Владимир Курносенко - Этюды в жанре Хайбун Страница 5

И «внешне неожиданное, вызывающее согласие», и «идеи», и «человеки с идеями» – все сие пребывало в газете ab ovo.

Высотою в ватмановский лист, в горизонт тянулась она и вытягивалась шагов на семь или девять. И все семь или девять были свежи, изящны и непредсказуемы...

Однажды по ту сторону – среди пальм – я нечаянно видел, как рисуют ее «гениальный двоечник» Сашка Мамотов и сидевшая более чем вплотную отличница-девочка из параллельного одиннадцатого. Тоненькая, странно грациозная, словно со спрятанною изнутри пружинкой, в светло-коричневой форме с кружевным воротничком... Только-только взятый в молодежную сборную города Мамот по-мужски охально улыбался сквозь уместно честный стыд, а девочка, не поднимая глаз, лишь алела ланитами, но ни она, ни он, казалось очевидным, не в силах были что-либо изменить. На непозволительно близко сдвинутых стульях рисовали, надписывали ли что-то рейсфедерами, и это было то самое, из чего, наверное, и рождалась газета...

В те оптимистические годы я прочел там стихотворение Миши Михайловского «Капли» – про высыхающие подобно дождевым каплям на стекле жизни людей, и это было так из другой оперы, такая по углу зрения иная, нежели наша тогда, цивилизация, что за одни эти «Капли» я буду благодарен Илларии Илларионовне до конца дней.

После этого она проработала год и тихо, не оставляя больше никаких следов, растворилась, «высохла каплей» во мраке последующего нашего неведенья, разделив, вероятно, участь всех мучительно угасающих по обочинам жизни стариков. В том же году было покончено и с газетой.

Запорожец закончил с отличием институт, но кандидатскую не защищал, карьеры в науке не зачал... Начав с подторговки марками, монетами и позже, в доперестроечную еще эпоху, полудрагоценными уральскими самоцветами, со стайерской суперстратегической точностью вынырнул он аккурат в середине восьмидесятых – «первая на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке... валютно-расчетная, финансово-имущественная (или какая там) б-биржа...»

Так вот. Известно, что ушедший с наволочкой стихов на плече в умирающую с голоду глубинку Велимир Хлебников делил, не вдаваясь в религиозные светотени, людской род на «изобретателей» и «приобретателей». Серега Запорожец, на спор пересказывавший страницу любого текста после единственного прочтения, самый умный в нашей школе Серега Запорожец на круг жизни получилось, что из вторых...

Столь же роково промахнувшаяся с вейсманистами биологичка, которую я, к примеру, любил куда меньше, чем Серегу, к «красоте, тайне и поэзии» все-таки чрез Мишу Михайловского оказалась ближе. Сам Миша умер в тридцать три года смертью через самоповешенье, заболев неподвластным науке рассеянным склерозом.

«Капли» – единственная его публикация.

Примечания

1

Басё.