Владимир Бочкин - Повод жить (СИ) Страница 5

Я смотрел на пистолет. Он по-прежнему чернел на белой поверхности маленького кухонного стола. Так легко!

Я вздохнул. Иногда самый лёгкий шаг — самый трудный.

Придётся потерпеть пару дней. Постараюсь управиться быстро. Пистолет не убежит. Я коснулся его прохладного металлического корпуса. Я от него тоже не убегу.

День четвёртый

Родители не удивились моему приходу. О жене старались не упоминать. Держались скованно, не знали как себя вести. Я был спокоен и они немного отошли. Поставили чайник, поговорили о том о сём. Я, признаться, не знаю, как нужно правильно прощаться, причём так, чтобы не вызвать подозрений. Оделся во всё чистое, побрился, выглядел почти как новенький. Только о чём разговаривать не знал. Так, посидели, помолчали, обменялись парой-тройкой реплик, в принципе мавр сделал своё дело и я с облегчением стал собираться уходить. Но тут заявилась сестра из института и потащила в свою комнату. Включила музыку почти громко и бухнулась по-турецки на кровать. Вот у неё точно голубые глаза. Она с любопытством смотрела на меня.

Я мрачно развалился в кресле и дымил в потолок. Обычно Аня гоняет меня за курево, но сейчас удовлетворилась открытым окном. Странно, она всегда меня гоняла, хотя и младше на восемь лет. Есть в ней это качество, которое не зависит от возраста. Первый раз через пару дней после рождения, когда я заглянул в её огромные глазищи, и она что-то слабо замяукала. Иногда мне кажется, что я любил её больше, чем родители. Пока не встретил Таню. Я улыбнулся.

— Ну, рассказывай, — не выдержала она.

— О чём?

— О жизни, чему сейчас улыбнулся.

— Вспомнил тебя маленькой.

Она поморщилась.

— Вот только давай без ностальгических воспоминаний. Лучше, как ты живёшь?

— Как видишь.

— Вижу пил не просыхая. Ударился о жизнь.

— Почти.

— Мне жаль. Правда.

— Знаю, ты уже говорила. Но всё равно спасибо. Лучше скажи, ты меня ревновала к жене?

Она усмехнулась, раскачиваясь в такт музыке.

— Ударился о Фрейда? Конечно ревновала. Любимого брата, мою собственность, которую я растила все свои шестнадцать лет жизни¸ отбирает злобная красивая стерва.

— Она не злобная и не стерва.

Она кивнула то ли в знак согласия, то ли в такт музыке. Не знаю что за группа. Отстал от жизни, даже стиль не пойму. Что-то ритмичное.

— Знаю, я это сразу поняла. Но если у тебя из под носа уводят брата, то она обязательно должна быть стервой. Закон природы.

— А мне казалось вы дружили.

— Конечно дружили, она была классная.

Я затушил окурок, а когда поднял глаза, увидел, что её подбородок подрагивает, а глаза блестят. Она отвернулась к окну.

— Извини, я не хотел тебя расстраивать.

Она посмотрела на меня и смахнула слёзы.

— Ты меня ещё и успокаиваешь. Как всегда.

Она единственная, кого мне будет по-настоящему жалко покидать. Впрочем, она уже взрослая, через год институт заканчивает, справится.

— Скажи. Ты ведь женщина, тебе проще понять. Как бы Таня сейчас жила, если бы меня, а не её, сбил старый пердун?

Аня иронично приподняла брови.

— А ты как думаешь! Плясала бы и пела, радовалась жизни. О чём ты спрашиваешь! Убивалась бы, места себе не находила. Ты реально ударенный о шпалы, такие вопросы задаёшь. Она тебя любила.

Ей даже в голову не пришёл вариант самоубийства.

— А дальше?

— Я откуда знаю. Ясновидящую нашёл. Как обычно. Попереживала бы пару-тройку лет, потом нашла бы нового мужика и родила детей. Ты это хотел услышать?

Я слабо улыбнулся.

— Что-то вроде. Почему женщины более выносливы, чем мужчины?

— Потому что вы эгоисты. Когда вам больно, думаете только о себе. Какие вы бедненькие и несчастные, как вам плохо и прочие сопли. А женщины понимают, что есть жизнь, которую надо прожить.

— Как?

— Со слезами и соплями, если приходится. День за днём. Иногда нужно просто заставлять себя жить. Женщины более живучи, потому что заботятся о других. Ты думаешь, женщины любят готовить, стирать, убирать и прочее? Да ни в жизнь. Но хочешь не хочешь, неважно как себя чувствуешь, но надо что-то делать, двигаться. Шаг за шагом. Главное, не останавливаться. Мы думаем о людях, а вы только о себе. Мы любим других, а вы только себя.

— Мы тоже люди и когда думаем о себе, значит думаем о людях.

Аня презрительно фыркнула.

Когда я уходил, Аня прижалась ко мне и прошептала.

— Ты только не раскисай, хорошо. Ты ведь у меня сильный.

— Хорошо.

Я поцеловал её в лоб и ушёл с чувством вины. Лучше бы совсем не приходил. Получается, стал обманщиком.

Я вышел на улицу, но после грохота музыки меня оглушила тишина. Без музыки тихо, а я раньше не замечал какой мир тихий. Как громко начинают звучать мысли в этой тишине. Нам кажется, что мир очень шумный, но на самом деле, это мы заглушаем мир своими мыслями. В реальности — мир очень пустое и тихое место. Если прислушаться, то окажется, что нас окружает громадная, необъятная тишина, в которой отдельными, немногочисленными островками плавают звуки. Словно бескрайнее небо в котором парят одинокие птицы.

В детстве у меня было несколько объёмных книжек. Не помню, как они называются, но суть в том, что они плоские, если страница закрыта, но если открыть, то картинки поднимаются. Плоские картонные рисунки распрямляются, приобретают форму, создавая иллюзию объёма, но под ней ничего нет. Пустота. Потому что рисунки на самом деле плоские.

Я шёл по улице и казалось, что вокруг такая же иллюзия. Кто-то открыл книгу жизни, в которой я даже не строка, а слово. Мостовая, дома, люди на самом деле кажутся настоящими, но внутри пустота, потому что всё плоское и в любой момент мир может сложиться, превратившись в плоскость.

Я стал картонным и очень лёгким. Может от голода? Я мягко опустился на лавку. Мимо шли какие-то люди, жизнь шумела в меру своих сил, но я чувствовал себя вне этого.

После смерти жены, мир обрушился на меня. Я даже не подозревал насколько он тяжёлый. Каждый день, словно атлант я держу на плечах свою жизнь. Но она упорно гнёт к земле, не даёт распрямиться. И я знаю, что рано или поздно она меня сломает окончательно. В моём крепком теле оказались слабые плечи.

Так всегда бывает, когда у тебя есть нечто необыкновенно ценное, что намертво приковывает тебя к миру. Впервые я понял буддистов. Привязанности — рычаг, опираясь на который жизнь ломает тебя. А если нет привязанностей, жизнь соскальзывает с тебя как жир с тефлона. Но я не буддист, я был безмерно счастлив и страдание — продолжение этого счастья. Отказаться от боли, значит отказаться от счастья, которое ещё недавно переполняло меня. Я не могу и не хочу этого, а значит, я беззащитен перед миром.

И алкоголь больше не защитит от мощной энергии жизни, не ослабит настолько, чтобы жить. Когда человек силён, жизнь начинает бороться с ним, в ней просыпается азарт игрока, настоящий кураж борца. Она наваливается на тебя всей жизнерадостной силой энергии разлитой всюду, энергии запахов, вкуса и цвета, ощущений бытия, тепла и холода. Они тяжёлые и вязкие, настоящие, от них нет спасения. Проникают всюду, в ноздри, рот, давят на кожу, проходят сквозь тебя пульсирующей радостью. Только дети могут вынести их в чистом виде, потому что они сама жизнь, женщины более менее, они близки жизни, а для мужчин придуман алкоголь, чтобы заглушить эту пряную тяжесть и сладость мира, ведь мужчины ближе к смерти. Но мне уже не помогает алкоголь. Я выпил из него тяжёлое забвение и фальшивое утешение, высосал досуха. Больше не осталось во мне мехов, которые могли бы вместить спирт.

Мир похож на большого, здоровенного и очень жизнерадостного идиота, который колошматит тебя изо всех сил, не по злобе, а от избытка чувств и радости, от ощущения своей неукротимой силы. Он играет с тобой, каждый день предлагает померяться кто кого, и даже не предполагает насколько эти игры убийственны для людей. Нас корёжит и ломает, пока, в какой-то миг, жизнерадостный великан хлопает тебя по плечу слишком сильно. И ты весь в синяках, с отбитыми почками, изъеденной коррозией печенью, изорванным сердцем, изуродованный и дрожащий, принимаешь смерть. Но даже тогда, на смертном одре, единственное желание не оставляет тебя — жить, любой ценой, пусть даже рабом, пусть даже в ногах тупого великана, который месил тебя всё это время.

Сильному хуже. Слабые либо вообще не высовываются, прячутся от жизни, либо их быстро ставят на место. Жизни с ними неинтересно, так, разве поразмяться от скуки. А вот сильных жизнь не щадит. В ней просыпается жажда борьбы и поединка. Ведь жизнь — это сама по себе бесконечная жажда всего и в первую очередь самой жизни. Хотя исход всегда предрешён. Вначале она ткнёт пальцем под рёбра, просто проверить, чего ты стоишь. Выстоял, не захныкал? Молодец, получай пинок по яйцам. Не помогает, ещё что-нибудь придумаем. У жизни богатая фантазия, а у человека много болевых точек.