Михаил Попов - Большой укол Страница 5

— За мной! — командует им старший надсмотрщик, и они вытягиваются вслед за ним в длинную нестройную колонну… Скрываются в еловом лесу, помахивая дипломатами.

5

Меня вывезли на прогулку… В специально сконструированном кресле. С любопытством посмотрел я на свое узилище со стороны: приземистое двухэтажное здание из темного кирпича, окруженное двумя рядами рослых серебристых елей. Остальная, огороженная высокий забором территория была занята кленово–березовым парком. В просветы между стволами виднелась хорошо натянутая поверх забора колючая проволока.

Сопровождали меня четыре человека с автоматами. Они меня и конвоировали, и транспортировали, но отказывались развлекать беседой. В полном молчании мы катили по асфальтовой дорожке вдоль серебристой стены. Я старательно дышал свежим воздухом, наивно, быть может, рассчитывая с помощь уличного кислорода прочистить свои мозги. В голове моей, надо признать, было довольно всяческой мути. Психические останки Александра Борисовича еще сидели во всех углах и щелях.

Иногда являлись воспоминания из той, прежней жизни, правда, с каждым разом были они все бледнее и бессмысленнее. Сергею Сергеевичу Семенюку, едва–едва зародившемуся во мне, трудно было с ними бороться несмотря на всю их бесплотность. Семенюк не обладал достаточными сведениями о себе, не говоря уж о полнокровных воспоминаниях. Полурастворившиеся тени гунчиковских одноклассников плавали в пустом космосе моей головы, и только ветром концентрированной злости их удавалось выдуть вон… На время.

Кроме того сидел во мне еще и <МI>я. Он, этот <МI>я, не знал, как его зовут и почему–то не спешил принять версию Роберта Игоревича, что он должен называть себя Сергеем Сергеевичем Семенюком. Была преграда между моих самоощущением и этим именем.

Роберт Игоревич, ссылаясь на мнение врачей (со мной непрерывно возилось не менее трех профессоров и кучка лаборантов), утверждал, что преодоление этой преграды — вопрос времени. Уж больно сложной и тяжкой была моя травма в момент совершения противозаконного подвига.

На моих коленях лежал синий конверт, в котором была часть доказательств того, что я — именно тот, за кого меня здесь принимают.

Черные ребята довезли меня до маленькой уютной полянки под двумя плакучими березами и, развернув лицом к «даче», отошли в разные стороны шагов на десять, разумеется, все время держа меня под прицелом.

Руками я уже почти владел. Левой клешней, состоящей из безымянного и большого пальца, я взял конверт и потряс. Из него вывалилось несколько газетных вырезок. Часть из них была на иностранных языках. Немецкие и французские я отложил, то, что было напечатано по–английски, разобрать мне удалось.

Не знаю, как Семенюк, но Гунчиков учился год в английской спецшколе, и помог мне узнать, что в декабре 1999… года я «грохнул» у въезда в Преторию президента ЮАР Нельсона, не много ни мало, Манделу. Мне удалось это сделать, хотя президент был предупрежден о возможности такого развития событий и принял все меры предосторожности. Сто двадцать работников секьюрити, четыре бронированных лимузина с затемненными стеклами. Оказывается, чтобы не гадать, в каком именно едет Манделе (невозможно разглядеть негра в темноте салона, тем более, если его там нет), я уничтожил все четыре. На фото — гора искореженного металла. Один автомобиль стоит дыбом, у второго из распоротого брюха валит дым. Зрелище почему–то приятное… В этот момент я мог поверить, что я — Семенюк.

«Вашингтон пост» первой объявила это событие эпизодом «алмазной войны» между русской преступной группировкой, рвущейся на мировой рынок бриллиантов и компанией «Ре Бирс». Русской мафии удалось потеснить ветерана. Пришлось вступать в борьбу южноафриканскому правительству. На фото Мандела. Борес с апартеидом, узник апартеида, победитель апартеида, президент — куча грязи, соскобленной с сиденья одной из машин и выдаваемой теперь за его останки.

Во всех материалах довольно уверенно непосредственным исполнителем назывался некто С. С. Семенюк. О нем в статье «Драгоценная война» писал корреспондент «МК», фамилия которого говорила мне так же мало, как фамилии американских и английских газетчиков. Владея внутрироссийской информацией, Минки приписывал мне еще целый ряд преступлений, совершенных на отечественной почве. Это я, оказывается, убил (по чьему приказу — до сих пор не известно) Влада Листьева… Кроме того я, почти в одиночку, вырезал всю курганскую группировку и, по непонятным причинам, пожалел солнцевскую. Знаменит я в преступной и милицейской среде особыми, неаккуратными, неэкономными, но абсолютно эффективными методами работы. «Любит сорить динамитом», говорят обо мне. Отличаюсь маниакально подозрительностью и живу крайне замкнуто, вернее, «неизвестно как и где». «Звериная интуиция». С людьми не вступаю ни в какие контакты, кроме деловых и сексуальных. Кстати, несмотря на особые, и количественные и качественные запросы в плане (надо понимать сексуальном), никогда женщинам не доверяю и под влияние их не подпадаю, не говоря уже о том, чтобы потерять голову. Образован фрагментарно, но, иногда, ни с того, ни с сего (или в случае нужды) обнаруживаю глубокие познания в самых неожиданных областях знания.

Надо понимать, тот Минкин хорошо меня знает и, может быть, вместе со мной ходил «на дело».

А-а, здесь есть и фотографии!

— Зеркало! — крикнул я, и ко мне неторопливо приблизился один из охранников, белобрысый, прыщавый дядька. Я уже начал их различать. Со мною работало три смены. Белобрысый был старшим в этой четверке. Он подошел, потирая глаз и наводя на меня автомат. Коньюктивит, решил я, беря из его рук небольшое зеркальце.

Левой «клешнею» я держал одновременно и зеркальце и фотографию с подписью: «Семенюк на дне рождении Квантришвили». Второе фото демонстрировало меня на скамье подсудимых Курганского горсуда. С этой скамьи я сбежал, если верить подписи, сразу после того, как был сфотографирован. Позировал я и вместе с бывшим замминистра среднегорной промышленности в обществе двух голых девочек — одна голенькая на правом бедре, вторая на левом плече.

Везде в качестве Семенюка выступал рослый, хорошо (даже очень) сложенный парень со спокойным уверенным взглядом.

Я пошевелился всею тушею в своем кресле. Мне было ясно, что я довольно похож на С. С. Семенюка… Если сбросить примерно килограммов сто десять… И мне было приятно на него походить.

Кое–как сложив документы в конверт, я снова подозвал белобрысого.

— Сожги.

Он достал зажигалку и стал подпаливать угол конверта. Причем встал он ко мне боком. А, догадался я, не хочет показывать мне воспаленный глаз… Хочет выглядеть сильным и неуязвимым, гадина. Чтобы позлить его, я посоветовал:

— Ты его, этот коньюктивит свой, чаем, спитым чаем помой… Помогает.

6

Небольшой уютный пляж, сжатый с двух сторон высокими скальными стенами. Посреди пляжа, лицом вниз, раскинув руки, лежит очень длинный и худой человек. Ногами к почти неподвижной воде, головой к архитектурно замысловатой вилле, расположившейся на каменном уступе в изящном и пышном обществе кипарисов и магнолий.

Человек на пляже одинок… Во всех смыслах. И потому, что никого нет рядом на песке, и потому, что ни перед одним живым существом на свете он не может открыть свою душу. Он знает, стоит попытаться это сделать, его немедленно уничтожат. Истребят, расстреляют, сгноят, сгнобят, сотрут в порошок.

А между тем человек этот — очень большой начальник, это заключение можно сделать по одному только, как он лежит. Он не смотрится странно, занимая в одиночку весь берег бухты. И трехэтажная вилла кажется ему под стать.

Роберт Игоревич миновал последнего охранника, прятавшегося за голым стволом эвкалипта, сунул пластиковый пропуск в карман и по сложенным из полированного ракушечника ступенькам (да, забыл сказать, что вечерело, морской горизонт замалеван красками роскошного заката) спустился на берег пляжа. Глядя безотрывно на лежащего, разделся, бросая без особого уважения пиджак, брюки, сорочку на ближайший камень. Больше всего возился с пропотевшими, прилипшими носками. Разоблачившись, подсмыкнул плавки и затрусил к лежавшему. Часто и мелко дыша, улегся рядом с ним. Выяснилось, что он почти на полметра короче него. Роберт Игоревич поерзал на остывающем песке, беззвучно поскулил, давая понять — вот он, дескать, я. Эти сигналы не отомкнули ведж начальника, и тогда гость позволил себе пошутить. Шутка — это упаковка, в которой можно из рук в руки передать слишком острый предмет.

— Загораем?

Не открывая глаз, лежавший произнес:

Так мгновенно, так прелестно —

Солнце, ветер и вода,

Даже рыбке в море тесно

Даже ей нужна беда.