Ирина Левитес - Боричев Ток, 10 Страница 5

Ух, и разозлилась же она! Глаза сверкали, щёки горели, пушистые чёрные волосы выбились из узла.

— Нинка! Ты что себе позволяешь? Ты почему меня позоришь?

— Ну Оля… Ну что такого… Подумаешь, подсказала разочек. — ныла Нина.

— Разочек? Нет, вы посмотрите на неё! Разочек! Ты, девочка из порядочной семьи, подсказываешь этому ничтожеству?

О-о-о! Почему взрослые такие? Никогда не разберутся и сразу ругаются. Разве можно громко кричать на весь гулкий вестибюль? И тут она увидела Дзюбика. Он прятался за колонной. Хотел дождаться, когда тётя уйдёт, и посочувствовать.

— Оля! Он хороший. Ты не знаешь. Он умный. Его просто учителя не любят.

— Не морочь мне голову! — окончательно рассердилась тётя. — Я запрещаю разговаривать с этим ничтожеством. Всё! Дома поговорим.

Тётя решительно пошла к выходу, а Нина побрела в класс. Хотела сделать вид, что не заметила Дзюбика. Вдруг он не слышал, как его обзывали ничтожеством? Нет, конечно. Тётин звонкий голос невозможно не услышать. Голова сама повернулась к колонне, но Дзюбик исчез. Стыдно. Теперь он навсегда поверит, что Нина — предательница. Поддакивала взрослым, чтобы себя выгородить. Теперь Валерик и на неё может пародию сделать: губки бантиком, ручки сложены, глазки опущены. «Ах, какая я хорошенькая, умненькая, воспитанная!»

Всё плохо. Просто ужасно. Даже жить не хочется.

Скорая помощь

Нина второй час ходила по улице Жданова, примеряясь, где бы упасть. Улица была короткой. Отрезок прямой между двумя точками — площадями Почтовой и Красной. Их соединяли громыхающие трамвайные линии. Дворники ещё утром сгребли снег в аккуратные холмики. Нина бегала вниз на угол встречать бабушку с сумками и видела, как тётка в ватнике, перетянутом солдатским ремнём с золотой пряжкой, и с огромной головой, укутанной клетчатым платком, шоркала деревянной лопатой. Лопата вначале бесшумно зарывалась в новенький снег, но, добравшись до асфальта, скрежетала цинковым краешком.

Мёрзлый асфальт был чист. Жаль. Надо было исхитриться и поскользнуться так, чтобы Иры поверили. Но валенки мягко шуршали, цепляясь за шершавый тротуар. И, как назло, ни одной скользанки.

Иры уже просились домой — холодно, и скоро стемнеет, и от родителей влетит. Они не знали, что Нина пошла гулять только для того, чтобы упасть. А потом сказать, что нога болит очень-очень сильно, ой, только не трогайте! И неделю не ходить в школу. Пока Дзюбик про всё не забудет.

Гениальный выход подсказала мама. Ещё в июле, когда приезжала в отпуск с Сахалина. Она любила вспоминать детство. Рассказывала всякие истории. Одна из них могла пригодиться — про то, как мама сунула ноги в Днепр. Зимой. Была готова на всё, лишь бы не ходить в школу. Но ни капельки не заболела. «После ледяной воды в ботинках получился компресс — аж припекло!» — смеялась мама.

Поэтому вариант с Днепром Нине не подходил. Не только потому, что она рисковала не простудиться. А потому, что во времена маминого детства на Подоле, наверное, не было набережной. Сейчас её построили, а лестницы, ведущие к воде, перегородили толстыми железными цепями. Под ними ничего не стоит пробраться, но это строго-настрого запрещено. И могут наябедничать Иры. Расскажут своим родителям, а они позвонят бабушкам. И будет стыдно. Все сразу поймут про Дзюбика.

Нина искоса посмотрела на Ир. Маме было хорошо. Когда она ноги в Днепре мочила, её охраняли верные подруги — Мира и Тамара. И ничегошеньки никому не разболтали. Иры для этого не годятся. Они чересчур послушные.

Ира Зельман — высокая, полная, выглядит совсем взрослой. И не скажешь, что ей двенадцать. Можно подумать — целых четырнадцать. Или даже пятнадцать. У неё уже есть настоящая грудь, только она стесняется и ходит, сгорбившись. С математикой у неё ещё хуже, чем у Дзюбика. И с остальными предметами тоже. Кроме пения, ритмики и рисования, но это не считается. Когда её вызывают к доске, она так долго тянет нескончаемое э-э-э между картавыми словами, что учителям надоедает, и они ставят тройки, не дослушав. И почему-то Иру Зельман никто не ругает. И маму не вызывают. Она сама приходит. Каждый день забирает Иру из продлёнки.

Рива Соломоновна на Иру не жалуется, а помогает ей сделать уроки. Садится рядом и терпеливо объясняет. Иногда Нина думала: почему Иру Зельман не заставляют учиться лучше? Потом догадалась: всё равно не получится. Зачем зря человека расстраивать? Ира хорошая. Добрая и умеет слушать. Не болтает, как другие девочки, о своём, а медленно опускает тяжёлые кремовые веки, прикрывая бархатные карие глаза, и слушает. Из-за этого всегда кажется немного сонной.

Вторая Ира — Зильбергерц. Уменьшенная копия Зельман: карие глаза, чёрные вьющиеся волосы, белая кожа усыпана веснушками. И взгляд такой же: сонно-плавающий. И беспрекословное послушание. Сказано ходить по правой стороне Жданова — ходим по правой. По левой нельзя. Там снизу, от набережной, может по переулку выехать машина. Это очень опасно. А сверху, с Боричева Тока, машины редко появляются. Только если кто-нибудь такси вызовет. Но это целое событие…

Ира Зильбергерц учится не так чтобы очень хорошо. Средне. Так же, как и Нина. На четыре и пять. Тихая воспитанная девочка из хорошей семьи. Ей в голову не придёт нарочно падать и симулировать ужасный ушиб или даже перелом. Она не какая-нибудь босота, как пренебрежительно называют бабушки людей, не дотягивающих до их круга. Правда, не всегда понятно, по каким признакам бабушки узнают про босоту.

К босоте относилась, в частности, молодая пара из углового дома. Они вечно сидели на балконе за пузатой чугунной оградкой и смотрели на улицу. Рядом сидела огромная овчарка и дышала, высунув розовый язык. А больше ни у кого собак не было. У некоторых — кошки, и то редко. Из всего класса только у Иры Народецкой, самой красивой девочки.

Народецкая с ними гуляла редко. Не потому что красивая, а потому что жила далеко — на Верхнем Валу. Её мама не отпускала.

Девочки потоптались у входа в фуникулёр.

— Мне пора, — наконец сказала Ира Зельман.

Её дом стоял напротив, у речного вокзала. Только дорогу перейти.

— Давайте до угла дойдём, — попросила Нина, решив использовать последний шанс.

Ирам в её плане была отведена важная роль. Им предстояло бежать за тётей Тамарой. Рассказывать, что Нина упала и не может идти. Поэтому падать надо было не прямо здесь, а поближе к тёти-Тамариному дому, чтобы ей далеко не бегать. Уже и место было заранее присмотрено: у водосточной трубы, там, где наросла ледяная нашлёпка. Они уже несколько раз проходили мимо, гуляя туда-сюда, но Нина никак не могла решиться. Теперь немного отстала и уселась под трубой.

— Ой! Ой-ой-ой! Иры обернулись.

— Ой-ой-ой! Идти не могу. Ой, как больно! Нина схватилась за ногу и убедительно причитала. Иры испуганно молчали. Прохожие останавливались и советовали вызвать «Скорую», даже предлагали двухкопеечные монеты — благо, что будка телефона-автомата стояла недалеко. Но «Скорая» на улице в план не входила. Ещё увезут в больницу, а там посмотрят внимательно и наругают.

— Не надо «Скорую». Тут тётя Тамара живёт. Надо её позвать, — распорядилась Нина. — Ты, Ира, иди вон туда, под арку. Во дворе подъезд налево. Второй этаж и дверь прямо. А Ира пусть со мной побудет.

Ира Зильбергерц отправилась за тётей Тамарой. Ира Зельман осталась охранять подружку. И тут Нина вспомнила, что на ней новое пальто — то самое, забракованное тётей Тамарой. И она, чего доброго, обидится, что с её хорошим вкусом не посчитались. Теперь может возникнуть конфликт на этой почве. Причём скрытый. Тётя Тамара будет дуться, а тётя Оля думать, с чего это она сердится. Эх, надо было старое пальто надеть. Или прицелиться под домом тёти Миры.

— Ниночка! Что с тобой? Боже! Ребёнок упал! Ребёнок сломал ногу!

Тётя Тамара заломила в отчаянии руки. От её криков почему-то заболела заранее намеченная левая нога. Нина всё хорошо продумала: на правую удобнее опираться, а хромать — левой.

— Ты можешь встать?

— Не знаю… Надо попробовать… — умирающим голосом сказала Нина.

Общими усилиями её поставили как журавля. Нина осторожно попробовала наступить на «больную» ногу и, ойкая вполне натурально, попрыгала, повиснув между тётей Тамарой и Ирой Зельман.

Прыгать пришлось далековато. Булыжники под аркой и во дворе оказались скользкими и неровными. Кое-как доскакали до второго этажа и ввалились в прихожую.

В рамочке на стене загадочно улыбалась знакомая с детства «Незнакомка». Под ней волновались тёти-Тамарины родители.

— Боже! Ребьёнок совсем не может ходить! Мне будет плохо с сердцем! — простонала Берта Рафаиловна, милая, уютная, чистенькая старушка с белоснежными гофрированными волосами и кукольно-розовыми щёчками.

— Она мне будет рассказывать за её сердце! Какое может быть сердце, когда у ребьенка сломана нога, а? У меня уже давление от этой ноги! — от-кликнулся Исаак Пиневич, аккуратный седой старичок, тот самый, которого Валерик умудрился в прошлый раз назвать «дедушка Ишак».