Делмор Шварц - Мужская сила. Рассказы американских писателей Страница 5

— Все, о чем говорил Адамик, правда, но не вся правда: не следует забывать — хотя Америка всегда была страной свободы, она была также и страной травли ведьм и судов Линча, страной гонений, страной, где любой человек опасался оказаться чужаком или опасался чужака. Все так, однако это ни в коей мере не отрицает положений Адамика и не противоречит им. Америка была страной свободы и страной гонений с того самого дня, когда в Сейлеме сожгли ведьм[5], и вплоть до того дня, когда месяц тому назад случились расовые беспорядки в Детройте или, скажем, майские беспорядки в Лос-Анджелесе, когда моряки поколотили местных пижонов. Такие беспорядки, беспорядки подобного толка не могли бы случиться, не будь наша страна и страной свободы.

Оттого что преподаватель разнес эссе, жуковатый мистер Мерфи раззадорился: он тоже разошелся во взглядах с Адамиком.

— Взять хотя бы евреев, сэр, — сказал мистер Мерфи. — Вот Адамик утверждает, что «во многих частях нашей страны (он читал по книге) евреи склонны утаивать свои таланты и держаться особняком». Это неправда. Но не в том суть, просто в большинстве евреев что-то не то. Кое-кто из них вроде бы ничего. А вот о большинстве такого не скажешь. Знаю по личному опыту: мне довелось работать на двоих-троих…

В классе мистера Фиша было три еврея, и он заметил, как на них подействовали слова мистера Мерфи. Один из них сделал вид, что углубился в учебник, другой сильно побледнел. Третий безразлично уставился на доску, но что тот чувствует, мистер Фиш определить не смог: он глянул на него лишь мельком. Однако мертвенно-бледное лицо одного из моряков не позволило мистеру Фишу промолчать: впрочем, не исключено, что его побудила говорить причина более глубокая, которой он сам не сознавал; не исключено, впрочем, что в этот день он был в ударе и рвался в бой; не исключено также, что у него гвоздем в мозгу засела запись в дневнике мисс Эберхардт.

— Вы сказали, — обратился он к жуковатому Мерфи, — что по личному опыту знаете: от кое-кого из евреев, точнее, от большинства евреев ничего хорошего ждать не приходится. Вы ирландец? — Ему было отлично известно, что Мерфи ирландец.

Мерфи подтвердил, что и мать, и отец его ирландцы.

— А вы знаете, что у нас в городе часто говорят об ирландцах? Говорят, что ирландцы пьянчуги и буяны. Так вот, я по личному опыту знаю, что мой сосед-ирландец по субботам напивается и бьет жену. Означает ли это, что я вправе ненавидеть чуть не всех ирландцев, а то и поносить их как пьянчуг и буянов?

— Я знаю ирландцев, — сказал Мерфи, — и знаю, что большинство из них не пьяницы и не буяны.

— А я могу утверждать, что знаю евреев, — сказал мистер Фиш, — и знаю: легко доказать, что ваше мнение о них во многих отношениях неверно. С другой стороны, нельзя отрицать, что кое-какие нарекания и на евреев, и на ирландцев справедливы. Так как евреи уже не один век занимаются финансами, нельзя отрицать, что кое-какие их методы позорят коммерческий мир. Вот вы католик, а знаете ли вы, почему евреи чаще всего занимаются коммерцией?

— Не знаю, — сказал мистер Мерфи — тон его говорил, что он человек разумный и готов признать свою неосведомленность, раз уж так случилось, что он не осведомлен в этом вопросе.

— А занимаются они коммерцией, — сказал мистер Фиш, — потому что католическая церковь запретила евреям заниматься чем-либо другим. И знаете, почему папа вынудил евреев стать ростовщиками? Потому что ростовщичество — грех, притом грех, обрекавший на вечные муки. Евреи же, по мнению Святого отца, в любом случае обречены на вечные муки, а раз так — кому и заниматься ростовщичеством, как не им. Вследствие чего и государство, и церковь отторгли евреев от полезной деятельности и обрекли на занятие, считавшееся смертным грехом. И как вы думаете, обходиться так с людьми — хорошо это, благородно, достойно верующих?

— Ну а почему же евреи все-таки занялись ростовщичеством? — спросил Мерфи.

— У них не было выбора, и я, в свою очередь, спрошу вас: почему святая апостольская церковь так поступила? Вынуждать другого заниматься ростовщичеством вместо себя — не меньший грех, чем вынуждать другого убивать вместо себя, ведь так? — сказал мистер Фиш, ошеломленный тем, как стремительно развивается его мысль: до этого ему не случалось думать о ростовщичестве в таком плане.

— Евреям, похоже, было в охотку заниматься ростовщичеством, — сказал Мерфи. — Это им подошло как нельзя лучше.

— Интересно, как так получилось, что ростовщичество им подошло? — осведомился мистер Фиш — он ощутил прилив красноречия.

— Не знаю. — Мистер Мерфи призадумался. По его лицу было видно — он и сам не рад, что ввязался в спор: не ожидал, что спор зайдет так далеко. Он замялся. — Надо думать, вероломство передается у них из рода в род.

— Как может вероломство передаваться из рода в род? Мыслимо ли приговорить человека к смерти как убийцу потому лишь, что убийцей был его отец?

На этот ошеломительный вопрос никто ответа не нашел.

К этому времени класс притих — застыл в напряжении.

— Так вот, — сказал мистер Фиш, — у цивилизованных народов нет законов, по которым человек был бы обязан отвечать за преступление другого человека. Следовательно, если бы даже все самое плохое, что говорится о евреях, и было верно, противозаконно (равно как и безнравственно) заранее почитать каждого еврея виновным…

(Мистер Фиш уже предвкушал, какие он тут выдвинул бы возражения, какие отыскал бы изъяны, — студентам до такого ввек не додуматься.)

— Так как, если даже признать, что модели поведения передаются из рода в род, как, скажем, родовые болезни и родовые черты, нельзя быть уверенным, что характер любого человека предопределен, начиная со дня его появления на свет. У кого из великих людей были великие сыновья? Таких можно пересчитать по пальцам. И тем не менее осуждать человека прежде, чем он в чем-либо провинится, гнусно. А расовые предрассудки основаны на отрицании свободы воли и моральной ответственности. Сколько ирландцев у нас в классе?

Половина учеников подняли руки, в том числе и парень по фамилии Коган — с виду то ли еврей, то ли ирландец. Мистер Фиш решил, что тот шутит, ан нет.

— Позвольте мне в этом месте нашей беседы заметить, — сказал мистер Фиш — его порадовала остроумная, как ему мнилось, выходка Когана и добродушное настроение класса, — что кое-кто из моих лучших друзей — ирландцы…

Он рассчитывал насмешить класс, но до парней шутка не дошла.

— …а кое-кто — антисемиты, и что же мне теперь делать?

Парни были заинтригованы, но с ответом затруднились.

— Двое из современных писателей, чье творчество вызывает у меня наивысшее восхищение, — ирландцы, и я, пожалуй, рискну утверждать, что, будь они не ирландцами, а англичанами, им бы великими писателями не стать…

Слова его ничего не говорили ни уму, ни сердцу студентов. И мистер Фиш решил привести другой резон.

— Рассмотрим, — сказал мистер Фиш, — утверждение мистера Мерфи, что у евреев вероломство передается из рода в род.

Мистер Фиш моментально набросал на доске весьма приблизительную карту Ирландии. Вдохновлял его Джеймс Джойс.

— Если уж в наших умозаключениях исходить из предрассудков, то эта карта зримо свидетельствует о вероломстве ирландцев. Писатель, о котором я говорил выше, однажды написал, что вся Ирландия воюет со всей остальной Ирландией. Он имел в виду раздор между Ирландией и Ольстером.

Мистер Фиш показал на карту.

— Про ирландцев те, кто их не любят, могут сказать, что вероломство у них в природе. Их потуги освободиться нередко были подорваны, а то и сорваны из-за предательства ирландцев. Сам я, — мистер Фиш выдержал паузу, — продукт русско-еврейского разлива, точнее, разброда. Я горжусь моими предками: они создали Библию и другие великие книги замечательной духовной, нравственной и художественной силы, которые служили основой западной культуры последние две тысячи лет, — это по меньшей мере. Среди моих предков — предмета моей, пусть и не личной, гордости — еще в ту пору, когда чуть не вся Европа поклонялась камням и деревяшкам, были ученые, поэты, пророки и вероучители; нет, я не ставлю вам лыко в строку — вашей вины в том, что ваши предки были дикарями, ползавшими по болотам в поисках кусков торфа или чего-то в этом роде, нет. Все так, и тем не менее я, как ни стыдно, должен признаться — среди моих предков тоже затесался дикарь.

Тут мистер Фиш призвал класс обратить внимание на его выдающиеся скулы и широко расставленные глаза.

— На моем лице оставил свой след монгол-насильник. Какой-то монгольский дикарь изнасиловал одну из моих прабабок. Еврейская община обязывала мужчину признать такого ребенка, плод насилия, своим; и я, как — увы и ах! — постоянно напоминает мне зеркало, еврейско-монгольская помесь. Но тут встает весьма существенный вопрос: вполне вероятно, что монголы — предки американских индейцев, а они и только они — коренные жители этой страны, нашей страны Америки. Следовательно, я вправе утверждать, что я — согласно расовым критериям — индейского разлива, точнее, разбоя. И американец на сто пятьдесят процентов. А значит, я вправе сказать вам, мистер Мерфи: раз вам не нравятся те, кто здесь живут, не пошли бы вы, откуда пришли.