Роман Канушкин - Дети Робинзона Крузо Страница 5

— Под всякой привязанностью Будда Шакьямуни...

Вася не закончил фразы. А еще через мгновение забыл, что хотел сказать. Что-то про привязанность к бытию. В том числе и к той его форме, куда была устремлена сейчас Васина рука. Видимо, он пытался подвести Таню к тому, что поскольку все равно ВСЕ иллюзия, то, типа, давай, чего уж там, пора... На самом ли деле Вася собирался применить учение Просветленного в столь необычном аспекте, останется неведомым даже для него самого. Потому как, едва выговорив слово «Шакьямуни», Вася услышал непривычно низкий Танин то ли выдох, то ли стон. И сразу же ощутил на губах влажные горячие Танины губы. Раскрывшиеся, огромные и пугающие, словно она хотела проглотить его. Или выпить. Или высосать. Вслед за губами последовал язык, и побежали мгновения самого страстного и откровенного поцелуя в Васиной жизни. Его рука стала путаться в застежке, пытаясь добраться до вожделенной груди, но Таня сама быстрым движением расстегнула молнию на куртке.

Вася не верил, что это может происходить на самом деле. Он все еще не верил, когда она прижалась к нему низом живота с такой силой, что у Васи перехватило в паху. Больно и сладко. И грудь, Танина грудь, большая, упругая и горячая, была вся в Васином распоряжении, распроставшись и вобрав в себя его худую фигуру.

«Ничего себе, — с восторгом думал Вася, — точно, от шампанского девчонки сходят с катушек».

И конечно, он не обратил никакого внимания на то, что этот запах вокруг, запах спелых арбузов, усилился. Луна плыла в чистом ночном небе, полоски ее света лежали на аллее, по которой пришли Таня и Вася. И что-то там, в глубине аллеи...

Таня дышала так горячо и часто, что у Васи задрожала правая коленка. Его перевозбужденное сердце бешено колотилось, перегоняя сексуальные соки, рвавшиеся наружу. Таня сама расстегнула ему зиппер на джинсах, и Васе осталось лишь проглотить ком, подступивший к горлу. В какой-то момент ему показалось, что он не сможет справиться с этой обрушившейся на него роскошью. А потом почувствовал ее руку на своем набухшем члене и замер. Она совершила несколько быстрых поступательных движений; Вася некоторым образом не в такт ответил, затем снова услышал низкий быстрый стон, когда Таня встала перед ним на колени. В такое везенье он уже совсем не мог поверить. Здесь... Сейчас... Таня?!

Этот невероятный растянувшийся миг ожидания оказался самым пронзительным и хрупким переживанием Васиной жизни. Самым большим кайфом. И когда там, внизу, он впервые почувствовал прикосновение ее языка, словно электрические импульсы пробежали по всему Васиному телу. Еще одно прикосновение... И Вселенная рухнула: Вася услышал собственный стон, когда то, что он именовал своим «дружком» (а порой и «Васяткой») поглотило влажное тепло Таниного рта. Невероятное раскрылось, заблистав всеми своими расточительными возможностями.

В глубине аллеи на полосу лунного света надвинулась какая-то тень. Словно луна спряталась за облачком. Только это было не так: в чистом ночном небе вовсю сияли звезды, и облаков не наблюдалось. Подобная странная природная аномалия, возможно, и имела касательство к луне, но не столь прямое, как непосредственное захождение света за тьму, и уходила корнями скорее в науку мифологию, нежели в астрономию. Но по поводу этих двух наук, точнее, базирующихся на них разных взглядах на вещи, мачо-партизан Вася не раз высказывался, что «если даже трагедия имеет касательство к музыке посредством духа, то уж боги в виде космических тел, плавающих по нашему общему универсуму, явно этой музыкой не раз наслаждались и в состоянии отличить, какая из двух наук если не достоверней, то, по крайней мере, предпочтительней». Сейчас городскому партизану предстояло получить все, чем он любил поблистать, в полном объеме.

Происшедшее дальше повергло Васю в еще большее изумление. Таня покинула его. Подняла на Васю глаза, чуть не перепугав до полусмерти (вдруг передумала?!), а потом вобрала в себя его всего, до основания. Так глубоко Васе не делал никто.

Ничего себе!

От какой-то нутряной откровенности нового ощущения он испытал что-то среднее между шоком и ошалелой радостью. Вася сжал руки и подался вперед, ему показалось, что он может сейчас полностью перетечь в нее. Вновь услышал ее захлебывающийся стон, когда она опять быстро покинула, а потом вернулась к нему. Впилась в него, прижалась к Васиному паху губами, ухватив мачо за худые ягодицы. Предательская коленка снова задрожала, и еще сильнее, когда Танина голова скользнула вниз, угнездившись между Васиными ногами, и он понял: то, что теперь находится во влажной теплой воронке ее рта, — его яички.

«А-а-у-у...», — пропищало в Васином мозгу, хотя он хотел выдать (и вслух!): «Вау!». Однако эти звуковые регистры не отвлекли роскошную Васину женщину, сквозь чью неопытность, вожделея, он пробивался так долго, чтобы наконец получить то, что он сейчас получил: интервалы между захлебывающимися стонами сократились до коротких мгновений — Таня заводилась все больше.

Ничего себе — неопытная!

Сердцебиение, сладостный ком, застрявший в горле и не желавший рассасываться, коленка... Ритм покачивания, волосы, плен ее волос, сомнительные джунгли для хиреющего воина, паутина, сотканная паучихой... и Будда, Будда...

— Будда, Будда, — выдыхал вслух Вася, — Будда Шакьяму... Ой!..

И опять он не закончил фразы. Потому что что-то, божественное и карающее, черной небесной молнией обожгло ему задний проход.

(Ой)

И двинулось дальше — нежно, страшно... Дальше. С ужасом и восторгом Вася понял, что это ее указательный палец. С ужасом и восторгом, а еще — со смущенным любопытством. Анальные мышцы, защищаясь, сократились, но и она ждала.

Как? Что? Он должен довериться ей? Распластаться моллюском на алтаре перед ее всесведущим лоном?

Вася расслабился, и... Она двинулась дальше. Нанизанный на ее палец, Вася на мгновение заделался женщиной, стал андрогином, а потом...

Это был экстаз. Будда, Будда Шакьямуни. Нет в этом мире мужчин и нет женщин, нет света и нет тьмы, тепла и холода, ласки и боли, нет страданий и нет смерти, а есть Тело твое, Дыхание, явленное миру под именем «Милосердный свет», и мы, в высшем счастье растворяясь в этом свете, в сияющей любви, познаем, что нет ни Света, ни Милосердия, ни Мира, Высшего счастья, да и Познания нет.

...Вася и не догадывался, что какая-то крохотная часть его мозга была занята конструированием этой маловразумительной и крайне сомнительной молитвы. Распластавшись пятном блаженства, он знал лишь, что это лучший минет в его жизни. И даже почти не был смущен явной переменой лидера.

«Ничего себе, неопытная! — Вася подкатывал к критической точке восторга. — Да она прямо профессионалка!»

Это последнее слово, пролетев яркой ликующей кометой по краешку сознания, оставило темный след, природу которого Вася определили не сразу. Что-то, неожиданно родившееся внутри, попыталось опечалить его сердце, не позволяло радости сделаться окончательной. И через какое-то время Вася вдруг с удивлением обнаружил, что... ревнует. Даже не к чужому опыту, а к какой-то иррациональной тайне Таниной жизни. Ко всем тем неведомым и, собственно говоря, не имеющим к нему никакого отношения, с которыми она ТАК научилась. Ведь с кем-то она должна была научиться! И эти неведомые учителя совсем не оставили на Тане пятен порока. Сей отрадный факт, начавший волновать больше всего, неожиданно обдал холодком.

Вася даже несколько протрезвел. Или ему показалось, что протрезвел. Но что-то предательское кольнуло его сердце. И какая-то пелена (безоговорочного доверия?) явно спала с Васиных глаз.

(Бог мой. И это ЕГО неопытная недотрога, небесное создание... делает ему лучший в жизни минет?)

Со странным, смущающим его чувством Вася решил дотронуться до ее щеки. Но Таня быстрым жестом уклонилась от прикосновения. «Не мешай!» — шепнул Васиному сердцу взмах ее волос. И от этой четко обозначенной самодостаточности Вася почувствовал себя маленьким и беспомощным.

Тень в глубине аллеи накрыла еще одну полоску лунного света, словно она вовсе не нуждалась в расположении светил и была такой же самодостаточной, как и Васина подруга. Словно эта тень двигалась впереди какой-то другой Тьмы. Гораздо более густой и непроницаемой, чем эта ночь вокруг.

Вася продолжал трезветь. И его внутреннее ликование периодически сменялось смехом другого рода — в нем появилось что-то жалкое, униженное... Ну Танечка, ну ты даешь! Она чего, насмотрелась порно, или...

или

Вася глядел на нее, слушал, получал самый большой в жизни сексуальный кайф, и не понимал: что не так? Вот она перед ним, его стонущая девочка, и это так красиво; откуда же взялись уколы ноющей и все нарастающей печали?.. Откуда в сердце эта неопределенная, точнее — неопределимая тоска? Откуда отравляющее чувство потери?