Франко Арминио - Итальянская новелла. XXI век. Начало Страница 5

Сейчас я уже не помню, как назывался тот пляж. С тех пор, как все случилось, я делаю вид, что этого места не существует. Но вот вчера у меня был день рождения, и на сдачу мне дали билет на автобус. Я подумала, что это знак, знак от тебя. Так что, когда медсестра ушла разговаривать с главным врачом, я схватила тебя и отнесла в машину.

Я остановилась у первого автогриля, припарковалась между грузовиками — они впечатляют, даже когда стоят на месте. Они похожи на огромных морских чудовищ, выброшенных на берег, которые тяжело дышат, раздувая брюхо.

Глушу мотор, выхожу из машины и иду в кафе. Машинально заказываю два кофе. Кроме меня у стойки больше никого нет, время — глубокая ночь, но официантка и бровью не ведет. Быстро пью и выхожу. Я сажусь на ступеньки, закуриваю сигарету, смотрю на тебя. Издалека ты кажешься просто женщиной, сидящей в машине и ждущей, но это всего лишь обман зрения. Я наблюдаю за реакцией людей, проходящих мимо тебя. Обычно никто не обращает на тебя внимания. Они оборачиваются только в последний момент, когда замечают, что что-то не так, что-то не в порядке. Я вижу мужчину, он проходит мимо тебя, потом останавливается и возвращается. Он стучит в окно. Спрашивает, все ли у тебя в порядке, и только открыв дверцу, замечает, что ремень безопасности перетянут через твой рот. Он вздрагивает, делает шаг назад и быстро удаляется.

Я тушу сигарету, возвращаюсь в машину. Смотрю на дорогу, по которой автомобили проносятся мимо нас и исчезают один за другим за горизонтом. Я блокирую двери. Открываю бардачок, достаю мазь. Ты вся в синяках. Я спрашиваю себя, больно ли тебе, больно ли хотя бы твоему телу. Втираю в твои руки арнику легкими круговыми движениями, повторяя их снова и снова, в одну и ту же сторону. Говорю себе, что если я хорошо это сделаю, если я буду считать до десяти и на счет семь ты скажешь хватит, то все будет, как раньше.

Я едва касаюсь тебя. Рисую ногтем маленькие кружки. Кожа белеет. Я пишу свое имя, обвожу его снова, но оно тут же исчезает. Закрываю глаза. Где-то далеко кто-то настойчиво сигналит.

Вчера я спала в нашей комнате. Впервые за много месяцев. Я заходила туда только чтобы взять какую-нибудь необходимую вещь, всегда украдкой, всегда второпях. Это из-за запаха. Я убрала всю твою одежду — она попадалась под руку каждый раз, как я открывала ящик. Я стирала и перестирывала, но это не помогло. Этот запах чувствуется даже в коридоре, сочится из матраса.

Я проснулась со следами твоей подушки на лице. Разделась, залезла в ванну. Я побрилась налысо. Я посмотрела на себя. Посмотрела на свое вздутое, огромное тело, занимавшее собой всю ванну — нечто инертное, лежащее на дне, покрытое крошечными пузырьками. Оно пугало меня, как будто было чужим. Ноги казались длиннее, руки больше, бедра — шире. Я села повыше. В висках стучало, на коже выступил холодный пот. Мне нужно было услышать твой голос. Я прикурила сигарету. Выбрала то же место, что и ты, на запястье, медленно затушила сигарету, и все встало на свои места.

Прошло уже шесть месяцев.

В прошлый раз я сказала тебе: «Трахни меня, сделай мне больно!» — и ты повиновалась. Мы были у тебя, как и в нашу первую ночь, когда ты спросила, хочу ли я этого на самом деле, уверена ли я.

Я вышла из ванной, села на кровать. Пускай тело высохнет само по себе. Я прислонила руку к стене и направила свет на обгрызенные до крови ногти. Тебя раздражало то, как я облизывала пальцы, до какого состояния доводила их. Ты все время отдергивала мне руки ото рта.

Мне нужно было сделать то же самое, нужно было выдернуть тебя из своих мыслей. Твои следы повсюду. Я иду в магазин и всегда покупаю что-то лишнее — твои энергетические напитки, твой сыр, твои мюсли. Я пишу список того, что нужно купить, строго следую ему, но в итоге все равно все путаю. Я обнаруживаю твои кольца, твой аспирин в сумке, в карманах брюк и пальто. Сначала я убирала их в ящики, вглубь шкафа, но потом перестала. Что бы я ни делала, твои вещи перемешивались с моими и то и дело попадались мне на глаза. Я сказала себе, что если держать их на виду и долго смотреть на них, то они исчезнут, растворятся.

Я купила книги, которые ты любила, подчеркнула строки, которые ты читала мне. Я носила только ту одежду, которую ты мне подарила. Я попросила консьержа снова повесить табличку с твоим именем у двери — он посмотрел на меня, как на человека, который так ничего и не понял. Которому нужно все снова рассказать с самого начала, потратив еще кучу времени. Я достала из шкафа твою чашку, пила и ела из нее, но это не помогло. Ты не исчезла, не растворилась.

Я свернулась калачиком на полу и подумала, что не могу выкинуть твои вещи, но и держать их у себя тоже не могу. Первый раз с тех пор, как все случилось, я не знала, что делать с тобой, с собой, с постелью, в которой я не спала уже несколько месяцев. Я думала, что, казалось, эти месяцы не кончатся никогда, и что они пролетели как один миг. Улетели в пропасть. И на дне этой пропасти — ты. А я сидела на краешке, болтая ногами. Я только это и делала целыми днями. Сидела и болтала ногами.

Меня ослепляет свет фонаря. Он то приближается, то отдаляется за мутным стеклом. Проникает в машину, шарит по салону. Обыскивает. Я выпрямляюсь на сидении. Это патруль. Наверное, мы выглядим подозрительно, уже несколько часов стоим на площадке. Мужчина стучит по капоту, что-то кричит. Пытается понять, есть ли в машине кто-нибудь. Пробует открыть дверь, злится, он похож на раненого зверя. Я сигналю. Стук стихает, свет фонаря растворяется вдали.

Мне нужно просто завести мотор и уехать, но я не могу пошевелиться, не могу говорить, дыхание насекомым застряло у меня в горле. Я беру твою руку и просовываю себе между ног, думаю о том, что мне хотелось бы почувствовать на себе твой взгляд, прямо сейчас, чтобы ты смотрела на меня — вот чего мне больше всего не хватает. Я закрываю большим пальцем обручальное кольцо, пытаюсь понять, что я чувствую, сколько я без этого продержусь.

Очень холодно, у тебя окоченели пальцы. Я беру их в свои, подношу к губам и засовываю в рот. Сижу так, с твоими пальцами во рту, долго, потом с силой отталкиваю тебя. Я не могу прикасаться к тебе, смотреть на тебя, я чувствую почти отторжение. Я хотела бы, чтобы ты исчезла. Чтобы твое имя было всего лишь именем, просто словом, чем-то безобидным. Чтобы больше никто не спрашивал меня о тебе, чтобы меня оставили в покое матери, отцы, друзья, родственники. Как дела? Тебе нужно выкинуть всю эту историю из головы. Дела — как? Дела — дела — дела.

Я резким движением отстегиваю ремень безопасности. Хватаю тебя за рубашку и грубо разворачиваю к себе.

— Посмотри на меня, черт возьми, посмотри на меня! — кричу я.

Ты не двигаешься, даже не шевелишься, потом возвращаешься в прежнее положение, прямая, как бревно.

Я отпихиваю, отталкиваю тебя от себя. Завожу мотор и трогаюсь. Поворачиваю. Давлю на газ, выезжаю на встречную полосу, направляю машину в первую же машину, едущую мне в лицо. Я еду прямо на нее, не пропускаю, но она уворачивается и проскакивает мимо. Даю по тормозам. Машина наклоняется, переворачивается несколько раз, перескакивает через ограждения и останавливается.

Только открыв глаза, я понимаю, что мы на эстакаде. Внизу, под нами — несколько полуразрушенных коровников и пейзаж, рассыпающийся на горизонте. Я роняю голову на руль, и меня выворачивает наизнанку, хотя я не ела много часов. Меня рвет на себя, на рубашку, на руки, из меня выходит все: меня рвет тобой.

Только сейчас начинает существовать внешний мир, и он настоящий. Он плотно прилегает к лицу, как маска. Я различаю каждый звук, каждый шум. У меня тончайшая кожа, как мембрана. Как будто надеваешь на голову пакет, и он то наполняется воздухом, то снова сдувается. Он прилипает к небу, к губам. Я смотрю на тебя. Дышу. Я — рыба в целлофановом пакете.

Другого цвета

Лео внимательно смотрит на поворот в конце улицы, из-за которого каждый день появляется машина его матери. Он не знает, что там, за углом, потому что ему строго запрещено выходить за калитку школы.

На улице холодно, и Лео примостился на школьном крыльце, в единственном на много километров вокруг островке солнца.

С ранцем под ногами, прижав мячик к груди, он начинает считать. Два, два с половиной, два и три четверти… на счет три из-за угла выезжает машина — но она не та, она другого цвета. Лео встает, снова садится, потом снова встает и подкрадывается к ржавой калитке. Выглядывает. Теперь переулок кажется ему длиннее и еще темнее. Он делает маленький шажок вперед, но тут же бегом возвращается на крыльцо. Он утыкается носом в коленки и думает о том, что если за ним до сих пор никто не приехал, значит случилось что-то ужасное. Машина улетела в кювет, или маму сбил автобус, или дом взорвался. Он думает, что все умерли и в живых остался он один. Он чувствует себя очень, очень уставшим, у него кружится голова. Он пытается быть сильным, но не может унять дрожь.