Александр Тиранин - Шёл разведчик по войне Страница 5

— По той дороге можно доехать… Да. Но там другой берег и линия фронта. Может туда поехали, или свернули потом, не знаю.

— Много техники в колонне?

— Не знаю. Меня ж прогнали. Я стоял, стоял, ждал когда проедут. А потом не дождался, пошёл. Прошёл немного, меня и прогнали. Легковушка затормозила и командир из легковушки выглянул и прогнал. Уходи, говорит, парнишка, а то под колёса попадёшь или под гусеницы. Я и свернул на просёлок.

— Стоял долго?

— Нет, только притормозил. Сказал, чтоб я уходил с большака и дальше поехал.

— Не про то я, — рассердился на его бестолковость офицер. — Ты долго стоял, ждал пока колонна пройдёт?

— Не знаю… Наверно… Замёрз даже.

— Значит колонна большая была.

— Да. Не маленькая.

— А до Невской Дубровки так и не дошёл?

— Дошёл. Потом, после Колтушей.

— И как там, с дороги тебя не прогоняли, чтоб под колёса или под гусеницы не попал?

— Прогоняли.

— Те тоже навстречу из — за поворота?

— Нет, они прямо.

— А та дорога куда ведёт?

— Не знаю точно, к Порогам вроде бы.

— Хорошо. А что за техника?

— Да всякая. И машины, и танки, и тягачи с пушками.

— Колонна большая? Больше чем та, которую раньше встретил?

— Не знаю даже, — пожал плечами.

— Ну ладно.

Офицер отозвав фельдфебеля, за спиной Микко, приложил палец к губам и приглушив голос спросил по — немецки.

— Обыскивали?

Фельдфебель кивнул.

— Ну и?

— Ничего. Если не считать вшей и грязи.

— Хорошо обыскали? — Не поддержал его наиграно брезгливого тона офицер.

— Конечно. Полностью. И швы, и заплатки прощупали. В соответствии с Вашими инструкциями.

— Гут, — одобрил действия фельдфебеля обер — лейтенант. — И снова обратился к Микко. — В Колтушах долго был?

— Нет, только переночевал. У тёти Кати тоже тесно, а с едой хуже.

— Какие части там стоят?

— Не знаю, не спросишь…

— Танки, пушки на улицах есть?

— Есть. И танки, и пушки.

— Танков много?

— Много.

— А пушек?

— Не очень.

— Значит, танков больше?

— Да, больше.

— Хорошо, молодец, — похвалил мальчика. А сейчас куда и к кому путь держишь?

— К тёте Христине в Никитола. Подкормлюсь у неё немного.

— Подкормись, — одобрил его намерение обер — лейтенант. И попросил. — Расскажи солдатам, что ел русский мальчик, который сидел на снегу.

— Какой мальчик?

— Про которого ты рассказывал, что он сидел на снегу и что — то ел. Вспомнил?

— А — а, — догадался Микко к чему клонит офицер. — Так это ещё в прошлую зиму было.

— Не важно в прошлую или в эту. Солдаты здесь недавно, ещё не слышали, а им полезно такое знать. Рассказывай и подробно, — потребовал офицер.

— Шёл я тогда из Куйвози в Лесколово. — Микко говорил, а лейтенант переводил. — Смотрю на сугробе возле дороги, парень сидит, постарше меня, и что — то ест. Вроде как лопата в руках у него, только короткая и толстая. Подошёл ближе, смотрю: он на собаке сидит, ногу заднюю от неё отрубленную грызет. Собака вся белая, в инее. Наверно всю ночь пролежала. Топором стружек на ноге наделает, отгрызает стружки и жуёт. Я как увидел топор, так перепугался… Ну, думаю, сейчас он меня топором зарубит… И меня съест. Сильно испугался. Хорошо на лыжах был. Не помню, как Лесколово проскочил. Опомнился уже в Верхних Осельках.

Солдаты брезгливо рассмеялись, отплевываясь. Одного, невысокого круглолицего крепыша, чуть не стошнило.

— Вот тебе за усердие, — офицер подал Микко плитку эрзац — шоколада. — В другой раз больше разглядишь, больше расскажешь, больше получишь. Хочешь много продуктов и много денег?

— Хочу.

— Тогда внимательно смотри, что и как у русских, хорошенько запоминай и мне рассказывай. Тогда дам тебе много продуктов и много денег.

— Память у меня не очень хорошая. От голода. И часовые там везде. Чуть что, стреляют без предупреждения, по строгости законов военного времени.

— Ну, в тебя, в ребёнка, вряд ли станут стрелять, — не поддержал его боязливости офицер. И фельдфебелю. — Отведи его, пусть покормят и с собой что — нибудь дадут. А то помрёт союзник с голоду, после изысканных русских деликатесов из мороженой собачатины. И под хохот подчинённых вышел из блиндажа.

Фельдфебель продовольственный вопрос разрешил по — своему.

— На, руди, — кинул на стол пачку галет. — Ешь, но больше не рассказывай такого после завтрака.

Микко поблагодарил и аккуратно уложил в торбу.

— Отведи его на кухню, если есть чем, пусть покормят и хлеба с собой дадут, — это фельдфебель уже Веберу. — Поест, и сразу же бегом отсюда, не место ему здесь. И скажи обер — лейтенант приказал выдать мальчику сухой паёк. Что выдадут, принесёшь сюда.

— Яволь.

На «руди — рыжего» Микко отреагировал спокойно, хотя и был русым: что с этих немцев возьмёшь, для них всякий финн будь то белокурый карел или черноголовый остяк, всё равно «рыжий».

Медленно рассасывая кусочек пластилиноподобного эрзац — шоколада, идёт Микко по широко расчищенному и хорошо укатанному шоссе. Немцы и финны за дорогами следят, тут иного не скажешь. У дуплистой осины возле дороги останавливается, справляет малую нужду. И одновременно с этим действом запускает руку в дупло, вынимает оттуда ольховую веточку и два прутика, берёзовый и осиновый. На ольховой веточке три побега.

«Лыжи в тайнике номер три». Повертел берёзовый и осиновый прутики, расшифровал и их значение: «Углубиться в тыл противника и переместиться в расположение финских воинских частей. До выхода в расположение финнов, в населённых пунктах останавливаться только на ночлег. В первых двух по ходу движения населённых пунктах не останавливаться даже на краткий отдых. В пути вести маршрутную разведку».

Застегнул штаны и пальто и используя естественные при этом движения и боковое зрение осмотрелся. Никого. Достал из кармана пальто еловую шишку, сломал её пополам и верхнюю часть опустил в дупло: «у меня всё в порядке». Ещё раз осмотрелся. Всё спокойно. Вышел на дорогу.

Последние дни предблокадного Ленинграда

Сушь, жара. Множество народа работает на оборонительных рубежах по окраинам города. И сам город готовится к уличным боям и потому больше похож на военный лагерь. Оконные стёкла перечёркнуты белым крест — накрест, заклеены полосками бумаги. Иные, однако же, видимо хозяйки их даже в таком военном деле не захотели отстраниться от красоты и уюта, заклеены не простенькими полосками, а широкими лентами с прорезанными в них узорами. Были и целые картины с танками, самолётами, бомбами, пушками, но те вырезаны угловато и не очень умело — детские. Всё деревянное — сараи, амбары, заборы, разбирается и увозится к линии обороны, где используется на перекрытия блиндажей, укрепление траншей и окопов. А непригодное для этих целей — на дрова.

На улицах траншеи, надолбы — бетонные пирамиды, рельсовые «ежи» и сваренные накрест трамвайные колёсные пары. Баррикады, способные сдерживать не только пехоту, но и танки. На площадях и в угловых домах на перекрёстках, в полуподвалы и в первые этажи встроены огневые точки. Они мощно укреплены и способны сохранить целостность и боеспособность, даже при полном обрушении всех верхних этажей. Подворотни также переоборудованы в ДОТы. Витрины магазинов забраны щитами или заложены мешками с песком.

Точки ПВО на набережных, на площадях и на Марсовом поле.

Разрушенные дома. На стенах уцелевших — правила поведения и обязанности населения как во время воздушных налетов и артобстрелов, так и в иных ситуациях. Приказы и распоряжения военных и городских властей, которые, как правило, заканчивались пугающим Мишу, но уже привычным для ленинградцев обещанием: виновные будут привлекаться к ответственности по законам военного времени. Щели для укрытия. Много военных. По улицам танки, машины с людьми и техникой, подводы с брёвнами, иным строительным материалом, дровами и колонны солдат. В небе аэростаты воздушного заграждения. У продовольственных магазинов жмутся к стенам домов длинные, унылые, неуверенные в успехе, но обречёно стоящие очереди: дети, калеки, старики и старухи, немного женщин и совсем нет в них мужчин.

Тоже на проспекте 25–го Октября, который кто по привычке, кто для краткости, кто и по иным причинам звали по — старому Невским. Несколько бабулек у Думы под репродуктором, дожидаются сводок с фронта. Елисеевский, знаменитый гастроном Љ1, прежде барственно сверкавший зеркальными витринами и кичливо демонстрировавший изобилие продуктов, ныне мрачен, если не сказать нищ и убог.

Впрочем, перед войной не только Елисеевский мог похвастаться изобилием. Предвоенный ассортимент в продовольственных магазинах был достаточно насыщенным, казался даже богатым, по сравнению со скудностью предыдущих лет.