Андрей Балдин - Лёвушка и чудо Страница 5

Дальше я заблудился. Сразу, едва вошел.

С одной стороны, произошел какой-то анекдот: архитектор заблудился (в трех соснах, четырех домах). Стыдно, ей-богу, мог бы заранее разобраться в плане усадьбы.

С другой стороны, нужно как-то оправдаться — я разбирался в другом, метафизическом толстовском плане. Невидимом, потустороннем, который в иных случаях важнее реального.

Еще соображение (оправдание): я намеренно не исследовал план, не сличал дежурные фото Ясной, чтобы при встрече взглянуть на нее непредвзято, без прикрас и экскурсионных предуведомлений.

Но в глубине души я признаю, что виноват, оказался чересчур самонадеян. Что же, думал гордый архитектор, неужели я не разберусь в устройстве классической усадьбы? Все они типологически равны; классический, симметричный план меня ожидает (детали второстепенны): пруды, сады, в центре дом с колоннами, под портиком, сохранности, наверное, неплохой — все-таки усадьба Толстого.

И как будто так и пошло сначала: белые ладьи ворот, за ними деревья склонили к воде желто-зеленые пряди. Слева открылось зеркало большого пруда. Я двинулся далее; пруд тяжело дохнул стоящей водной толщей. Очень вовремя (по плану) глазам открылась длинная светлая аллея между двумя рядами берез — Прешпект.

О Прешпекте я читал и слышал много, отчего несколько взволновался.

Тут случился первый сбой: взглянув в поднимающуюся глубину аллеи, я не обнаружил в ее конце большого господского дома. В створе берез колыхалось нечто смутно-зеленое без признаков архитектуры.

Деревья очень высокие.

Подул ветер, они пришли в шумное движение; далекий проем в конце аллеи также весь пошевелился, но и в шевелении не обнаружил за собой никакого дома. Тут что-то не так.

Спутники мои, писатели, не раз тут бывавшие, ушли вперед.

Даже так: они не ушли, а как-то непонятно растворились, исчезли. Я остался один в аллее. Указателей тоже не было видно, и потом — стыдно мне, всевидящему зодчему, идти по указателям.

Вот! Справа невесомым прямоугольником нарисовалась голубая табличка, по которой мелкими белыми буквами шел текст. Я подошел поближе, вгляделся: что-то пишет Лев Толстой о пользе леса. Опять лес! Где же дом с колоннами? Нужно сказать, текст и табличка выглядели как-то казенно, безрадостно, бесперспективно — я имею в виду прямо видимую перспективу аллеи, в конце которой был все тот же лес.

Вверх, вверх — великаньего роста березы поплыли мимо. Как будто верхушками они зацепили и растащили в стороны низкие светлые облака, сплошь облегавшие небо; солнечные лучи пробились вниз и окончательно раздробили и рассеяли внутренний вид Ясной.

Слева, за частыми колоннами берез и как-то отдельно от них отворился яблоневый сад. Низкие, узлами скрученные деревья расцарапали воздух корявыми ветвями. Под прямым углом от Прешпекта в сад уходила узкая дорожка — вот, наконец! — я увидел что-то путное: за ветвями яблонь поднялся белый дом с небольшим треугольником фронтона. Я даже приостановился на мгновение: не это ли дом Толстого?

Нет, этот дом был невысок, ничем не украшен и, главное, стоял в стороне от центральной оси, от указующего в будущее Прешпекта. Нет, это не дом Толстого. Я опять повлекся вверх, но уже в некотором сомнении: кусты в конце аллеи приближались, но кусты эти были пусты, за ними громоздились только липы с угольно-черными стволами.

Где же дом?

Закончился асфальт, далее шла узкая и кривая дорожка, скоро терявшаяся в ничего не содержащих кустах. Парные колонны берез остались позади. Вот еще один малый дом, справа, такой же скромный, как и предыдущий, о двух этажах, широко расступившийся в результате нескольких пристроек (их я профессиональным глазом различил сразу). По фасаду его, словно косая челка по лицу невзрачного, опустившего глаза человека, свисала выцветшая серая маркиза.

И это не главный дом, наверное, какие-то службы.

Такова была первая смутившая нелепость: парадный Прешпект ничем не закончился, утонул в кустах.

Из одного упрямства я отправился далее по оси Прешпекта, влез в кусты, в путанице которых тропа едва не остановилась вовсе. Что за чушь? Все же я продвинулся по тропе, стараясь сохранить исходное направление, выпутался из кустов — и вышел на ровно утоптанную широкую площадку, вокруг которой все была зелень и черные стволы лип.

Увы, большого дома с белыми колоннами и тут не было видно.

Только справа придвинулся ближе тот разросшийся, с челкой по лицу малый двухэтажный дом. С торца он выставлял вперед небольшую веранду, очевидный новодел, в которой всего заметнее был узор, выпиленный неведомым умельцем в белых дощечках ограждения. Не то лошадки, не то собачки. Нелепость какая-то. И — ни души. Я забрел не туда, по всей видимости, на зады усадьбы.

Наверное, тот дом с портиком, который на полпути вверх по холму проглянул поверх яблоневого сада, — тот был дом Толстого. Все же в нем была парадность, было графство, хотя бы намек на него.

Я отправился обратно, вниз по холму, к тому дому, хотя на душе уже было нехорошо: как-то нелепо все складывалось, и отчего так быстро опустел сад, куда все, леший их подери, подевались?

…Вниз по Прешпекту, потом направо, по узкой дорожке. Вот он, тот «яблоневый» дом. Нет, опять не то, опять зады и сараи. Сбоку — серое ветхое строение с мемориальной табличкой, но главное — перед «графским» домом длинным фронтом стоит конюшня с глубоко вдавленными перед ней в темной грязи колеями. Это, вообще-то, более смахивает на хоздвор. Точно, не господский дом. И опять ни души вокруг. Я что, сплю?

Через отверстые врата конюшни видны космы сена и черная голова лошади. Внезапно меня окликают.

— Куда вы пропали? — пробегающее мимо встречающее лицо впопыхах: — Все ваши уже в доме Толстого и слушают экскурсию.

В доме Толстого? Значит, где-то есть дом Толстого. Где же он? А это что за дом?

Пауза.

— Дом Волконских. Тут жил князь Волконский.

Князь?! Я обвожу глазами хозяйственные строения. Лошадь машет головой.

— Ну… потом тут жила прислуга Толстых.

Это другое дело. А где же сам дом Толстого?

Но встречающий уже убежал. Исчез. Вот еще загадки!

Я отправляюсь далее с твердым намерением прочесать все яснополянское пространство, все эти березовые, липовые, яблоневые джунгли и отыскать, наконец, таинственный графский дом. Но вместо того забредаю по боковой аллее в совершенную глубину и тишину, где лес поднимается желтым фронтом и стоит одинокий столбик со стрелками; одна направляет к могиле Толстого, другая к его любимой скамейке, третья указывает мне за спину в сторону, откуда я пришел и, словно издеваясь, говорит: там дом Толстого. Спасибо.

Я заблудился окончательно.

Вот что: здесь властвует хаос, в котором могут сориентироваться только экскурсоводы, ходящие по указаниям этих вот табличек.

Не так, все гораздо серьезнее: здесь властвует текст. Эволюция Ясной как писательского места достигла своего предела: текст в нем победил, заговорил пространство.

Так и есть: по вершине «кремлевского» холма бродят дома-слова, которые требуют, чтобы их читали, а не разглядывали. Они кружат, повинуясь всяк своему грамматическому правилу, двигаются или останавливаются произвольно, бросая вправо от себя вместо теней недоуменные, длинные многоточия.

Такая же, кстати, словесная сутолока царит и в Москве, в московском, главном Кремле. Только там громоздятся слова-соборы, слова-дворцы, перекатываются из угла в угол Кремля огромными кусками сахара. Вместо многоточий в московском Кремле повсюду растут восклицательные знаки, безмолвно бухает царь-пушка, громогласно молчит царь-колокол, и в итоге составляется текст, парадный кремлевский текст.

То же и здесь — текст вместо пространства: слова, таблички, знаки и общее предложение-брожение.

Эта бумажная метафора немного меня утешила; я побрел по толстовскому словокремлю уже без цели, без надежды найти парадный дом Толстого, идеальную фигуру света. Среди зелени обнаружились занятные уголки, блики пространства: оранжерея (стрекоза уронила в траву огромное крыло), фрагмент регулярного парка, тенистого, старинного, точно отрезанного ножницами от вербального беспорядка усадьбы, одинокий флигель, не нашедший себе пары.

Наконец за частоколом высоченных старых лип вновь возникла веранда с резными дощечками. Я понял, что замкнул круг, завершил длиннейшее толстовское предложение.

Графского дома не нашел, да и бог с ним.

…Что-то изменилось. Вокруг резной веранды толпились писатели, весь их шумный рой. Воздух трепетал от разговоров.

Неужели эта веранда и то, что за ней, боком стоящий невзрачный дом с челкой-маркизой и есть дом Толстого? Похоже, что так. Ох, как это неправильно, неверно, противуархитектурно. Я испытал разочарование.