Дора Карельштейн - Дурочка Страница 5

Хотя, вечера холодные.

Речка неширокая, но чистая и довольно тёплая.

Посреди реки – островок.

Наш домик на горке. Утром нагишом прямо с горки в речку!

Правда всегда нет времени, надо таскать из речки воду, (вверх в горку) чтобы поливать огород, надо полоть огород, надо убирать, стирать, надо смотреть за маленькой, надо, надо, надо!

И вечные окрики, унижения, зуботычины от старшей сестры.

Никогда ни одного тёплого слова, только презрительные взгляды и насмешки, будто мы не родные сёстры, а я какое-то странное, недоразвитое существо в доме.

Вечные заботы, спешка и страх. С шести лет!

Как знаменитая Золушка.

На среднем пальце правой руки у меня есть белый шрамик.

Это я заслонилась от горячей кочерги, которой меня била моя старшая сестра.

Но зато была Анна Исаевна. Мой добрый гений. Ей было 60 лет, мне – 6 лет. Мы были большие подруги и единомышленники.

Мы вместе оборонялись от Хавалы…

Трудно понять, почему две сестры из одной семьи, от одних родителей и почти на всю жизнь такие далёкие, чужие люди.

Мне горько об этом вспоминать и я сомневаюсь надо ли писать…

Но если не писать того, что было и так, как было, то многое надо будет убрать и тогда не будет уже правды…

Насколько роднее была Анна Исаевна.

В нормальной жизни, до ссылки, она была провизором.

Интеллигентная, образованная, небольшого роста, хрупкая с седой головой и смуглым красивым лицом, она тоже была одной из тех, кого вырвали ночью из постели и выбросили в Сибирь.

Она знала русский язык не только как средство общения, а восхищалась, наслаждаясь прекрасной литературой, созданной на этом языке великими поэтами и писателями.

Это она подарила мне Пушкина, читая его лучшие стихи наизусть.

Литературный русский язык с детства – это тоже от неё.

Начало всему лучшему во мне – это от доброты моей матери и интеллигентности Анны Исаевны.

Мне не хочется слишком дурно говорить о моей старшей сестре.

Она жива, жизнь не баловала её.

Думаю, что напишу позже больше и подробней о ней.

В Пихтовке же, тех времён жизнь для нас троих только начиналась.

Мы не могли влиять на события, но человек всегда волен в выборе своих приоритетов, своего поведения, своих ценностей.

Почему характер Хавалы тогда определялся примитивизмом и жестокостью?

Почему она била и не любила меня?

Почему она считала для себя развлечением специально в присутствии Анны Исаевны громко выпустить газы?

Для Анны Исаевны это казалось кощунством.

Домик наш состоял из одной комнаты примерно 9-10 квадратных метров. Два маленьких окошка на речку, двери в сени (прихожая – метр на метр).

На этом пространстве жили 5 человек, притом две семьи.

Анна Исаевна бледнела, обмахивалась платочком, подбегала к двери, упиралась в неё головой и говорила «говно собачье!»

Я воспринимала это выражение, как крик души отчаявшегося интеллигента.

Так мягко выражалась только Анна Исаевна, я слышала вокруг гораздо более крепкие выражения.

Я была полна сочувствием к ней и страдала, глядя на её трагическое лицо.

Иногда мне удавалось на короткое время отлучиться из дома, чтобы погулять с Анной Исаевной.

Она мне показывала красоту осеннего леса и читала наизусть «Осень» Пушкина. Она научила меня читать. Благодаря ей я пристрастилась к книгам задолго до того как пошла в школу.

А в школу я попала поздно. Во-первых, я должна была работать по дому, во-вторых, никому не было до меня дела.

Мама бывала дома мало.

Сестра меня за человека не считала, тем более не думала о том, чтобы записать меня в школу. Да и самой ей очень нелегко досталось, ей слишком рано пришлось нести на своих плечах заботы и обязанности.

Сама она тоже уже больше никогда не училась.

Учёба считалась чем-то второстепенным, что-то вроде баловства, которое отвлекало от домашних дел.

Моё увлечение книгами рассматривалось как признак лёгкого помешательства.

Да и сама Анна Исаевна не принималась всерьёз.

Это, впрочем, не новость, большинство необразованных людей считают себя умными и практичными, а на интеллигентов, в лучшем случае, смотрят несколько покровительственно и свысока, как на чудаков не от мира сего, которые жить не умеют.

Невежество всегда уверено в себе и сомнениям не подвержено.

Это интеллигенты вечно «копаются в себе» и мучаются проблемой выбора, ища смысл жизни.

«Непродуктивное это занятие – поиск смысла жизни».

Однако тот, кто ищет смысл жизни, едва ли пополнит ряды преступников и убийц.

У меня не было одежды, но, как говорят, «голь на выдумки хитра»! Летом я ходила одетая в «нечто», что являлось подкладкой от пальто. Оно было мне широко и не имело пуговиц.

Я не догадывалась подвязать это одеяние верёвкой, по крайней мере, руки были бы свободны. Но я крепко запахивалась в него и поддерживала рукой, поэтому одна рука всегда была занята.

Учитывая, что под этим платье заменителем ничего больше не было, то я была постоянно озабочена, чтобы «оно» не распахнулось и не обнажило мою голую попу.

Кстати, невзирая на плохое питание, я рано начала развиваться.

Где-то в 9-10 лет возникли дополнительные проблемы с купанием в речке.

О таких излишествах как купальники в то время и в том месте, где я жила, даже не слышали. Мы, конечно, купались в натуральном голом виде и мои ранние волосики в интимном месте вызывали смешки.

Сейчас трудно поверить, что не было трусиков и мне пришлось отказаться от удовольствия купаться в речке вместе с детьми.

СОН ТРЕТИЙ.

– Как стать Великим, Господи?

– Поверить в себя, любить и создавать себя.

– Как стать ничтожным?

– Поверить, что ты ничто.

– Чем отличается Великий от ничтожного?

– Великий только даёт, ничтожный только берёт.

– Кто опасней из них?

– Великий. Он беспечен! Создавая, отдаёт не ведая кому.

Ничтожный, потребляя, уничтожает всё Великое и плодит миллионы ничтожеств.

Наступает всепоглощающая эпоха зла и вырождения…

– Что делать, ГОСПОДИ?

– Думать. И верить в СЕБЯ.

Итак, не с бантами в косах, не в белом переднике, а в отпоротой от старого пальто подкладке, со страхом, что она распахнётся, отправилась я однажды одна, чтобы записаться в школу.

Хотя моё чтение, за которое я не раз бывала, бита сестрой, не было систематизированным, книги своё дело сделали.

Меня записали сразу в третий класс, тем не менее, занималась я хорошо и, когда наступила холодная, морозная зима, то учителя советовали мне ходить в школу один раз в неделю.

Мой летний туалет явно не годился для сибирской зимы.

Мама в это время уже работала в шерстобитке. Поэтому на арену выступает мамин бараний тулуп. Он мне, конечно, был до пят. В этом плане вполне можно было ходить без штанишек (если не бояться отморозить всё, что между талией и ногами).

Тулуп был широк, в два обхвата, поэтому история с придерживанием одной рукой повторилась в зимнем варианте. На ногах были пимы на 3-4 размера больше нужного.

Даже в голодной нищей военной Сибири такое чучело было одно на всю школу. Я несколько раз обморозила руки, лицо, но продолжала ходить в школу.

В 13 лет уже были прочитаны Бунин, Бальзак, Чехов.

Не брезговала я Мопассаном и многими другими "взрослыми "писателями и поэтами.

Весна приносила дополнительные неудобства.

Таял снег, журчали ручьи, воспетые поэтами, а у меня намокали пимы!

Когда я выходила к доске, они оставляли огромные мокрые следы на потеху всему классу.

Я втягивала голову в плечи и продолжала чувствовать себя самым мерзким существом на свете не только дома, но и в школе.

Но ещё хуже я чувствовала себя, когда учительница поднимала меня, и нужно было сказать свою национальность.

Моя фамилия по алфавиту находилась, где-то в середине списка.

Но я начинала дрожать, как только она брала журнал в руки.

Ещё с тех пор мне намертво припаяли, как тяжкий крест клеймо – жидовка.

После уроков меня подкарауливали мальчишки – жестокие ублюдки, они закидывали меня снегом, все вместе били.

Я в своём тулупе и огромных валенках запутывалась, не могла убежать и, как всегда, втягивала голову в плечи.

Что и говорить, рано меня начали укорачивать, неудивительно, что до сих пор не могу окончательно распрямиться!

Не было ни одного человека на свете, кто мог бы заступиться за меня.

Я постоянно кого-то и чего-то боялась, жила в постоянном ожидании чего-то, что меня страшило.

Была ещё одна неприятная проблема – вши!

Несколько военных лет не было мыла.

Заменяли его настоем древесной золы, остававшейся после сгоревших дров, которые тоже надо было где-то доставать.

(Сбор щепок на стройке стоил мне здоровья, т.е. искалечил на всю жизнь.)

Кипятили воду с золой, потом отстаивали, зола оставалась на дне, вода легко отделялась и становилась шелковисто-мягкой.