Акрам Айлисли - Сезон цветастых платьев Страница 5

Джанали-муаллиму почему-то не нравился такой конец. И не переставая внимательно слушать сменяющих друг друга абитуриентов, поглядывал на девушку в цветастом платье, до сих пор так и не поднявшуюся с места. Джанали-муаллим размышлял о том. что, если он Шахский Сын, так никогда и не протрезвев, ушел 6v в пустыню и стал отшельником, любовь в этой необычной сказке казалась бы еще сильнее, глубже… «Сорок дней, сорок ночей праздновали во дворце свадьбу, но Шахский Сын так и не протрезвел. Напрасно визирева дочь, откидывая атласное одеяло, приоткрывала белоснежную грудь, Шахский Сын ничего не видел, ничего не слышал, ничего не понимал — он был пьян, пьян любовью. «Любовью надо переболеть, кто не испытал ее, не поймет…» — кажется, это сказал Физули… Чтобы привести Шахского Сына в себя, призвали к нему Дочь Портного. Но и тогда не протрезвел Шахский Сын и не узнал своей любимой…» Нет, появление Дочери Портного — это уже слишком, это уже не сказка, а «Лейли и Меджнун». Причем «Лейли и Меджнун» не Низами, а Физули. Низами гораздо реалистичнее, он-педагог, а потому в его «Лейли и Меджнуне» разум превыше страсти. Физули — другое дело…»Такая болезнь во мне — слаще сотни бальзамов…» Низами в жизни не сказал бы подобного уже потому, что духовно здоров был, как бык… К тому же реалист. Самый что ни на есть неисправимый реалист…

Ага, значит, ты все-таки решилась, цветастая красотка? Садись. Давай твой билет, посмотрим, про что ты собираешься нам рассказать…

4

Ужасно было не то, что цветастая девушка вместо билета протянула ему какую-то бумажку. Весь ужас был в том, что бумажка написана была его собственной — Джанали-муаллима — рукой. «Во-первых, пламенный привет славному сыну Бузбулака от его земляков! Во-вторых, да будет вам известно, что подательницу сего зовут Диляра. По двум предметам она уже имеет пятерки. Теперь «пять» с вас, «три» с нас. Извини, Джанали, что не смог разыскать тебя до экзамена. Я тут рядом, за стенкой, принимаю историю. От тебя требуется клочок бумажки — имя и фамилия экзаменатора. Напиши и отдай Диляре, она передаст мне. Слава великой советской литературе! Фети».

Что ж, все ясно. Фети — это Фетдах. В школе его так звали. В Бузбулаке его и теперь многие зовут Фети. Но почерк! Значит, он у Фетдаха так и не изменился. С третьего по седьмой класс они сидели за одной партой. В третьем классе Фети еще не умел толком писать. В начале второй четверти директорша Зиянет Шекерек кызы (чтоб тебя разорвало, ведьма!) стала проводить в жизнь очередной новый принцип: «Передовые должны подтянуть отстающих. В Бузбулакской школе не должно быть неуспевающих». Она перетасовала весь класс, пересадила всех с места на место, и в результате бедняга Джанали оказался за одной партой с Фетдахом. С этого дня Фети списывал у него все: и контрольные, и диктанты, и домашние задания. Когда они были в четвертом классе, Джанали вдруг обнаружил, что почерк у Фети точьв-точь как у него. Позднее это заметил и учитель Гулели-муаллим и немедленно отсадил Фети, но, к сожалению, было поздно. Когда Гулели-муаллим отсадил Фети, они учились уже в седьмом классе, и Джанали ничего другого не оставалось, как только изменить свой почерк. Он попробовал это сделать, но безуспешно. Потом бросил об этом Думать, забыл. Зато долго не мог забыть чуреки и пендир, которые притаскивал ему из дома Фети в расчёте на позволение списать задание… Отец Фети был тогда кладовщиком. А председателем колхоза был Али-оглы Семендар. А, вспомнил! Допёр все-таки, Джанали-муаллим! Горицвет! Горицвет, черт его подери!..

Довольный тем, что вспомнил, наконец, какой это цветок, Джанали-муаллим забыл даже, что держит в руках не экзаменационный билет, а записку. С чувством огромного облегчения он спокойно, с явным удовольствием смотрел на цветастое платье девушки. Потом перевел взгляд на ее лицо и только тут вспомнил, что держит в руках не билет, а записку Фетдаха.

«Так… «Пять» с вас, «три» с нас…» «Пять» — это пятерка, ясно, а «три»? Может, он хочет сказать, что, если я устрою это дело, цена мне будет тройка?.. Но почему? Какая-то здесь загвоздка… Тройка… Тьфу, черт!»

— Вот что, девушка, идите-ка подумайте еще. Я вижу, вы не готовы.

Джанали-муаллим и сам не мог понять, зачем, собственно, посадил ее обратно на место. Вероятно, потому, что не знал, как поступить. Время хотел выиграть. Но когда девушка снова села на последнюю парту, Джанали-муаллим понял, что поступил правильно. Что в создавшемся положении это единственно верное решение: не привлекать ничьего внимания, не нарушать нормальный ход экзаменов. Будто ничего не случилось. Будто не было никакой записки. Так-то оно так, но готовившиеся отвечать ребята, кажется, заметили что-то. Это уже плохо. Это уже никуда не годится. Что бы такие ребята хоть на минуту сочли его жуликом — это было Джанали-муаллиму в высшей степени неприятно,

За стол сел парень, он был очень бледен. Джанали-муаллим улыбнулся ему, улыбнулся, чтобы подбодрить — не бойся, и еще чтобы эта, на последней парте, Диляра или как ее там, не думала, что Джанали-муаллим взволнован, в панике. Пусть не надеется, что эта бумажонка вывела его из равновесия.

«Пять» с вас, «три» с нас…» Да. А у тебя явные способности, парень… Хороший язык… Говоришь свободно, своими словами. Хорошо. Так и давай. Когда парень, успокоившись, заговорил уверенней, Джанали-муаллим снова скосил глаза на девушку: точно — горицвет! И подумал, есть ли это слово в литературном языке, потому что слышал его только в Бузбулаке, в то время, когда председательствовал там Али-оглы Семендар. Отец Фетдаха, Керим, был тогда кладовщиком в колхозе… Большое поле пшеницы, и посреди этого поля, где только-только заколосилась пшеница, — мальчик по имени Джанали. Председатель колхоза Али-оглы Семендар шагал по пояс в пшенице, наклонялся, с корнам вырывал пышно разросшиеся кустики горицвета, в ярости отбрасывал их и на чем свет стоит крыл кладовщика Керима: «Сукин ты сын… Такая у тебя, значит, семенная пшеница?! Ну, мерзавец! Ну, сукин сын! Хлеб сгубить!.. А ведь как распинался! Как клялся! Чтоб в семенной пшенице столько сора!» Самое ужасное было то, что, один за другим вырывая кустики горицвета и честя кладовщика, председатель шел прямо на Джанали. Мальчик хотел бежать, но ноги вдруг стали ватными. И руки сразу перестали слушаться. Если бы у Джанали не отказали руки, он хоть бы сунул его за пазуху — тот мешочек с пшеницей — в нем и была-то горстка… Сначала Джанали увидел лицо председателя, серое-серое, потом пучок горицвета в его руке. А потом, Джанали, наверное, уже ничего не видел, потому что в то, что случилось потом, немыслимо было поверить: председатель Али-оглы Семендар вдруг повернулся, словно заметил змею, и молча, даже перестав ругаться, зашагал обратно. Али-оглы Семендар застал среди только что заколосившейся пшеницы вора — и ушел… Председатель Али-оглы Семендар! Может, он не заметил Джанали? Может, ему и впрямь попала под ноги змея?

А может, это просто был сон? Обыкновенный сон… Когда председатель ушел, Джанали долго еще сидел среди пшеницы. Потом хотел опростать мешочек — рука не поднялась высыпать пшеницу на землю. Он доверху наполнил его, карманы тоже набил зерном. В тот день они с матерью долго вышелушивали зернышки, немножко поклевали так, а остальную пшеницу пожарили на сковородке, посыпали солью и съели. Назавтра стало известно, что в правлении составлен список: семенную пшеницу, что осталась от сева, будут раздавать семьям фронтовиков — по полпуда на семью. Когда, получив эти полпуда, Джанали нес зерно на мельницу, он лицом к лицу встретился с председателем. Остановился снял с плеча мешок и положил его на камень, чтобы вежливо поздороваться с ним. Джанали думал, что- ответит и пройдет мимо. Но председатель не прошел мимо. Али-оглы Семендар взял в руку мешок, подержал на весу, словно хотел убедиться, будет ли тут полпуда, потом развязал и стал не спеша перебирать пшеницу. Джанали увидел, что в пшенице действительно полно семян горицвета. Плоские, похожие на чечевицу, только поменьше. Вообще-то горицвет — это неплохо. В пшенице он обязательно должен быть — от него хлеб вкусней. Но горицвета должно быть в меру. Если его слишком много, тесто не подойдет. И хлеб получается невкусный, и цвет не тот, — во всяком случае, в те хлебные еще времена в Бузбулаке многие так говорили… У Джанали бешено колотилось сердце — в деревне, наверное, было слышно — он боялся, что Али-оглы Семендар припомнит ему тот случай. Но ни тогда, ни после председатель ни словом не обмолвился о той встрече. Будто ничего не было. Будто и быть не могло… Да и правда: Али-оглы Семендар средь бела дня застал в колхозной пшенице вора и, даже не отругав его, молча повернулся и ушел такого действительно не могло быть.

И все-таки было, милый. Было. И такое бывает на свете. С горицветом дело обстояло именно так. Он и теперь еще небось растет в Бузбулаке. Впрочем, нет, потому что горицвет рос только средь бузбулакской сортовой пшеницы, а в Бузбулаке она давно перевелась. Нерадивость колхозников, щедрость колхозных руководителей… Одно, другое, третье… Кроме того, ты же знаешь: там, где Керим, чистого семени не жди. Думал ты когда-нибудь, что за штука — чистое семя? Это сложно, милый, очень сложно. Целая наука. Философия. Не хлебом единым… «Спросил огурец у чинара: «Скажи, братец, что мне делать, чтоб стать таким же высоким?» Чинар отвечает: «Не станешь, потому что для живота растешь». Как сказано, а? «Для живота растешь»!.. Да будет земля тебе пухом, Гулели-муаллим!.. Уж на что могуч был председатель Али-оглы Семендар, и тот не смог сохранить чистоту семени. Сейчас-то его в Бузбулаке ни в грош не ставят (это раньше ценили там настоящих мужчин). Есть у дяди Семендара пара ульев, пяток кур — голодный не сидит. Сейчас он окапывает во дворе деревья, закладывает корм в улья. Когда дядя Семендар достает в мае первый мед — он наверняка угощает и Керима: сосед. В Бузбулаке с незапамятных времен такой порядок: корова отелилась, несут молозива, барана зарезали — мяса, мед достают — медку. Соседу обязательно выделяется доля. Угостить-то он Керима угостит, но и посмеяться случая не упустит. Старый ты, скажет, пройдоха, а не будет поблизости баб с ребятишками, и покрепче чего сказать может. Только проку-то? Не трогают Керима всякие такие высказывания, потому что прекрасно знает: будешь вникать в подобные вещи, колхозная птицеферма ни на грош дохода не даст. Где у него время вникать в слова отставного председателя. Он же к курам приставлен, они, проклятые, привычку взяли — черт-те где несутся. Курятник знать не хотят, кладут яйца где какой любо. Да ведь еще что удумали, подлые: несется, так хоть бы разок кудахтнула!.. Поди узнай, где она яйцо положила? Если во всякие там насмешки вникать, кто яйца по кустам искать будет? Глаза-то уже не те. Пока он по кустам рыщет, ребятишки все до единого повытаскивают. Выполни тогда план! Потому и приходится брать свои деньги да и в Баку, в магазин! Сколько Керим из Баку перевозил корзин с яйцами, никто точно сказать не мокнет. Цена же зависит от сезона. Зимой яйца идут по рублю за десяток, весной, перед Новрузом, Керим берет рубль за пяток. И летом не спускает цену летом в Бузбулаке приезжих полным-полно… Да. Джанали-муаллим, ты полагал, что Фетдах там, в Бузбулаке, а он, выходит, здесь. Здесь сукин сын!.. «Пять» с вас, «три» с нас…» «Три»… Аа-а, дошло!. Деньги! Точно — три сотни! Ну уж если этот собачий сын мне триста оговорил, значит, себе никак не меньше. Так… Пятерка — шестьсот рублей. Три «пятерки» — тысяча восемьсот. А цены у них неплохие… Цена науки. Цена института… Цена нации. Тьфу, господи! Опять все в голове перепуталось — нация-то при чем?.. Нация здесь абсолютно ни при чем. Нацию ты оставь в покое, Джанали-муаллим! Так, ну что ж, иди сюда, милая! Посмотрим, чего ты стоишь?..