Николай Шипилов - Псаломщик Страница 5

– А чего ж теперь его охранять?

– Эх ты, Николаич! Охраня-а-ать! Они все, как один, с нательными крестами! Как люди, воры-то эти! Руки, ноги, голова. Тела, правда, во фраках.7 И говорят: надо, мол, по православному обычаю человека погреб… погреб-сти или как там у вас? Тело обмыть надо? Надо. Челюстя подвязать надо? Надо. А где бабку взять? Одна была знающая женщина на всю округу – баба вот эта Аня-селькупка, так они ее неумышленно – что? Мочканули! Ты – второй знаток из всех известных в нашем рыгионе! Они, братки, тебя и затребовали. Остальных днем с огнем – и не отыщешь! Боятся! Кто не слышал про твой талант эвакуатора – кинь в него эргэшку! Они говорят иномарку ему – тебе, значит – купим, если приедет вместо бабки. Или катафалку закажем, если не приедет! Пусть, мол, выбирает! Гы-гы-гы…

– Скажи им, что мужчину должен обмывать мужчина. Пусть нагреют воды и теплой губкой крестообразными движениями оботрут тело своего шефа…

– Да погоди ты, Николаич! Какие теплые губки? Тут тебе что: первая брачная ночь? Дак, вот, слушай! К утру, Николаич, смотрим: матка боска чесноковка-а-а! Нас там, в районном морге, сыновья бабкины и ее внуки окружают! Она же героиня – их больше и больше ползет! Глядь: уже полурота! Все с обрезами – артиллерия, ма-а-ть моя Палагея! Я говорю Вадику: выдай же ты браткам эту падаль, эту Чимбу, на пару часов раньше – и линяем рука об руку! У тебя, говорю, зарплата семьсот рублей! За нее смерть примать? Вот и пиши: «…от воздействия факторов внешней среды…» – и тэдэ. Гы-гы-гы… Вадик им и выдал под заказ! Ему без разницы! Под давлением силы! Они прикрылись нами с Вадиком и сманеврировали в деревню! Вот перевезли тайно в хороший чей-то братский погреб. Приезжай, а? Тихонько отчитайся, бабло получи – и свободен! Братки настаивают, чтоб скорей, пока все бабкины потомки не сбежались! Братки смотрят на Гошу Чимбу – и помирать-то им вроде не в дугу! Они тут даже у судмедэксперта Вадика документы проверили, у меня тоже проверили! Вадик говорит: что ж вы, кстати, раньше, когда шеф еще дышал, как сом, и пел, как плейер, бдительность не проявили? Так они его чуть не урыли. Гы-гы-гы… А тебя уже мы с Вадиком удостоверим!.. Гы-гы-гы… А то они нас уроют! Я чо гранату-то на шею повесил? Для самозащиты! Самсо – самозащита с оружием!..

– Слава, ментовская ты рожа, как говорят в сериалах! Степной ты наш Чехов, откуда они знают, что ты меня знаешь?

– Да ты что, гуру, что ты, родной? Город-то наш какой? В погребе – чихни, а на-гора – эпидемия, ну!

– Ладно, второгодник… Координаты погреба, район?

– Район? От Китаевска – километров тридцать, а от крайцентра – сто двадцать с лихом! А район-то тут, Николаич, Верх-Чумышкинский! Жуть! Могила, а не погреб… Хотя… Гы-гы-гы… Телефон, кажись, разряжается… Войнушку, короче, услышите – рулите на звуки боя!.. Семьдесят семь. ЭсКа.

«Спокойный был район, – думаю я. – Это в Китаевске скоро покойник на покойника с косами пойдут! А там было тихо…»

Сердце щемит.

– Перезвони, Слава!

Я телефонировал батюшке Глебу с тем, чтобы взять благословение. Батюшка благословил:

– Христос разбойника взял в Царствие Небесное. Поезжай, Петр Николаевич, Господь с тобой! Буду молиться за тебя, но осторожней там, гляди-и-и! Сам-то я… ты знаешь: без сил…

И поехал я на машине, присланной братками.

Едем. Проселочных дорог давно не чистят. Осенью можно с грехом пополам переплыть океаны грязи. А зима – конец навигации. Степь… Леса нет. Уголь не завозят. Люди даже кизяка наготовить не могут – коров не осталось. У «скорой помощи» нет денег на бензин. А зачем медикам «за спасибо» гонять по деревням на драндулетах с красными от стыда крестиками, когда можно сачкануть в отапливаемом помещении? Народный художник Чупахин жил в деревне. Он погиб от инфаркта, поскольку «скорая» ответила на вызов, что нет бензина. Потом было установлено, что бензин был – просто колдуны в белых халатах не хотели ехать по холоду.

А прошлой зимой, помнится, у бывшего школьного учителя из той же деревни Кронштадтский Сон случился аппендицит. Нынче такого рода болезнь на селе – это смерть. Труп пролежал в голбце8 среди картошки неделю. Человека не могли вывезти и похоронить. Как мне объяснили позже, когда добрался туда: одна-единственная в деревне печная труба с дымком – это крыша магазина. Старою тарой и отечественными оградами отапливаются. Неделю над бедным учителем, поскрипывая родными казенными половицами, ходили осиротевшие дети. Они спускались в подпол за картошкой, чистили ее. Ели.

Какое мне дело? Прочесть над убитым Канон по усопшим. Объяснить, как подготовить расписной разбойничий челн к плаванию в океане вечности. И – прощай, раб Божий, мне – направо вдоль по темной улице жизни, где твои братки побили фонари, освещающие вечернюю стезю моих сестер и братьев.

К деревне мы подъезжали медленно, как на катафалке. Тем более что лежала она, убогая, в самой стрелице – на стыке всех мыслимых оврагов, ложбин и ручьев. Воры знали, что их могут обстрелять потомки убитой матери-героини и по всем правилам войны выкинули из окна белой машины белый флаг. Когда холодок смерти касался их шкур, они, воры, вспоминали правила и законы.

Разумеется, я тоже вспоминал.

С моей хорошей памятью я стал неплохим специалистом по похоронным обрядам. Еду и вспоминаю ритуал: после прочтения Литии и Канона преподобному Паисию Великому, поёмый за избавление от муки без покаяния умерших, необходимо совершить омовение тела покойного со чтением Трисвятого.

Одежду, в которой человек умер, и все, что использовалось при его омовении, принято сжигать.

– Одежду его не сожгли, надеюсь? – спрашиваю братка с рыбьим, как у любовника русалки, рылом. Он вытянул правую руку в окно и держит в ней белый флаг.

– Ты что, профессор, ну, совсем? Где, где у нас, ну, распираторы?

«Заикой, – думаю, – в детстве парень числился: нукает…»

– В погребе дымом, ну, задохнемся и кони, ну, кинем! А если дым, ну, через вытяжку и пойдет – они, бабкины, ну, дети, под этой завесой подкрадутся: гранату, ну – фуйк! И на тебе – иже, ну, еси, ну, на небеси: тут, ну, грязь помесил – там, ну, помеси!

«О, тупица! – со злобным сладострастием думаю я. – О, тупой из тупых! Да они и без того вас выкурят! Селитры-то в деревнях – море!»

– Не знаю никаких «фуйк», – говорю я терпеливо. – Только без чистых одежд его тело при воскресении не обновится.

– А он чо: в натуре, ну, воскреснет?! – тупица с усилием разворачивается ко мне, словно табанит поплавком, как веслом. В глазках его блестят страх и ледовитое недоверие. Видно, он и продырявил своего шефа. – Да? Воскреснет?

– Все воскреснут перед Страшным Судом…

– Ништяк… – шепчет вор. – Бог, ну – не абрашка, забачит, ну, барашка…

– При чем нубарашка-то? Нательный крест на нем есть?

– Золотой, ну, на ём, – говорит вор-флагоноша. – Был, ну… Его Мифа себе взял, черт, ну, кумовской… Зачем, говорит, золото, ну, обратно зарывать – люди на приисках не бакланили, ну, по самые уши в студеной, ну, говорит, водице…

– Вот пусть этот же Мифа и повесит крест на место. Иначе молитва недействительна.

– Да я его самого, ну, повешаю, если чо, ну, коснись! На галстуке! Во! Еще! Шефу, ну, галстук-то надо, а, профессор?

– Галстука не надо. Мы ж его хороним, а не в пионеры принимаем!

– Вах-ха-ха! Чимба, ну, пионер! – Рыбенок так расхохотался, что выронил флаг. Это было похоже на детскую истерику. – И-а-ах-ха-ха-ха! Ой, ну!

Это водитель двинул его локтем куда-то под плавник.

– Слушай, чмо, чо профессор говорит! Говори, профессор!

Не впервой говорить. Это они меня не знали, а я их брата знавал. Он, этот браток, пасует перед мудреными и красиво произнесенными словами. А уж суеверней вора – нет в мире твари. Разве что какой-нибудь ламутский хуторянин.

– «Видите, братие, богатого житие, кии успех многоразличные ризы и одр украшен, предстоящих множество и брашна сладкая, а душа его нага и скверна яко в кале грешнем телеси будуше. Кая бо есть полза, аще и всего мира богатство соберет, а душу погубит?.. О како златом красимся, без красоты лежит и без лепоты, яко прах от ветра разыдется…» – исполнил я просьбу.

Рыбоглавый смотрел на меня, как смиренное дитя. Он дробно хлопал ресницами. Будто я сказал «изыди!» – и смущенный бес оборотился свиньей да и чухнул через все картонные кордоны в сторону Мертвого моря.

– Ни-и-иштяк, ну, хе-хе! – быстро опомнился он, тут же поперхнулся, впуская бесенка обратно. – Говори, ну, дальше!

– Да что говорить! Нужен венчик на лоб…

– Ага, ну, вот-вот! Дырку-то, ну, в лобешнике прикрыть надо… Да, батя?

– Не для того, чтобы дырку закрыть, сынок, а в знак нашей веры в Пресвятую Троицу! Во упование на получение венца за исполнение заповедей Божиих! Погребальное покрывало нужно покрыть в знак того, что он находится под покровом Христовым! Есть покрывало?