Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной Страница 5

Дрель завелась по новой. Вера включила мобильник.

Копипаста действительно не отвечала — Евгения говорила правду. Да и с чего бы ей врать? Сидит сейчас и ждёт, что приедет тётя Вера Стенина, разведёт тучи руками и решит все проблемы. Наверняка ерунда какая-то случилась — Евгения вечно преувеличивает, и слёзы у неё всегда близко, как и у Юльки.

А холодно-то как сегодня… Грабарь за окном! Брейгель! Константин Васильев!

Глава вторая

Я любил свою темницу, потому что я сам её выбрал.

Летучая мышь ходила кругами — вот ведь тварь рукокрылая! И тоже — раскормленная. Вера ещё раз набрала Юлькин номер, но на этот раз телефон оказался выключен.

Лара прошлёпала обратно в свою комнату — с банкой мёда и нарезанным батоном. Через секунду там победно завопил телевизор.

…Дружба — не любовь, её свернуть труднее — связующие нити торчат и лезут отовсюду, как в бракованных швейных изделиях, которые стали продавать в последние годы даже в дорогих магазинах. Мышь долгие годы нашёптывала Вере, что лучше бы им с Юлькой не видеться. Впрочем, однажды Копипаста сама отошла в сторону на целый месяц.

На втором курсе университета Вера Стенина, изучая историю искусства в теории, попала в компанию художников на практике. Совершенно случайно попала — кто-то привёл, познакомил, в юности это легко. Художников было пятеро, все в самом опасном возрасте — около тридцати.

О славе мечтал в этой компании каждый, о деньгах — четверо, а жить вне искусства не могли только двое. Вадим и Боря. Ростом Вадим был выше всех, кого знала Вера Стенина, — макушка парила под самым потолком. Блондин, румяные щеки, тёмная щетина — он редко брился, говорил, что бережёт кожу. Терпеть не мог, если кто-то был выше его — такие изредка, но всё же встречались. Забавно, что этот взрослый дяденька, как младенец, поглядывал на руки, когда речь заходила о том, где право, где лево — видимо, мама научила его определять это по мизинцам и он до сих пор нуждался в подсказке. Боря выглядел моложе и своих, и не своих лет — бывают такие вечные мальчики, которым даже в тридцать лет отказываются продавать сигареты. Девушкам Боря нравился, выглядел безопасно, будил материнские инстинкты — ему, возможно, хотелось бы пробуждать другие, но тут уж кому что дано. Боря любил деньги, и это его спасло. Своевременное формирование финансового рефлекса — гарантия того, что человек покинет опасный мир богемы вовремя. Вадим был равнодушен и к зелёным, и к деревянным — все деньги одинаково быстро превращались в краски, хлеб, вино… Ещё и девушки постоянно просили купить то одно, то другое — в магазинах тогда уже свободно продавались итальянская косметика «Pupa», бельё с цветным кружевом, сумки, собранные из кожаных клочков.

Вадим обожал Брейгеля, тогда как Боря молился на Пикассо. Между тем в Свердловске в то время был на пике моды Сальвадор Дали. Его альбом чудовищных размеров — настоящий увраж! — Вера и Юлька рассматривали в гостях у Бакулиной. Увраж привезла откуда-то всемогущая сеструха, и браться за страницы разрешалось только после того, как помоешь руки под присмотром, как дошкольница. И обязательно снимали суперобложку.

Вера была увлечена новой компанией всецело. В юные годы так часто происходит: выбирается образ жизни, сообщество людей, группа единомышленников. И там, внутри этой группы, всегда находится кто-то самый яркий, в кого девочки неизбежно и неудачно влюбляются. Сейчас на общем фоне выделялся, конечно, Вадим. Первым из всех ему удалось получить собственную мастерскую, где теперь околачивались все пятеро плюс девушки. Вадим просил не приходить по вторникам и пятницам — в эти дни он работал. Однажды Вера шла мимо мастерской с Борей и заметила, что спутник её смотрит на окна Вадима, как любовник — на неверную женщину.

— Работает, прямо сейчас! — Боря сказал это с такой тоской, что Вера пожалела его так же отчаянно, как жалела до той поры только себя. Поэтому и пошла в тот вечер к нему домой, в съёмную комнату. Это была даже не комната, а какой-то занорыш со сломанной тахтой — и от Веры с Борей получилось так много шума, жара, звуков и запахов, что можно было задохнуться. Боря жалобно покрикивал в процессе — ни дать ни взять голодная чайка — и на его крики (редкие, по всей видимости, в этом пейзаже) откликнулась соседка.

— Борис, с вами всё нормально? — встревоженно спрашивала она из-под двери, а потом ещё долго стучала в неё согнутым пальцем. Борина голова лежала на груди Стениной, и оба они, честно сказать, походили в тот момент на два трупа, сброшенных в угол прозекторской.

Как художник Боря был значительно интереснее. Вера упивалась его картинами. Шизофреническое внимание к деталям. Ни одной случайной — или же излишней — линии. Свет и цвет на равных. И, главное — бешеная мощь, сила, энергия! Всё забрали эти картины, ничего не осталось художнику для жизни.

— Надо же… какой тестостеронный… — проронила на его первой выставке заезжая критикесса.

Вскоре Борю заметили, он перебрался в Москву и не потерялся — хотя там и без него хватало художников. Сейчас он пишет очень специфические картины и, согласно договору с агентом, не имеет права менять свой стиль.

Однако личная драма Стениной была связана не с Борей, а с Вадимом. Хотя без упоминаний о Боре здесь всё равно не обойтись.

После криков чайки Вера с Борей избегали друг друга, ни о каком продолжении не могло быть и речи. Боря стал больше работать, снял какой-то подвал под мастерскую — к нему приходили туда и друзья, и натурщики. Ещё год — и начал готовиться к выставке. Остальные трое живописцев на тот момент времени тратили все свои силы на то, чтобы завидовать Боре и Вадиму. Для творчества оставались такие ничтожные крохи, что их было проще не замечать. Сами отомрут.

И всё же компания держалась. Зависть нуждается в постоянном окормлении, она всё оправдывает и покрывает — прямо как любовь у апостола Павла. Девушки, вино, пепельницы, набитые окурками (одна из них — металлический сапог — до сих пор стоит у Веры Стениной перед глазами как живая)… Сегодня идём в подвал к Борьке или в мастерскую к Вадиму — лишь в этом был вопрос.

Однажды Вера привела с собой Юльку Калинину.

Чувствовала — нельзя этого делать! Вадим выделял Веру словно любимую краску, искал взглядом — едва только толпа вырастала на пороге. Он был скуповат на цвета, считал белёсость признаком породы и заявлял, что самые красивые женщины живут в Скандинавии. Вера была его типа, к тому же она освоила красную помаду и носила чёрный берет, — иногда даже не снимала его специально в мастерской, видела, как любуется ею Вадим. Она никогда в жизни не была такой хорошенькой, как в ту зиму.

Вот здесь и появилась практикантка Юлька с просьбой от редакции городской газеты. Срочно требовалось интервью с Вадимом — и Юлька нахвасталась на планёрке, что подружка-искусствовед обеспечит беседу в два счёта.

— Ну, я тебя очень прошу, Верка! — ныла Юлька. Пришлось согласиться, хотя мышь билась, как птица в клетке.

Вера сделала всё, что могла. Убедила Юльку не наряжаться, ни в коем случае не надевать короткую юбку. Именно в тот день попросила напрокат лучшую Юлькину кофточку и залила её чернилами.

Они встретились у мастерской.

— Юлька, ты помни на всякий случай, что это мои люди, — сказала Вера, прежде чем открыть дверь.

Дальше всё было предсказуемо и больно. Вадим с Юлькой долго курлыкали над диктофоном — пока не закончилась плёнка в кассете. Юлька перевернула кассету и снова включила запись. Гости один за другим уходили, у Бори в тот вечер, как назло, ждали модную художницу из Питера. Юлька, Вера и Вадим остались втроём. За окном зрели сумерки — сине-зелёные, как отцветающий синяк на бедре вчерашней натурщицы.

Вера просидела бы в мастерской хоть до самого утра, но Вадим вдруг обнял её за плечи и шепнул:

— У тебя очень красивая подруга.

Шёпот и тёплая рука на плече не подходили этим словам, и Вера не сразу осознала, что Юлька и Вадим смотрят на неё, как на муху, залетевшую в дом. Задача о трёх телах требовала срочного решения, поэтому Вера ушла, держась, точно старуха, рукой за стены. Распахнула дверь подъезда — ледяной ветер напал на неё, бросив в лицо горсть колючего снега.

Перед глазами расплывались утоптанные дорожки и почти нетронутые белые поля, где темнели неглубокие ромашки собачьих следов.

Летучая мышь вцепилась Вере в горло и не разрешала уходить — пока не погаснет свет в окне мастерской. Только тогда она побрела домой и долго рыдала в своей комнате — даже выгнулась в истерическую дугу и сама испугалась, какое это ей доставило удовольствие. Вера Неврастенина.

Плач её временами напоминал хохот, соседи стучали в стену, а мама сидела рядом и гладила Веру по плечу, которое всё ещё помнило другое касание.