Галина Щебакова - Дядя Хлор И Корякин Страница 5

Корякин едва дожил до утра, утром подал заявление об уходе, устроил скандал, что не может ждать ни дня. Кричал: «У меня дитя отнимают, дитя!» Подействовало. Все ходили смотреть на мужика, у которого чужой человек дитя нахально отнимает.

Потом Корякин базарил в аэропорту, и там тоже ему сочувствовали и удивлялись этому бессовестно-наглому начинанию - отнимать чужих детей. Грешили на капитализм. Это у них давно принято, вот, оказывается, и к нам подбирается.

Несчастный и решительный летел в небе Корякин.

А в это время Оля сидела на тахте, и они с Фроловым упоенно переводили картинки. Оба были мокрые, все в бумажных катышках, зато на куске ватмана цвели необыкновенные цветы. Потом они приколачивали ватман к стене и охали от этой неземной красоты, потом ели из одной тарелки пшенную кашу с молоком. Одна тарелка у них давно уже повелась. Фролов сам не заметил, как у них случилась эта одна тарелка, только вдруг оказалось: нет большего удовольствия за едой, чем следить, чтобы другой не съел меньше.

Когда девочка уснула, Фролов с тревогой вспомнил Корякина: что-то тот ему ответит? Фролов не сомневался, что ребенок Корякину не нужен, он боялся, что тот долго будет молчать, а ему Олю надо в садик устраивать, в школу определять, как бы какие чиновники не прицепились, что она ему чужая. Стоило только подумать это слово - чужая, как с Фроловым черт знает что начинало твориться. Весь его организм протестовал и возмущался.

Ночью в квартиру сильно и резко позвонили. Оля вскрикнула. Фролов так рванул к двери, что можно не сомневаться: он этого звонаря сейчас прибьет.

Так они и предстали друг перед другом - в характере. Фролов и Корякин.

Корякин, пока подымался по лестнице, тоже себя распалил. Он уже видел, как заворачивает своего ребенка в одеяло и уносит от этого любителя чужого.

Фролов же, то есть любитель чужого, за этот Олин ночной вскрик был вполне готов к убийству.

К напряжению, которое образовалось на пороге, вполне можно было подключить электрическую сеть слаборазвитой страны. Сработало бы за милую душу.

– Я - Корякин, - сказал Корякин.

– Вижу, - ответил Фролов, имеющий профессиональную память на лица, и он хорошо помнил фотку шесть на девять. - Входи!

– Кто там, дядя Хлор? - спросила Оля.

Оба мужика принципиально уставились друг на друга. Решительный момент, многое от него зависело.

– Спи! - сказал Фролов, закрывая в комнату дверь. - Это ко мне по делу. - И повернулся к Корякину: - Проходи на кухню, пальто и чемодан положи тут… - Он указал на место у порога.

Они вошли на кухню и сели на табуретки. И молчали. Фролов понял, что раз Корякин тут, то ничего хорошего в этом нет… Корякин же, хоть и знал, сколько лет дочери, все-таки представлял себе что-то такое уакающее, а тут услышал совсем, можно сказать, взрослый голос. Если, конечно, это его дочь…

– Она? - уточнил он.

Фролов кивнул.

– Разбудил, - огорченно сказал Корякин. - Но терпения не было…

– Понимаю, - ответил Фролов. Еще бы он не понимал человека, бегущего ночью к Олечке. - Значит, какой твой будет ответ? - спросил он, чувствуя, что смерть его близка. - Она воспалением легких болела, ее нельзя в другой климат…

– Ты мне мозги не пудрь! - вспылил сразу Корякин. - Климат мы ей сделаем какой надо…

– Это в каком же смысле?

– В том самом! Где ей надо, там и будем жить… Я птица вольная…

– Ты ж ее ни разу не видел, - печально сказал Фролов.

Корякин не любил, когда его били по больному.

– Не означает, - отрезал Корякин. - Мое дитё. А дите стояло в дверях, в длинной рубашке, с распущенными волосами, в больших фроловских тапочках. - Я писать, - сказала девочка.

И они оба кинулись к ней, будто «писать» - что-то исключительно драгоценное, что нельзя бросать на произвол судьбы. И оба стояли под дверью, оба ждали, и Фролов видел, как дрожит у Корякина подбородок, а Корякин видел, что Фролов стал белым как мел.

– Вот такие дела, - сказал потом Фролов, когда Оля снова легла, улыбнувшись им обоим светло и ясно.

– Угорела Валентина. А мы с Олей поладили… Я ее рыночным кормлю…

– Спасибо, - сказал Корякин. - Я в долгу не останусь…

– Какие глупости! - развел руками Фролов. - Главное, чтоб ей хорошо… У тебя есть квартира?..

Корякин вспомнил свою комнату с печкой и мысленно покрыл себя хорошим отборным матом. Это же надо быть таким идиотом? Была же у него квартира, была! Надо было взять отпуск, а не увольняться… А он дурак без мозгов. Бросил такую комнату-красавицу, сухую, теплую, ну, туалет, правда, на улице, но горшки, слава богу, не проблема. За своим ребенком да не вынести!

– Все у меня есть… А нет, так будет, - твердо сказал Корякин. - Я для нее все сделаю…

Фролов тяжело вздохнул.

Корякину постелили на полу, между тахтой и диванчиком. Из входной двери прилично тянуло. Корякин чувствовал, как холодит ему лопатки и спину, ну что он, раньше не попадал Й подобные условия? Корякин в своей жизни где только не спал. А вот сейчас он испугался, что может захворать. Нельзя это сейчас, никак нельзя… И он пролежал всю ночь, стараясь держать спину чуть ли не на весу, эдаким коромыслом.

Слышал он, как нежно всхлипывала Оля, совсем как Валентина. Так вот, эти всхлипы Валентины в свое время выводили его из себя. «Ты чего хрюкаешь?» - кричал он, а она не понимала. Тут же, тут же - ему нравились эти беззащитные ночные детские звуки, и он думал: «Сны смотрит… Интересно, что ей показывают…»

Фролов тоже не спал. Он, как только увидел Корякина, понял, что тот не отступится. И что тут сделаешь? «Эх, горе мое, горе», - думал Фролов. Как-то четко увиделась вся жизнь, в которой, в сущности, не было радости, а было сплошное преодоление трудностей. И если раньше казалось, что все эти преодоления - доблесть, то сейчас он понял, что чепуха это все, если нет у человека радости. Вот пришла девочка, и все обрело смысл, а завтра увезет ее отец Корякин, и зачем жить? Зачем метелиться? Неужели он, Фролов, родился на свет для того, чтобы бесконечно снимать улыбающихся рабочих и колхозниц и таким образом сохранять в газете баланс критики и оптимизма? Просто стыдная какая-то жизнь получалась! С другой же стороны, совсем не стыдная, если делать это все и знать, что вечером они с Олей будут есть кашу из одной тарелки, и она своей ложкой проведет черту по каше, чтобы ему, Фролову, досталось больше, а он проведет свою черту, и так, подпихивая друг другу еду, они будут смеяться, и лучше этого ничего не может быть.

Утром Фролов встал рано. Оля еще спала. И Корякин наконец задремал, свернувшись калачиком.

Бесшумно открыл и закрыл дверь Фролов.

Утром Корякин перво-наперво вымыл пол. Надо сказать, что у Фролова это дело не получалось. В пояснице он был негибок, мыл пол с колен, а точнее, не мыл, а воду размазывал. Не то Корякин. Выскоблил он фроловский пол так, что тот аж засверкал. Потом нашел в инструментах Фролова кусок пенопласта, выкроил его как надо и набил на нижнюю часть двери, чтобы не дуло.

– Утеплились, - сказал Корякин.

– Спасибо вам, - сказала Оля.

Смутился Корякин от этого «спасибо». Даже душно стало.

– Да, - вздохнул он, - да…

– Что да? - спросила Оля.

Не было у Корякина ответов. Не было у него слов! Поэтому он решил починить краны. У Фролова они капали и ползли от воды ржавые потеки и в унитазе, и в раковине, и в ванной. Корякин это ликвидировал. Засверкало все у Корякина. Оля даже руками всплеснула.

– Как чисто!

Корякин решил, что надо идти в этом направлении.

Он стал стирать белье, которое было засунуто в пластмассовое ведро. И тут Оля ему помогала. Вместе развешивали в кухне на веревке. Разговоры с Олей у них только «производственные».

– Понимаешь, - говорил Корякин, - в мужской рубашке самое трудное место - воротник. Он же, зараза, соприкасается вплотную.

– А зачем вы ругаетесь? - спросила Оля.

– Не! Не! Не! - испуганно замахал мыльными руками Корякин. - Оговорка! Поберегусь! Извиняюсь! - И говорить стал Корякин медленно, чтобы ненароком не выпульнуть.

Потом они пошли с Олей в магазин, и Корякин, отпихнув в очереди какую-то тетку, ухватил приличный кусок мяса. Они варили с Олей борщ, крутили мясо на котлеты, и было им хорошо друг с другом.

– Ты Корякина, и я - Корякин, - осторожно сказал он. - Мы поладим.

– А почему ты Корякин? - спрашивала девочка.

– Так вот… Случилось! - оробел Корякин. - Корякиных нас много.

А потом пришел Фролов. Увидел все - чистоту, белье на веревке, обед и мордочку Оли, довольную мордочку, вздохнул и понял, что у него нет другого выхода.

– Ты живи с ней тут, - сказал он Корякину, когда Оля уснула. - А я могу где хочешь пожить…

– Спятил, - ответил Корякин. - Ты спятил… Это я могу, где хочешь… Я привычный…

– Да я тоже, - вздохнул Фролов. - Я два года как сюда въехал, а то все по углам…

– Два года и уже все к чертовой матери разваливается, - возмутился Корякин. - Все наперекосяк, все трескается…