей и детей своих детей, он опасался проклятия и великих несчастий, которые могут выпасть на долю его потомства. А причиной беспокойства стала большая книга, написанная белым магом и подтверждавшая его страхи.

Кава заключил: «Похоже, что мы не те, кто мы есть, и не те, кем кажемся, и лишь тогда у моих детей будет нормальное будущее, когда они станут теми, кем не являются». На богов и предков надейся, а про осторожность и сдержанность не забывай. Человек, который говорит все, обнажается, а голый человек слаб.

Он сплюнул в маленький калебас[22]. Гадалка обмакнула небольшую деревянную палочку в слюну Кавы и добавила немного козьего жира. Потом нагрела палочку, подержав ее над лампой. Внимательно рассмотрела очертания, появляющиеся от пламени, после чего закрыла глаза. Служанка принесла широкую чашу, наполненную кипящей водой. Ньямараваго бросила в нее два комочка масла. Как только масло растаяло, она снова закрыла глаза и сказала: «Твои дети и дети твоих детей, покуда они живут в стране холмов, должны будут сменить кожу подобно змее и цвет подобно хамелеону. Им придется всегда лететь по ветру и плыть по течению. Им придется стать теми, кем они не являются, в противном случае, оставаясь теми, кто они есть на самом деле, они буду страдать». Воцарилась тишина. Кава дрожал. Было слышно, как по циновке ползут муравьи. Сестра медленно подняла правую руку. Уже без коровы Кава отправился в обратный путь.

Здесь во второй раз начинается история Жантий, хотя тогда она еще не родилась.

Вернувшись домой, Кава не проронил ни слова о своем путешествии, еще меньше он говорил о тревогах, терзавших его, о болезненном решении, которое принял, чтобы спасти своих потомков и потомков своих потомков.

В стране холмов происхождение отца определяет национальную принадлежность детей. Отец хуту, значит, и дети хуту. Отец тутси, значит, и дети тутси, и неважно, какая национальность у матери. Его дочерям не остается ничего другого, как выйти замуж за тутси, чтобы их дети стали частью избранной богами и обласканной белыми расы. Вообще-то ничего сложного в этом не было. Кава был богат и знал много не очень обеспеченных семей тутси, которые с удовольствием согласились бы улучшить свою жизнь, обменяв сына на несколько коров. Что касается мужской части семьи, судьба приговаривала их оставаться хуту в телах тутси. И их происхождение, а равно и происхождение их детей навсегда будет вписано в документы, удостоверяющие личность. Какой кошмар! Какая трагичная судьба! Школы для них закрыты, презрение белых обеспечено, на карьере и амбициях можно поставить крест. Кава не мог смириться с тем, что его сыновья и сыновья его сыновей официально будут считаться представителями низшей расы, неграми в услужении у негров.

Отец Атаназ подтвердил все самые мрачные его опасения, напомнив все же, что Господь одинаково любит всех своих детей, что истинное величие человека внутри и последние станут первыми. Получалось, как понял Кава, что батва[23] взойдут на небо первыми, за ними хуту, а потом тутси. Он не осмелился спросить у священника, почему дети Бога не одинаково любят хуту и тутси, почему в этой стране истинное величие человека зависит от внешности и почему здесь, на земле, первые - всегда первые. Человек холмов не любит терять лицо и заботится о том, чтобы его собеседника не постигла та же участь. Именно поэтому Кава так никогда и не признался в том, что заключил сделку с бургомистром.

Бургомистру он предложил несколько коров, коз и самую красивую из своих дочерей, которой едва исполнилось четырнадцать лет. Белый человек отказался выписать новые документы и сделать из этих хуту тутси. Однако он совсем не хотел отказываться от девушки и предложил взамен сохранить в тайне этот позорный и постыдный поступок Кавы. Вот так Клементина, чьи бедра и грудь давали пищу безумным фантазиям мужчин всех народностей, живущих на холме, стала собственностью уродливого и прыщавого бельгийца, который уж очень любил пристраиваться к ней сзади, всякий раз когда проходил мимо. Она умерла в семнадцать лет от некоей болезни крови, а шепотом говорили, что болезнь эта появляется из-за грязного члена мужчин, которые не любят мыться.

Пять остальных дочерей Кавы вышли замуж за тутси и тем самым спасли свое потомство от позора и унижения. У него оставалось еще достаточно коров, чтобы найти жен тутси своим четырем сыновьям. Кава выбирал своих невесток по росту и бледности кожи. Он пытался найти им жен, тонких и длинных, подобно змее, одним словом, более худых и высоких, чем обычные женщины-тутси, надеясь, что их кровь одолеет кровь хуту. В доме остался один Селестен. Он заботился об отце, которого терзали болезни и меланхолия с тех пор, как умерла его жена, несколько недель спустя после смерти Клементины. Все дети покинули родной дом и холм, прячась от укоризненных взглядов своих дядьев, теток и племянников, которые чувствовали себя преданными родственниками, решившими стать теми, кем они не являются. У Кавы почти ничего не осталось. Даже коз. Чтобы заключить последний брак, ему пришлось уступить банановую плантацию. Остался лишь просторный дом и небольшое поле фасоли. Целый год Кава и Селестен ели одну фасоль.

Селестен был не женат. Теперь он посещал семинарию в Астриде, ежедневно отмахивая по пять километров туда и обратно, хотя ему и предложили жить в интернате. Он не мог оставить отца одного на холме. Как исключительно одаренному ученику ему позволили продолжить обучение, несмотря на происхождение. Из трехсот семинаристов тридцать были хуту. И так было во всех школах страны. Селестен колебался между духовным саном и преподаванием. Епископ объявил, что страна еще не готова принять священника из низшей расы. Он мог стать только монахом или преподавателем. Решение Кавы не подлежало обжалованию. Сын будет преподавать в городе, так он получит возможность завести полезные знакомства. И Кава отправился на поиски супруги для сына. На него возлагал отец все свои надежды. Из всех детей он был самый высокий и бледный. Бельгийский доктор, каким бы умным он ни был, никогда бы не догадался, что Селестен хуту, разве что по носу, который был немного широковат. Наконец он нашел подходящий нос на соседнем холме. Настолько тонкий, что казалось, он вырезан бритвой. А кожа была такой бледной, что вся семья думала, будто Эрнестина больна. Удивительно прямой нос, худое и длинное тело, казалось, порыв ветра мог свалить девушку с ног. И, если кровь более высокого существа сослужит свою службу, дети Селестена и Эрнестины будут больше похожи на тутси, чем сами тутси. А если унаследуют крепкое и сильное тело Селестена, они будут красивы и сильны, как боги. Прежде чем просить руки, Кава решил расположить Иману и снова пошел к гадалке. Не имея ни коровы, ни козы, он мог рассчитывать лишь на гадание на слюне, но и это стоило ему небольшого поля, засеянного фасолью. Ньямараваго сказала: «Ты слишком долго был в дороге, и те крохи сил, что остались, покидают тебя. Ты думаешь, что нашел ключи ко всем своим мечтам. Открой же дверь и умри счастливым в своих грезах».