Макс Гурин - Новые праздники Страница 5

X

Мне грустно и нелегко, хотя это замечание едва ли стоит чьего-либо внимания. Я забыл несколько удачных софистических сентенций, которые пришли мне на ум как всегда в метро, и которые я хотел вставить в этот текст. Раньше это было бы невозможно, поскольку я всегда носил с собой тетрадку, в которую вписывал страницу за страницей свои путевые заметки. Путевые, в смысле, прохождения мною того, что принято называть дорогой жизни.

Теперь я себе этого не позволяю. Дорога никуда не вела. Мне противно. Так что я лучше в другой день продолжу. Нет у меня сегодня никаких сил просто и спокойно пересказывать события.

Впрочем, я ещё покорябаю тут немножко монитор. Может быть появится настроение. Кстати о настроении. Принес я как-то одному козлу, которому писал тексты на заказ для его попсовых песнЕй, свою последнюю на тот момент музыкальную работу. Вот он и говорит по прослушивании двух песен, мол, настр у меня стрёмный. Стрёмный настр! Клево. Фонетично. Поэтично. Охуительно. Опиздинительно.

Сегодня я был в гостях у будущей семейной пары. Нет слов, чтобы передать, как меня грузит то простое обстоятельство, что все люди разные, ни говоря уж о том, что их непростительно много. Я, конечно, глубоко извиняюсь, за то, что позволяю себе такого рода рассуждения, но по-моему меня вполне так же глубоко извиняет, как и я сам только что проделал (акт извинения, блядь), что говоря о том, что людей непростительно много, и подразумевая тем самым, что ой как не худо бы опиздинительное их количество слегка поубавить, я вполне согласен и даже, более того, обеими руками горячо голос свой подаю (на вытянутых руках прямо-таки к самому небу его, голосок свой мудацкий, подъемлю) за то, чтобы начать этот великий процесс убавления человеков с меня. Бля буду, от души сие. Не сочтите за выебон! Я сам, какового давно бы уж хорошо поубавить, терпеть не могу, когда выебываются что есть мочИ на таком серьезном, бля, материале как «жизнь и смерть», но я не выебываюсь.

Удручает меня, что мне не верит никто. Успокаиваю себе только тем, что что с них, неверующих, возьмешь. Они, видимо, в отличие от меня, просто люди, для которых весь этот мирок и вертИтся, как Юля какая-нибудь перед зеркалом по причине своей непростительной юности, которой так свойственно возлагать на будущее самоуверенные надежды, которые так свойственны юности, которой так свойственны надежды.

Я, наверное, просто болен. Просто во мне что-то сломалось. Я не могу больше спокойно воспринимать какие бы то ни было разговоры о каком-либо или чьем-либо творчестве, независимо от того, со мной ли эти разговоры ведутся или я просто присутствую при них. И творчество это ебаное видится мне практически во всех проявлениях человеческой жизни. Куда ни плюнь, все творят. Одни литературку, другие музычку, третьи изобретают всякие новые машинки, самолетики, велосипеды; одни творят добро, другие зло, некоторые плодят детей, а иные с такой неподдельной глубиной чувства сопереживают всей этой хуйне, что уж ей-богу лучше бы сами чего-нибудь творили, чем так активно радоваться чужому говну.

Очень печально знать, что что ты не делай, если тебе Божественным Пиздюком не дано, так ты хоть в лепешку расшибись — не будет тебе ни Любви, ни признания, ни денег, ни покою, ничего.

Иногда мне кажется, что я ненавижу Господа нашего, как бы его там не величали. А иногда, кажется, что я сын его; что так мне хуево для того, чтобы что-то важное для себя уяснил и спас этих всех пидарасов человеческих от ебаной поебени; чтобы вывел их всех из этого адского пламени, в которое наши родители, не зная отдыха, ввергают нас лишь потому, что надеются таким образом решить какие-то на первый взгляд свои, но на самом деле наших дедов проблемы.

Это чувство, что я Сын Бога, крепнет во мне год от года. Чем в большее дерьмо я погружаюсь, тем сильнее бьётся моё сердце от мысли, что «неужели же я?»

С другой стороны, я никому не хочу портить праздник, коли кто-то эту хуйню таковым ощущает. Счастья и долгих лет жизни, что называется! К тому же, я просвещенный, весьма образованный человек; кроме прочего, на четверть иудей, хотя и по мужской линии, что говорят, ни хуя не значит. В силу этих обстоятельств, гораздо чаще, чем я ощущаю необходимость действовать и всех спасать, я думаю, что я — просто досадное недоразумение, ошибка природы, и чем скорее этот мир раздавит меня, как блоху, тем лучше для всех. Во всяком случае, в глубине души я всегда, с детских лет, чувствовал, что мне не место рядом с людьми. В этом как раз и состоит для меня мой нравственный выбор, который обязательно рано или поздно придется сделать раз и навсегда: должен ли я удалиться в скит и там тихонечко сдохнуть, никому ничего не навязывая, или же собрать остаток сил, которые уменьшаются с каждым днем, и, гордо подняв над головой свежевырванное из собственной груди сердце, повести человечество прямиком в Божье Царство.

Особенная сложность в принятии твердого решения по этой статье моей психологической конституции состоит в том, что если, к примеру, выбрать второе, а именно, препровождение человеков в Папино Царство, то я, как это ни странно будет звучать, довольно четко и хорошо представляю себе, как это сделать.

Но все с той же вездесущей другой стороны, я все-таки никогда не забываю, что я, в сущности, такой же зверек, как и все остальные людишки, и вполне может быть, что столь вдохновенной игре моего воображения все мы обязаны лишь тому прескверному обстоятельству, что я уже более полутора лет не был в постели с девочкой. И скажу больше, меня несказанно пугает, что только что, посмотрев на это странное словосочетание «в постели с девочкой», я почувствовал совершенно недвусмысленный приток крови к собственным гениталиям.

Кроме этого, печально ещё и то, что иногда я сомневаюсь в том, что во мне есть хоть какое-то самое плохонькое личное начало, иначе как объяснить тот объективный факт, что я прекрасно, как себя самого, понимаю хуеву тучу абсолютно непохожих друг на друга людей, непонимающих не то, чтобы своих друзей, не говоря уже о покорном слуге, но и себя самоих.

Да. Лучше бы уж я вечно помалкивал, а ещё лучше не жил. Мне нечего сказать людям. Когда-то, в период своего первого брака, а я женился сразу после окончания школы, я полагал, что люди могут разрешить любые проблемы в общении и понимании друг друга, — надо только не бояться говорить. О, безгрешная и простая моя душа, каковая имелася у меня в то блаженное время постижения первой любви! Я тогда и помыслить не мог, что настанет момент, когда мне не то, что нечего будет сказать своей Единственной Девочке, каковой оказалась почему-то именно пятая женщина в моей небогатой сексуальной биографии, а просто у меня не будет на это сил, потому что к тому единственному мгновению, в которое возможно бывает что-то исправить, у меня давно уже не будет никакой веры, и душа моя, некогда безгрешная, будет к этому времени давно уже изрешечена маленькими серебряными пульками сомнений во всём, что только и составляет мир, каким его вижу я, понимающий, что даже моей Любимой не дано увидеть ничего похожего, как и ее мальчик тоже органически ни на что не способен.

Да и вообще… Что говорить… Я две недели назад написал ей письмо, в котором попросил все прекратить, потому что у меня возникло стойкое ощущение, что она для меня Единственная конечно, а я для нее ни хуя подобного. Может это, конечно же, с моей стороны очень и очень более чем некрасиво и нехорошо, не-мужски уж точно, но, верите ли, я совершенно не могу с этим жить. У меня, честное слово, нет никаких сил. Я почти научился жить без нее, но с единственной ещё такой недавней иллюзорной уверенностью, что хоть мы и не вместе, но нас соединяет некая божественная радуга-дуга, протянувшаяся из Москвы в Дармштадт. Но вот все рухнуло. Поймите меня правильно, я сказочно заебался страдать! У меня нет больше сил. Я могу жить без И., постоянно мысленно разговаривая с ней, адресуя ей все мои внутренние монологи, мечтая о том счастливом времени, когда мы будем с ней проводить вместе каждый день и каждую ночь, но… Но жить без нее и одновременно со страшным знанием того, что на самом-то деле никогда и ничего не было, что это только она для меня — единственная, а я для нее вообще непонятно кто, я не могу. Простите меня, ради всего святого, но на эту жертву я не могу пойти ни ради чего. Я другая модель, для другого я предназначен, я заебался и так, а тут ещё и совсем полный пиздец! Извините, я здесь бессилен.

Ну закончилась Вечная Любовь. Ну что ж поделать! Ну значит мифология была неверна. Видит бог, я в этом не виноват. Я устал. Я ничего не знаю. У меня хронически не получается никакое из предпринимаемых мною действий, потому что прежде чем спокойно добраться до конца, я успеваю тысячу раз усомниться в необходимости задуманного дела. Я заебался страдать! Я хочу сдохнуть, но перед этим ещё немножечко с кем-нибудь погулять под луной. Я хочу выебать И. Сказочно хочу ее выебать! Но я так же сказочно хочу выебать С, потому что она удивительна хороша, и мне спокойно, уютно и я вполне счастливо чувствую себя рядом с ней, в то время как ощущение счастья мне, с моей склонностью к рефлексии, подарить довольно непросто. Находясь с С, я вспоминаю о единственной И. только когда она, С, время от времени выходит из комнаты по нужде. С, извините за банальность, манит меня, как магнит. Я никогда таких ранее не встречал, чтобы человек все очень тонко чувствовал и понимал, но при этом производил совершенно здоровое впечатление и обладал такой замечательной фигуркой. Удивительная девушка!