Олег Хафизов - Мальчики Страница 5

В радикальных случаях в наружный шов брюк ниже колена вшивались клинья из другой материи, например, из малинового бархата. Клинья были не только декоративным элементом, доводящим размах клеша до клоунских масштабов, но и средством конверсии обычных стариковских порток в модные. Горячие головы, способные на подобные безумства, пускали по низу брюк бахрому и даже пришивали электрические лампочки, но это был уже декаданс.

В любом случае к клешам полагался широкий пояс: желательно офицерский, так называемая портупея, но можно и солдатский. Желтая скрипучая "портупея" из натуральной кожи была ценной валютой, и её могли снять во дворе, то есть, отнять у мальчика, не способного защититься. Как-то в опасный сто первый двор зашли два маленьких военных воспитона – воспитанники оркестра артиллерийского училища.

Зашли в ремнях, а вышли без ремней.

Солдатский ремень из дерматина ценился меньше, зато мог служить холодным оружием в уличной драке, если его намотать на кисть руки и махать бляхой. Рассказывали, что после такого удара у кого-то на всю жизнь отпечаталась на лбу пятиконечная звезда. И во лбу звезда горит… Должен признаться, что никогда не наблюдал такого архаичного способа единоборства, заимствованного из Красной Армии, и носить солдатский ремень в наших кругах считалось безвкусицей.

Понятно, что клеша, как и любая отечественная мода, каким-то вывертом пришли с Запада, но я до сих пор не вижу определенного источника. Битлы, уже прекратившие свое существование, до наших краев почти не докатились, да и не оказывали заметного влияния на народные вкусы. Они носили узкие брюки макаронами и пиджаки без воротников, а позднее джинсы, бывшие уделом не масс, но пижонов.

Элвис? Он своими петушьими костюмами и баками как у собаки больше напоминал ухаря с завода РТИ. Но это, на мой взгляд, было случайное совпадение. Элвис влиял на моду нашего региона ещё меньше, чем битлы. А для нарождающейся фарцы Элвис вообще был допотопный дурак.

Если и доходил сюда бледный отблеск поп-культуры, то через кривое отражение Рафаэля из фильма "Пусть говорят". Рафаэль же сам копировал даже не Элвиса или битлов, а какого-нибудь третьестепенного Клиффа Ричарда. Так что истоки этой последней национальной моды, продержавшейся невероятно долго и, кажется, не совсем отошедшей до сих пор, скорее следует искать в матросском костюме – единственном из видов военной одежды, где носили самые настоящие клеша!

Клеша это удаль, клеша это паруса, которыми хлопает ветер, клеша это анархия. С ними способен конкурировать только один вид национальной одежды: тренировочные штаны-трико с вытянутыми коленями.

Создание клешей было длительным, волнующим, а порой и драматическим процессом. Напомню, что в продаже их не было. Нигде, ни в какой форме и ни под каким видом. Их шили на заказ в ателье или у какого-нибудь испитого умельца сомнительной репутации вроде некоего Кочкина. Мама покупала вам материю, подкладку, чтобы не вытягивались колени, и вы отправлялись в ателье, рисуя себе пленительные образы брюк, виденных у Подшибякина и других денди.

Но темная закройщица, отсталостью равная лишь парикмахерше, никак не соглашалась делать клеш двадцать на двадцать четыре, а пояс предлагала сузить хотя бы до четырех сантиметров, дабы он не сминался, сократив количество пуговиц до одной. При этом она проявляла такое упорство, как будто от фасона ваших брюк зависело её личное благополучие. После напряженной борьбы мы сходились на поясе в пять сантиметров и клеше двадцать один на двадцать три. Ателье было перегружено перед учебным годом, и примерка назначалась через три недели.

Накануне примерки я, так сказать, не сомкнул глаз, то есть, ворочался несколько часов, прежде чем заснуть. Как ни позорно это выглядело с точки зрения мужества, мы пошли в ателье вместе с мамой.

Без неё я просто не преодолел бы всех хитросплетений выдачи. Автора моих брюк почему-то не оказалось на месте, и никто в этом пыльном царстве мелков, сантиметров и рулонов не мог найти нашего заказа.

Наконец, какой-то томный мужик в налокотниках и фартуке, с оранжевым сантиметром на колючей шее, забрал нашу квитанцию и сгинул на битый час. Он вернулся с чужими брюками точно такого же фасона, которые меня бы вполне устроили. Но, по мнению мамы, они были сшиты из более рыхлой и дешевой материи. Мама требовала, чтобы нам, по крайней мере, вернули материал, на который ушла половина её зарплаты. Мужик высокомерно возражал, что это не входит в его компетенцию.

Мама, как птица, вступала в смертельный бой за своего выкормыша.

Она затевала скандал, в котором закройщик занимал благородную позицию оскорбленного художника. Я желал провалиться сквозь землю от стыда и досады. Мне хотелось одного: поскорее уйти – с клешами или без них. И в это время из гулкого коридора явилась запыхавшаяся закройщица. Брюки была почти готовы, их оставалось только подшить.

Если мы немного подождем, то можем забрать их прямо сегодня. О, как мила, как желанна была эта мегера!

Впервые возвращаясь в клешах после прогулки, я увидел возле подъезда Женьку Подшибякина, Лёху Чернышенко и других больших ребят в клешах и водолазках. Я услышал Женькины слова:

– Глянь, такой маленький, а уже в клешах.

Ничто не отделяло меня от любовных похождений.

Сомневаюсь, что слово "сосаться" сохранилось в современном русском языке. Оно спряталось на какую-то дремучую периферию, так же как "малофья" в значении "сперма", "спускать" в значении "кончать", секиль, сиповка, королек и другие эротические слова народного происхождения. В последний раз я слышал его от Грека, когда мы развлекались с двумя девочками на даче, в довольно зрелом уже возрасте. Когда девочки вышли порхать между деревьев, Грек стал рассказывать о каком-то своем приключении и небрежно обронил: "Лежу я с ней, значит, сосусь…" Это было так же дико, как если бы он вышел в пионерском галстуке, протрубил на горне и открыл огонь хлопушками из пластмассового пистолетика.

Пока мне не выпало счастья сосаться, я весьма приблизительно представлял себе этот процесс. Соприкоснуться лицами с чужеродным существом, девочкой, и к тому же обслюнявить её ртом – это было неслыханно. Но я был обязан это сделать во что бы то ни стало.

Наконец, я договорился запиской о встрече с девочкой по прозвищу

Сала, довольно красивой, но удручающе пошлой, из тех, о которых так ловко само собою выговаривается "Сала-дура".

По дурости своей Сала не могла вызывать такого романтического томления как Ишутина или Опарина. Достаточно процитировать лишь одну фразу из её девичьего дневника, похищенного Тараном: "Любовь начинается эдиалом, а кончается под одеялом". Такая победа не делала мне чести, зато её согласие было так же недвусмысленно, как уговор разведенной бабенки с взрослым мужчиной о встрече на квартире. Оно могло означать лишь одно: будем сосаться.

Итак, я почистил и отутюжил свои клеша, которые, к сожалению, начали вытягиваться в коленях, надел восьмиугольную фуражку, наподобие конфедератки, вошедшую в моду от таксистов, снял очки и стал изучать себя в зеркале. Куда же, черт возьми, девается при поцелуе нос? Если две головы соприкасаются вертикально, то носы упираются друг в друга, а губы не достигают губ. Если же голову склонить под углом 45', то получается крайне неловкое, смехотворное положение. И опять-таки, полного соприкосновения не выходит.

Для пробы я решил приложиться к своему отражению в зеркале, как будто это уже Сала, сделал томные глаза, но, увы, не смог достичь желаемого результата. Как ни крути, а нос упирался в холодное стекло. Итак, я снял фуражку, надел очки, аккуратно повесил клеша на спинку кресла и не пошел на свидание с Салой, заложив тем самым фундамент своей репутации коварного соблазнителя.

Я научился сосаться во время игры в бутылочку с девками из двухэтажного дома. Они, как и Сала, не представляли собой никакого романтического интереса. Зато им, очевидно, тоже не терпелось поупражняться в этом актуальном искусстве (ars amandi).

Мы встали кружком, через одного, мальчик-девочка, мальчик-девочка, и стали крутить пустую бутылку на льду. Те, на кого указывали горлышко и дно, при условии гетеросексуальности сложившейся пары, отправлялись в жутковатый темный подъезд. Мне в тот вечер повезло дважды: с Макаровой и Барабановой. Я их обеих совершенно не любил, но они и не были так противны, как влюбленная в меня Чикова, также принимавшая участие в забаве. Зато у них были жаркие, мокрые, ловкие рты, и сосаться с ними было головокружительно. Макарова объяснила мне, что при поцелуе необходимо раскрывать рот и запускать язык вглубь партнера. А когда я расслабил губы и запустил в неё язык, он встретился с её вертким язычком. Я возвращался домой окрыленный.

Через тех же свойских девок Таран достал общую тетрадку с рукописными текстами, так сказать, порнографического содержания.