Алексей Евсеев - Кукук Страница 5

Я лег и заснул. Проспал обед. Он был в половине двенадцатого. В распорядке значится в двенадцать часов. Всё сдвинуто на полчаса назад. Значит и ужин не в шесть, а в половине шестого.

Вышел к кормушке. Нашёл свой поднос на полке шкафчика. Поел. Зашёл в комнату отдыха, ту, что с теннисным столом. Там на шкафу стоит несколько книг. Я порылся в них. Ничего интересного. Взял «Новый завет». Когда-нибудь надо прочитать и эту книгу. Лёг в кровать. Стал читать. Прочитал «Евангелие от Матфея». Не интересно. Не созрел ещё. Отложим.

В половине шестого ужин. Опять процедура поиска своей фамилии на листке, намазывание хлеба маргарином, выбор чая… сортировка всего опосля: обёртки в ведро, кружку и столовые приборы на кухню в посудомоечную машину, сам бокс на тележку, карточку с именем в коробку… Научился.

После каждого приёма еды — приходится съедать по таблетке. Пока не проглотишь — с тебя глаз не спускают. Раз согласился на них, то честно глотаю.

Таблетки лежат в малюсеньких пластиковых стаканчиках. Их нужно оттуда достать и налить внутрь воды. Положив таблетку на язык, её следует запить. Один раз я бездумно залил туда воду, не вынув таблетку, и опрокинул содержимое в рот. Медбрат ужаснулся моему know-how, сказав, что так делать нельзя…

Натюрморт на подносе с медикаментами у каждого свой. У некоторых, как у меня, например, лежит лишь одна единственная невзрачная таблеточка, у других — аж целая горсть.

Весь день бессмысленно хожу из угла в угол. Депрессняк по максимуму. Обследовал всё возможное пространство. То и дело наливаю себе чай. Его здесь — семь сортов. Тут же в туалет — сливаем. Опять пьём. Развлекаемся таким образом. Убиваем время.

Еда на мой вкус нормальная, разнообразная и обильная. Т. е., если чего-то не съедается, а я привередлив в еде, то голодным я не остаюсь. Да и еда здесь — это, конечно, больше развлечение, нежели потребность. Никакого движения. Тела застаиваются. Некоторые, правда, на ночь глядючи заказывают пиццу. Другие, у кого нет наличности, роются в боксах с едой, авось там что-то осталось.

Некоторые пациенты, как я заметил, прозорливо относят несъеденное в холодильник и там этими запасами можно поживиться. Полакомиться чем-то сладеньким — джемом, мёдом — когда надоедает пить пустой чай.

Неожиданно для себя самого я подсаживаюсь на какао. Немцы, наблюдающие меня, не понимают, как можно заливать какао кипятком, а не горячим или холодным молоком, а также регулярно есть хлеб, как это делаю я: за завтраком, обедом и ужином. А я не понимаю, как можно целый день хлестать этот их кофе. Это же не кофе…

Позвали к телефону. Я подумал, что Таня… Но нет, не Таня. Подруга семьи Света. Было приятно, что обо мне беспокоятся. Всё время сдерживался от слёз.

Новый день. Делать нечего. Компьютер запрещён. Сижу на кровати в своей палате. Все соседи спят. Четыре койки. Одни даже не вставали к завтраку, другие легли спать тут же после еды. Один из них — высокий мужик с длиннющими волосами, монашеской бородой и искореженным шрамами лицом. Я его приметил ещё вчера, т. к. тот ходил босиком. Вот он и лежит теперь на кровати с чёрными ступнями. Я хожу в носках. У меня здесь лишь зимние ботинки да две пары шерстяных носков. Бродить босиком, что мне свойственно в домашней обстановке, здесь по отделению желания нет. Я не дома.

Flash back. Вспоминаю, как позвонил маме из Берлина, перед тем как уезжал из Германии. Думал тогда — что насовсем. Сказал ей, что у меня слишком много вещей. Придётся либо доплачивать за перегруз, либо одевать на себя как можно больше всего (дело было в августе), в том числе зимние ботинки. Мама недовольно спросила, зачем мне в Питере зимние ботинки, я что — собираюсь у них до зимы гостить?! Я сказал, что вроде как мы же договорились, что я уезжаю из Германии навсегда и буду жить теперь в Питере, у них (понятное дело, раз квартиру мою они продали), для этого-то я и просил их подыскать мне работу через знакомых. Что за непонятки?! Мама в ответ: «Ну, мы ещё поговорим на эту тему». У меня остался неприятный осадок после этого звонка. Получалось так, что меня там не особо-то и ждут. Я даже подумал было, что, не остаться ли мне тогда в Берлине.

А мужик тот босой мне потом скажет, что я в первую свою ночь в этой палате задыхался во сне. Schrecklicher Atem.[15] Я удивился, т. к. крепко спал, ничего не помнил.

На следующую ночь мне приснится, будто какое-то чудище ползёт у меня под кожей от живота к голове. Я чётко знаю, что это сон, но начинаю руками отодвигать монстра назад. А он ползёт вновь. Я его опять к животу. Думаю, что будет уж лучше проснуться, чем заниматься этой чепухой. Проснись! Глаза не открываются, но галлюцинация прекращается. В дальнейшем будут сниться только голые девки. Там уже себя заговариваешь — не просыпайся, ради бога!!!

Босой «монах» предложил поиграть в теннис. Я согласился. Через несколько минут прекратили, т. к. он выдохся. Чёртовы таблетки, сказал он.

Наблюдаю за пациентами. У некоторых уже на лице написано, что они психи. У других это выявлено в движениях и мимике, манере говорить. Некоторые сперва неидентифицируемы. Мужчин и женщин примерно поровну. Подавляющее большинство пациентов немцы.

Прошли ещё сутки. Из палаты пропал Босой. На его место привели совсем молодого парнишку. Бритая голова.

Через час что-то произошло. Держа парня за руку, один из медбратьев вторично привел его в палату. Прежде чем объясниться с ним, он попросил меня на пару минут выйти. Покидая комнату, я слышал лишь угрожающий вопрос медбрата, многократно заданный пареньку: Was soll das?![16] Мне вспомнилась песенка Грёнемайера[17] с таким названием. Я так и не разобрался в результате, что тот натворил, но сценка та закончилась потасовкой, на неё сбежалась вся охрана, т. е. весь медперсонал отделения. У каждого из них к рубашке приколот приборчик с красной кнопкой. Если что-то случается — им достаточно нажать её — где-то прозвучит сигнал и тут же прибегут тебе на помощь. Они скрутили парня и стали его привязывать к лежанке. Сопротивляясь им, он успел лишь сказать: «Со мной ещё так никогда не обращались!» Ему вкололи успокоительное. Привязанный и усыплённый, он провёл в коридоре в лежачем положении несколько дней. На ночь его увозили в другую палату. Потом в течение пары недель он был до одури полусонным. К концу третьей — заработали мышцы лица, и он начал впервые улыбаться. Наркоман, услышал я от кого-то.

Он всё время просил медсестёр оставить его в покое и спал сутки напролёт. Ему составляло дикого труда даже выпить таблетку. Сёстры говорили: если не проглотишь таблетку, сделаем укол. Он невнятно просил не колоть и с трудом поднимал голову к протянутой ему таблетке и стаканчику воды. Глаза не открывал.

Уже позднее, во время общего собрания пациентов и медперсонала он попросил не доставать его просьбами сделать что-либо, т. к. у него, как он сам выражался, такое впечатление, что в голове сидят три человека и не могут друг с другом договориться. В туалет он ходил также с закрытыми глазами. Но это уже было потом.

Пару дней его сумка стояла под моей кроватью, отлетевшая, видимо, во время его пленения. Отчего-то догадавшись, что его более не вернут в нашу палату, я отнёс её медбратьям.

Отделение 5.2 закрытое. Выпускают на прогулку лишь заслуживших доверие. Я ещё не из их числа. Для таких как я вечером делают поднадзорную спец-прогулку. Минут 15–20 всего. Я от них отказываюсь.

Четыре раза за день дают таблетки: три раза сразу же после еды и одну на ночь, в 21:00. Она наиважнейшая — антидепрессантная. Прочие успокоительные.

Телу от депрессии хреново, но оно уже под медикаментами и расслаблено до предела. Сознание, однако, в полном порядке.

Я выпрашиваю у медбрата свой плейер. Целый день слушаю музыку. В палату с плейером, к сожалению, заходить нельзя. Из-за провода от наушников. Я бы охотнее послушал музыку лёжа. Нельзя. Пару раз нарушал правило. Но санитары начинают угрожать отъёмом, и я это дело бросил.

Сижу в общей комнате, либо в комнате отдыха, в кресле, лежу в этом кресле. Вокруг все эти психи. Я уже начал отличать их друг от друга. По имени никого не знаю. Ни пациентов, ни врачей, ни медперсонал. Вялость при ясной голове, однако, ничего не могу запомнить.

Можно так сидеть часами, внимательно слушая музыку, песню за песней, но не ощущая своего тела. Удивляюсь, что впервые догоняю смысл некоторых строчек у Земфиры, которые слушал уже тысячу раз, но не «слышал». Слушаю преимущественно российскую музыку: Земфиру, БГ, Фёдора Чистякова, выборочно «ДДТ», «Кино», Башлачёва… Для бодрости духа «Gipsy Kings».

Чтобы никто не приставал, отворачиваю кресло к окну и сижу в нем таким — обиженным на весь свет образом. Ноги на батарее. Ногам тепло. Рядом на полу чашка с чаем. Все чашки здесь пластмассовые. Синие и жёлтые. Грею ими руки. На дворе январь.