Глеб Шульпяков - Книга Синана Страница 5

Так по титрам и возникла эта книга. Стенограмма речи Бога, произнесенной в небесном кабинете и доставленная воздушной почтой на землю. В Коране много темных мест и неясностей. И это объяснимо, если представить как быстро сменяли друг друга божественные глаголы.

Аллах непостижим и непознаваем, он удален и невидим, и только девяносто девять прекрасных имен даны любомудрому человеку, чтобы снова и снова открывать Его красоту и величие. Искусно начертанные, они говорят о верховных словах, явленных Пророку в пещере. В память об этом каллиграфия или умение полагать слова на плоскость во всей красоте их рисунка считается в исламе важнейшим искусством.

Символ веры обрамляют четыре предписания: молитва, подаяние, пост и паломничество. Поэтому геометрическая проекция ислама представляет собой четырехконечную звезду с пятым элементом посередине.

Безоговорочное следование предписаниям составляет практический смысл ислама. Это его кинетика. Пять раз в сутки мусульманин должен совершать молитву, суть которой не только в славословии Всевышнего, но и в самом действии.

Раз в год с наступлением месяца Рамадана (который в зависимости от лунных фаз «вращается» в календаре) верующий соблюдает пост. От восхода до той поры, когда белую нитку не отличишь от черной, предписано не вкушать еды и не пить воду.

И, наконец, паломничество. Хотя бы раз в жизни каждый мусульманин должен сделать хадж в Мекку, где находится исламская святыня Кааба, или Черный камень.

Черный камень представляет собой фрагмент астероидного происхождения, заключенный в золотую оправу и помещенный в кубический саркофаг. Саркофаг установлен по центру двора мечети Пророка в Мекке, куда стекаются паломники со всего мира.

Черный камень – «материальная часть» ислама, доказательство Бога, которое можно потрогать. Реальное происхождение камня, действительно, космическое. История уходит в доисламские времена зороастрийцев. Камень был их святыней, но как это часто бывает, с приходом новой религии предмет старого культа «конвертировали», наполнив новым смыслом.

В космогонии ислама Кааба – пуп земли, омфалос, через который проходит вертикальная ось мира. Проекция Бога на земную плоскость. Все мечети выстроены по направлению к Каабе. Называется это направление кибла. Мечети нанизаны на него, как шашлык на шампур. Кибла, этот незримый луч, проницает мир ислама в любой точке планеты, определяя содержание мечети – и ее форму.

Прикладная функция мечети, то есть единственное, что от нее требуется, это дать максимальному числу верующих точное направление молитвы.

Эстетическая – выразить эту функцию через форму. Превратить религиозный вектор в архитектурное пространство. Свить вокруг пустоты луча каменный кокон.

Не столько указать путь, сколько показать его.

Главный объект мечети – михраб. Это полая ниша в стене, обозначающая направление на Мекку. Его часто сравнивают с христианским алтарем, что совершенно не соответствует прикладной функции михраба. Это знак или указатель священного направления, который, в отличие от алтаря, не имеет никакой священной ауры. Отмечая михраб небольшим куполом – или украшая стены вокруг изразцами – художники отдавали должное священному направлению, оставляя саму нишу демонстративно серой, полой, пустой.

В первые года ислама функцию михраба мог выполнять обычный камень. Традиция восходит к легендарным временам, когда Пророк после бегства в Медину установил на площади камень, указывающий на Мекку. Если под рукой не находилось камня – кода час намаза застал тебя, скажем, в пустыне – то михрабом служило копье. Определившись на местности, первые мусульмане очерчивали на песке контур молитвенного пространства, то есть, попросту говоря, план мечети на плоскости – втыкали копье на той стороне, где была Мекка – и свершали молитву.

С тех пор образ копья в исламе имеет, помимо военной, еще и религиозную «окраску».

Геометрия исламского мира – это гигантское колесо, спицы которого сходятся в Мекке. Кааба, великая ступица, есть точка, откуда к небесам восставлена вертикаль, мировая ось.

Или ножка циркуля, который вращают на небесах, очерчивая круг земной юдоли.

На следующий день я зашел в интернет-кафе и получил письмо от девушки. Она писала, что добралась до места и с жильем устроилась; что наконец-то выспалась после перелета; и ей тут в целом нравится, «хотя немного тоскливо».

«Но это, как ты говорил, «признак бодрствующего рассудка».

Она часто приписывала мне разные глупости.

«Городок небольшой и какой-то разбросанный. Большие газоны, похожие на футбольное поле (а может быть это футбольное поле?). С виду большая деревня, зато на той неделе выступает Филип Гласс. Ты мне завидуешь? Давай, завидуй уже».

Я читал письмо и слышал ее голос. Обиженный, когда хотела скрыть восторги. От гостиницы, писала она, до университета пять минут, живет на пятом этаже в номере «пять ноль пять». Есть холодильник и телевизор, и кофеварка, и что завтракать она приспособилась дома, «потому что в столовой каши нет и кофе дрянь».

И что обедает на кампусе, а ужинает «в городе».

«Тут в подвале компьютерный зал. Вечером я наливаю виски в стакан из-под колы и спускаюсь вниз. Как сейчас, например. Вокруг по клавишам стучат молодые америкосы. На меня ноль внимания, хотя молодые люди очень ничего. Головастые, голенастые, поджарые (сколько слов я знаю). Ходят в майках и шароварах, и пьют гнусное пиво «Корону» или «Будвайзер». А с девками полный швах. Пучеглазые, угрястые, голова немытая. И почти у всех грязные обкусанные ногти. Они тоже носят майки и шаровары, и кроссовки. Мне иногда кажется, что они даже спят в кроссовках».

Далее шло описание дисциплин, половину из которых я не мог понять еще в Москве, на что она первое время страшно обижалась. «Надеюсь, ты еще не сделал себе обрезание и не завел гарем» – заканчивалось письмо.

«И скучаешь по мне хотя бы немного».

Внизу стояла подпись – «Твоя родная обезьяна». И я вспомнил, что когда-то подписывал письма этой фразой.

Мы познакомились осенью в гостях у приятеля, «глянцевого» фотографа. Я любил его вечеринки за отличный выбор вин и эффектных баб. И ненавидел, потому что всякий раз тушевался среди этой самоуверенной сволочи.

Обычно я забивался в угол с бутылкой вина и тихо выпивал, глядя на новых людей с презрением и завистью. Она пришла позже, в качестве взноса выставила банку соленых грибов «от бабушки». Водка уже вышла, грибы открыли под портвейн, и в один момент съели.

Девушка была светловолосая, лицо открытое, глаза небольшие, темные, взгляд живой. Он и делал ее непохожей.

То и дело я перехватывал его в полупьяной толпе. Разливая, краем глаза замечал, что и она посматривает на меня с любопытством. Когда пришла еще одна партия гостей, все смешалось и я потерял ее из вида. Стал искать по квартире – на кухне, где курят мутные люди, или в тесном коридоре, где они же, накурившись, стоят в туалетную очередь.

В полутемных комнатах, где чернеют, шатаясь под музыку, пары.

Наконец я находил ее в прихожей. Как промелькнуло время? она собиралась уходить и уже снимала свою куцую кацавейку из болоньи. «Мне тоже пора!» – как будто спохватывался я.

Приятель щелкал замками.

Мы выдворялись на холодную улицу. Ей нужно было заскочить на квартиру к подруге в Кунцево. Я предложил проводить; шли на ветру к метро.

Я что-то рассказывал, перекрикивая электричку. На Филях голос у меня сел. Она достала из рюкзака крошечную фляжку.

«Для голоса» – и первой глотнула коньяк.

Подруги дома не было, но у нее оказался ключ («Жили раньше вместе»). Мы вошли в квартиру, половицы скрипнули в темноте. Она стала искать рукой выключатель и задела меня по лицу. Я схватил руку. Ее груди ткнулись мне под ребра как лодки, я накрыл их ладонями. Губы пахли коньяком и рот был тоже коньячным.

Мы неуклюже опустились на пол.

Спустя время в скважине завозился ключ, на пол упала полоска света. «Кто здесь?» – вернулась подружка; хмыкнула и не зажигая света перешла в кухню; громко загомонило радио; стала греметь посудой.

«Чай-то пить будете?» – раздалось в конце коридора. За столом они говорили о своем как будто ничего не случилось. А я пил жасминовый чай и думал: вот вкус, который навсегда будет связан с этим вечером.

С тех пор прошло три года и я сильно к ней привязался. Она уже тогда жила одна (отец уехал в Америку). Жила в квартире на первом этаже с окнами во двор, где юные мамы катали коляски. Летом в комнатах было темно и тихо от зелени. Зимой казалось, что снег падает прямо на паркет – так ослепительно все белело.

Она работала в глянцевой журналистике и общалась со всяким сбродом, но каким-то образом сохраняла уют, была «теплой».