Зои Хеллер - Правдолюбцы Страница 5

Джоел строил защиту на том, что его клиента обманом заманили в тренировочный лагерь. Некий знакомый из мечети, которую Хассани посещал в городке Скенектади, намеренно ввел его в заблуждение, сказав, что он едет не в лагерь, но в религиозный центр.

Верно, четыре года назад Хассани отправился в Афганистан, полагая, что его путь лежит в духовную обитель. На последующих слушаниях вы узнаете, как он пытался, и не единожды, уклониться от обязательной военной подготовки и даже нарочно покалечил себя, чтобы не стрелять из реактивного гранатомета. Вы узнаете, сколь категорично он отказывался от предложений лагерного командования принять участие в разрушительных акциях на территории Соединенных Штатов. Дамы и господа, вы можете не разделять политических и религиозных воззрений мистера Хассани. Вы можете винить его в том, что он крайне неудачно выбрал место для поездки в отпуск. Но вы не можете, положа руку на сердце, признать его террористом или даже сочувствующим террору.

Джоел посмотрел на спящую жену. Одри не соглашалась с его адвокатской стратегией. Она твердила, что он должен защищать Хассани как этнического араба, испытывающего вполне законный гнев. В последнее время его жена по всем вопросам придерживалась более жесткой политической линии, чем сам Джоел. Он не обижался. Ситуация скорее забавляла его: подумать только, женщина, которой он в былые времена растолковывал азы марксистской теории о базисе и надстройке, теперь упрекает его в недостаточном радикализме! Он любил посокрушаться: мол, на старости лет Одри подалась в ультралевизну, но при этом в его голосе звучали те же интонации, что и у мужей, которые поддразнивают жен, самозабвенно тратящих деньги в гипермаркете. Джоел великодушно наделял женщин прерогативой на вздорные политические мнения. А кроме того, ему нравилось, когда в доме веяло старомодным экстремизмом: так он чувствовал себя моложе.

В 6.30, встрепенувшись, ожил будильник в радиоприемнике. Джоел отложил бумаги, стянул с себя липкие пижамные штаны, свернул их в комок и ловким движением забросил в корзину для грязного белья. В молодости он был хорошим спортсменом — чемпионом бруклинского района Бенсонхерст по гандболу — и до сих пор не утратил привычки заядлого физкультурника тренироваться при каждом удобном случае. Встав, он потянулся перед зеркалом в дверце шкафа. Пусть ему и семьдесят два, но нагишом он по-прежнему выглядит весьма недурно, решил Джоел. Крепкие ноги; широкая грудь, покрытая густыми завитками седых волос; пенис, толстый и достаточно длинный, чтобы дружелюбно поколачивать его по ляжке, когда Джоел зашагал в ванную.

На лестничной площадке он остановился. Снизу, под приглушенный вой пылесоса, доносилось монотонное насвистывание Джулии, сестры его жены. Джулия приехала из Англии два дня назад вместе с мужем Колином, и с тех пор она без устали и ропота порхала с ведрами, тряпками и обеззараживающими моющими средствами по тяжко вздыхавшей лестнице, словно какая-нибудь Флоренс Найтингейл, выхаживающая раненых в крымском полевом госпитале. Одри свирепела. И бесило ее не столько безмолвное осуждение ее собственных понятий о чистоте (так она говорила и, похоже, не лгала: Одри всегда была неряхой и гордилась этим), сколько пылкая вера Джулии в искупительную силу лимонной свежести и отсутствие всяких сомнений в том, что окружающие полностью ее поддерживают.

— Пусть дает волю своему гигиеническому неврозу у себя дома, я не против, — прошипела Одри накануне вечером, ложась спать. — Но зачем посыпать этими долбаными ароматизаторами мой ковер?

Выйдя из ванной, Джоел надел спортивные штаны, рубашку и спустился вниз. С Джулией он столкнулся в коридоре второго этажа, она прилаживала к пылесосу специальную насадку для труднодоступных мест.

— Привет! Привет! — громко поздоровался Джоел, огибая свояченицу. Во избежание продолжительных контактов с Джулией он вел себя с ней так, словно был пассажиром мчащегося мимо поезда.

Колин сидел за кухонным столом и читал путеводитель по Нью-Йорку.

— С добрым утром, любезный хозяин! — приветствовал он бегущего Джоела. — Мы с женой собираемся на «Нулевую отметку».[7] Не порекомендуешь какое-нибудь заведение поблизости, где мы могли бы пообедать?

— Увы, нет, — торопливо ответил Джоел, выскакивая в прихожую. — Я плохо знаю те места.

— Могу я предложить тебе чашку чая? — окликнул его Колин.

— Спасибо, не надо. Я иду за газетами.

Отпирая дверь, Джоел почувствовал, что снаружи кто-то дергает за ручку.

— Это я, — раздался голос. — Ключи забыл.

Дверь распахнулась; на пороге устало топтался приемный сын Джоела, Ленни, со своей подружкой Таней; в руках они держали бумажные стаканы с кофе из «Старбакса». Таня поверх короткого платьица накинула потертый жакет из кролика. Ленни дрожал в одной футболке. Молодые люди явно не спали всю ночь.

— А, юным любовь слаще сна! — отвесил им издевательский поклон Джоел.

— Привет, — сипло ответил Ленни, рослый мужчина тридцати с лишним лет с нежным мальчишеским лицом. Если бы не расщелина между передними зубами и слегка нависающее левое веко, его сочли бы привлекательным. Но эти интригующие изъяны во внешности радикально меняли акцент, превращая его в красавца.

— И чему я обязан столь редким удовольствием? — полюбопытствовал Джоел. Официально Ленни вернулся жить к родителям, но ночевал он преимущественно у Тани.

Ленни провел восковой пятерней по грязным волосам.

— У Тани вчера была вечеринка, — объяснил он. — И кто-то нассал на ее кровать, поэтому…

— Боже! — возмутился Джоел так, будто это его постель осквернили. — И что у вас за друзья такие?

Ленни пошевелил пальцами; казалось, он нажимает на кнопку невидимого пульта с намерением убавить звук.

— Все это ерунда, пап. Парень не нарочно… Можно нам войти? Мы жутко замерзли.

— Что значит «не нарочно»? — гремел Джоел. — Он помочился на вашу кровать случайно?

— Не знаю. Забудь.

Протиснувшись мимо Джоела, Ленни устремился на кухню. Таня за ним.

— Ну конечно, проходите, располагайтесь, — прокричал им вслед Джоел, — вам ни в чем нет отказа. Mi casa es su casa…[8] — Он постоял немного и, убедившись, что сарказм пропал втуне, вышел на улицу, хлопнув дверью.

Двигаясь по направлению к ближайшему газетному киоску, он хмурился и гневно бормотал себе под нос. Неужто человек его возраста и положения не вправе рассчитывать на тишину и покой по утрам? Неужто он так много просит — час-другой для уединенных размышлений накануне весьма непростого разбирательства в суде? Джоел попытался успокоиться, переключившись на свою вступительную речь, но ничего не вышло — душевное равновесие было утрачено.

По большей части Джоел с приязнью взирал на мир, объясняя свою жизнерадостность не складом характера, но выстраданной политической позицией. Его любимое изречение принадлежало Антонио Грамши: «Пессимист по зову рассудка и оптимист по зову сердца». Хорошо бы эти слова выгравировали на могильном камне Джоела! Но, как ни печально, Ленни обладал редким умением вызывать помехи в позитивном мышлении своего отца. Стоило Джоелу учуять присутствие сына в доме, как настроение у него, обычно безоблачное, резко портилось: он мрачнел, дергался и предавался горестным сожалениям.

Двадцать семь лет назад, когда Ленни впервые появился на Перри-стрит, Джоел чрезвычайно увлекался идеей реформирования традиционных моделей семьи. Усыновление семилетнего Ленни — вовсе не буржуазная филантропия, утверждал Джоел, но подрывная деятельность: акт протеста в пользу более прогрессивной «клановой» системы воспитания, которая со временем заменит репрессивную семейную ячейку. Выяснилось, однако, что Ленни исходно не приспособлен к клановому общежитию. Ребенком он терроризировал домашних дикими воплями. Подростком торговал наркотой прямо с крыльца родительского дома и регулярно попадался на воровстве в магазинах. Наконец, когда он повзрослел, мелкие отклонения от нормы вызрели до убогих, расхожих и очевидно неискоренимых дурных привычек. Джоел бы не расстраивался — по крайней мере, не расстраивался бы так сильно, — если бы Ленни направил свои бунтарские порывы на борьбу за идеалы. Скажем, сбежал из дома, чтобы присоединиться к сандинистам, или разгромил парочку-другую призывных пунктов американской армии. Но пока беспутность парня не послужила ни одной великой цели, не считая удовлетворения его личных капризов. «С Ленни не все в порядке» — такой эвфемизм предпочитала Одри, когда сына в очередной раз выгоняли из дорогого колледжа, или увольняли из организации «Жилье для всех»,[9] куда она сама же его пристроила, или когда он, куря крэк, поджигал себе волосы, или предавался недозволенному сексу с товарищем по несчастью — пациенткой реабилитационной клиники. Эти безобразия Одри списывала на травмы, полученные Ленни в раннем детстве. Но Джоел был сыт по горло психологическим трепом. О чем тут говорить, парень — лживый, никчемный прохвост, и баста!.. Ну, еще и горькое напоминание о провальном эксперименте.