Салих ат-Тайиб - Ближневосточная новелла Страница 5

Неделю назад в их рамаллахском доме Сафия сказала:

— Теперь всюду ездят, давай поедем в Хайфу!

Это было за ужином. Рука его так и повисла в воздухе между тарелкой и ртом. Он посмотрел на Сафию, но та уже отвернулась — он не увидел ее глаз.

— Ехать в Хайфу — чего ради? — спросил он.

— Посмотрим на наш дом. Только посмотрим… — раздался ее глуховатый голос.

Он положил кусок на тарелку. Поднялся, подошел к Сафие. Голова ее поникла, как у человека, внезапно решившего признать себя виновным. Взяв ее за подбородок, он заглянул в заплаканные глаза и ласково спросил:

— Сафия… О чем ты думаешь?

Она утвердительно кивнула, давая понять, что он знает, сам постоянно думает о том же, но ждет, чтобы она сказала первая, отрешившись на миг от мысли, что виновата в том горе, которое пустило корни в их сердцах.

— Халдун? — спросил он шепотом. И вдруг осознал, что они никогда не произносили вслух этого имени. Они не захотели назвать им никого из троих своих сыновей. Старшего сына звали Халидом, дочь — Халидой. Дети ничего не знали о самом старшем своем брате Халдуне и называли Саида «отец Халида»[3]. А старые друзья словно договорились считать Халдуна умершим.

Саид стоял в оцепенении, мысли его витали далеко-далеко. Потом пришел в себя, быстро зашагал по комнате.

— Не выдумывай, Сафия, — наконец сказал он жене. — Не обманывай себя. Уж сколько мы расспрашивали, узнавали!.. Работники Красного Креста, сотрудники ООН, друзья, которых мы посылали в Хайфу, — все говорят одно и то же. Нет, я не хочу ехать. Это унизительно. Зачем себя мучить?

Сафия с трудом сдерживала рыдания. Всю ночь они провели без сна, молча, вновь прислушиваясь к стуку солдатских сапог на мостовой, к приказам, которые кричали в мегафон…

Ворочаясь в постели, Саид понимал, что отступать уже некуда: мысль, зревшая двадцать лет, родилась, и похоронить ее вновь невозможно. Он знал, что жена тоже не спит, обуреваемая теми же мыслями, но ему не хотелось возвращаться к вчерашнему разговору. Наутро Сафия подошла к нему.

— Если поедешь, возьми меня с собой. Не вздумай ехать один, — сказала она спокойно.

Он хорошо знает Сафию, знает, что она угадывает каждую мысль, которая приходит ему в голову. Так случилось и на этот раз. Ночью он решил уехать один, и вот она раскрыла его замысел.

Прошла неделя. Мысль о поездке не давала им покоя ни днем, ни ночью, но они не говорили об этом. Лишь вчера вечером он сказал ей:

— Завтра выезжаем в Хайфу. Посмотрим на город по крайней мере. Может быть, проедем мимо нашего дома… Все равно они скоро прикроют это дело — их расчеты не оправдаются. — Он помолчал немного, не зная, стоит ли продолжать, и заговорил о другом. — В Иерусалиме, в Набулусе да и здесь люди рассказывают о своих поездках в Яффу, Акку, Тель-Авив, Хайфу, Сафад, в деревни Джалила и Мусаллас. Все говорят об одном и том же. Воображение рисовало им что-то необыкновенное. Вернулись они разочарованные. А ведь это совсем не то, чего хотели израильтяне, когда открывали нам границу. Боюсь, они скоро отменят свое решение. Вот я и подумал, не воспользоваться ли нам моментом?

Сафия сильно побледнела; он заметил, что она дрожит. Саид вышел из комнаты, ощущая на губах жгучую горечь слез. С этого мгновения имя Халдуна непрестанно звенело у него в ушах, как двадцать лет назад в толпе, стекавшейся к плачущим водам порта. Вероятно, то же самое происходило с Сафией. Но по пути в Хайфу они говорили о чем угодно, только не о Халдуне. Замолчали они лишь у дома Галима, глядя на дорогу, до боли знакомую, сросшуюся с ними, как мясо с костями.

Как и двадцать лет назад, он снизил скорость, подъезжая к повороту, за которым начинался крутой подъем. Повернул и по узкой дороге осторожно повел машину в гору. На трех кипарисах, нависших над мостовой, выросли новые ветви, ему захотелось остановиться на минутку, чтобы прочесть имена, когда-то вырезанные на стволах, вспомнить их одно за другим — но он не сделал этого.

Проезжая мимо одного из домов, Саид заметил кого-то из семьи Хури… Ну да, это их большой дом на южном конце улицы Стэнтона, недалеко от улицы Халула, где арабы сражались до последней пули, а может быть, и до последнего человека. Мимо этого дома его пронесло тогда в тисках толпы. Именно здесь он вспомнил вдруг о Халдуне. Сердце его забилось, как двадцать лет назад, он почти слышал его удары.

И вдруг он увидел дом, где они жили и который он помнил все эти годы. Сейчас перед ним откроются фасад, балконы, выкрашенные в желтый цвет… На мгновение он представил, как молодая Сафия с длинной косой выходит на балкон, смотрит на него… Теперь на балконе торчали палки с натянутой веревкой, на которой болталось белое и красное тряпье… Сафия разрыдалась. Саид круто повернул руль вправо и, въехав на невысокий тротуар, остановился на том месте, что и двадцать лет назад.

Выключая мотор, Саид С. заколебался было на мгновение, но тут же понял, что нерешительность приведет к возвращению, столь же внезапному, как их приезд сюда. Он отогнал прочь сомнения, постарался скрыть их от жены и от себя самого. Да, двадцать лет — словно спрессованные, не толще папиросной бумаги! Саид вышел из машины, сильно хлопнув дверью. Подтянул ремень, спокойно взглянул на балкон. Только звон ключей в его руке выдавал внутреннюю дрожь.

Жена обошла машину и стала рядом с ним. Но ей не хватало его опыта, умения владеть собой. Он взял ее за руку. Перейдя улицу, они вошли в зеленые железные ворота, поднялись по лестнице, не позволяя себе замечать мелочи, эти мучительные мелочи: звонок, серебряную задвижку на дверях, карандашные каракули на стене, электрический счетчик, четвертую ступеньку, сломанную посредине, мягкие поручни, на лестничной площадке — скамейку под окном с металлической крестообразной решеткой… Вот и первый этаж, где жил Махджуб ас-Саади, дверь у него всегда была распахнута, дети вечно играли перед домом, наполняя лестницу криками… И наконец — перед ними недавно покрашенная, плотно закрытая, хорошо знакомая деревянная дверь.

Он протянул руку к кнопке звонка, шепнув Сафии:

— Поменяли звонок. — И после паузы добавил: — И фамилию, конечно…

Стараясь вызвать у жены улыбку, Саид сжал ее руку и почувствовал, как она дрожит. За дверью послышалось медленное шарканье ног. «Наверно, старик», — отметил про себя Саид. Замок щелкнул непривычно, и дверь медленно открылась.

«Да это женщина!» Саид не знал, произнес ли он это или только подумал, но вздохнул он с облегчением. Он продолжал стоять на том же месте, не зная, что говорить, мысленно кляня себя за растерянность, за отсутствие заготовленных для начала фраз — ведь он ждал этого момента, знал, что так будет. Он переступил с ноги на ногу и взглянул на Сафию, как бы прося о помощи. Мать Халида сделала шаг вперед:

— Можно войти?

Невысокая, полноватая старуха, одетая в синее в белый горошек платье, не поняла ее. Саид перевел на английский. Старуха улыбнулась, распахнула шире дверь и повела их в гостиную. Саид с Сафией шли рядом неуверенным шагом. Немного оправившись, они стали различать предметы. Саид заметил, что прихожая как бы уменьшилась, в квартире было сыро. Увидел многие вещи, которые считал своими и которые никто другой не то что трогать, даже видеть не смел — «святая святых».

Хорошо знакомая фотография Иерусалима висела на прежнем месте. На противоположной стене — тот же дамасский коврик.

Саид осматривался, открывая знакомый мир постепенно или сразу, как человек, пришедший в себя после длительного обморока. Войдя в гостиную, они увидели пять диванов, два из них стояли здесь всегда. Три других были новыми, некрасивыми, не подходящими к остальной мебели. Посредине, слегка поблекший, стоял тот же стол, инкрустированный перламутром. Стеклянная ваза на нем была заменена деревянной, но в ней по-прежнему красовались павлиньи перья. Он знал, что их было семь, попытался издали сосчитать, но не смог. Встал, подошел к вазе, стал перебирать перья одно за другим — только пять!

Вязаные занавески, белые, как сахар, которые сделала сама Сафия двадцать лет назад, исчезли. Их заменили другие, в синюю полоску.

Саид взглянул на Сафию: она взволнованно терла глаза, словно пытаясь разглядеть в углу те вещи, которых там больше не было. Старуха сидела перед ней, глуповато улыбаясь.

— Я уже давно жду вас, — произнесла она наконец, не переставая улыбаться.

По-английски она говорила медленно, с тягучим немецким акцентом, будто с усилием вытаскивала слова из бездонного колодца.

— Вы знаете, кто мы? — спросил Саид, наклонившись вперед.

Она закивала головой, задумалась, подбирая нужные слова:

— Вы — хозяева этого дома, я знаю.

— Откуда?! — выпалили разом Саид и Сафия.

Старуха расплылась в улыбке.