Гейл Форман - Куда она ушла Страница 5

Я задумываюсь над рекомендацией Алдуса – отдохнуть от всего этого, выключаю телефон, швыряю его на прикроватную тумбочку. Беру кепку, темные очки, таблетки, кошелек и направляюсь к выходу. Иду по Коламбус-сёркл к Центральному парку. Мимо проносится пожарная машина с воющими сиренами. Почеши голову, не то умрешь. Даже не помню, от кого я узнал это детское суеверие, из-за которого надо чесаться всякий раз, когда услышишь этот звук, а не то следующая машина с сиреной приедет уже за тобой. Но помню, когда начал это делать – это у меня раз и навсегда вошло в привычку. Хотя на Манхэттене, где они ревут почти не смолкая, она утомляет.

Время уже к вечеру, самая страшная жара позади, все как почувствовали, что выходить теперь безопасно, и на улицу вывалила целая толпа: кто устраивает пикник на траве, кто катает коляски по дорожкам, кто плавает на каноэ по заросшему лилиями озеру.

Мне хоть и нравится наблюдать за тем, как люди занимаются своим делом, я чувствую, что слишком долго держусь на виду. Не понимаю, как другие могут расслабляться на публике. Иногда я вижу фотки Брэда Питта с детишками в Центральном парке, как они качаются на качелях, например. Разумеется, он знает, что за ним следят папарацци, но все равно на этих фото будто самый обычный день из их семейной жизни. Хотя, может, и нет. Фотографии бывают обманчивы.

Думая обо всем этом, я иду мимо людей, наслаждающихся летним вечером, и начинаю чувствовать себя движущейся мишенью, хоть и натянул бейсболку на лоб как можно ниже, надел темные очки, а Брен рядом нет. Когда мы вместе, пройти незамеченными практически нереально. А я параноидально боюсь даже не того, что меня сфотографируют или окружит толпа охотников за автографами – хотя мне все-таки сейчас не хотелось бы иметь с ними дело, а что кто-нибудь начнет смеяться, что кроме меня в этом парке одиноких нет, хотя это, очевидно, не так. Но мне все равно кажется, что в любую секунду кто-нибудь будет тыкать в меня пальцем и потешаться надо мной.

Вот чем все обернулось? Во что я превратился? Ходячее противоречие самому себе? Я окружен людьми, и в то же время один. Я всех заверяю, что хочу хоть немного пожить нормально – так вот тебе возможность, а я и не знаю, как ей распорядиться. Я уже забыл, как живут обычные люди.

Я бреду в сторону Рэмбла, где наткнуться можно только на таких людей, которым тоже не хочется быть узнанными. Покупаю пару хот-догов и, только проглотив их в один присест, понимаю, что не ел ничего целый день. Сами собой в памяти всплывают мысли об обеде и этой катастрофической встрече с Ванессой Легран.

– Ну и что это за поведение? Все, конечно, знают, что журналисты тебя бесят, но это была совсем дешевая выходка, – оправдываюсь я сам перед собой. – Я просто устал. Все запарило.

На ум приходят мысли о турне, и кажется, что поросшая мхом земля под ногами разверзается и уходит из-под ног.

Шестьдесят семь ночей. Я пытаюсь как-то примирить это с реальностью. Шестьдесят семь ночей – это ничто. Я пытаюсь разделить эту цифру, разбить ее на части, хоть как-нибудь ее уменьшить, но без остатка она ни на что не делится. Так что я кромсаю, как могу. Четырнадцать стран, тридцать девять городов, несколько сотен часов в автобусе. Но от всех этих вычислений водоворот только набирает скорость, и у меня начинает кружиться голова. Я хватаюсь рукой за дерево, ладонь скользит по коре, и мне вспоминается Орегон, и земля, на которой я только что твердо стоял, вновь ускользает.

Невольно вспоминается все, что я читал в молодости о зарвавшихся музыкантах – Моррисоне, Джоплин, Кобейне, Хендриксе. И мне тогда было противно. Добились того, чего хотели, а потом что? Уколоться и забыться? Или башку себе прострелить. Уроды.

Ну, а на себя теперь посмотри? Ты хоть и не наркоман, но немногим лучше.

Я и рад бы измениться, если бы мог, но пока, сколько я ни говорю себе заткнуться и получать удовольствие, ничего из этого не выходит. Если бы окружающие меня люди знали, что я чувствую, они бы надо мной посмеялись. Хотя нет. Брен не стала бы смеяться. Она офигела бы от моей неспособности купаться в лучах достигнутой славы.

Но разве я приложил к этому какие-то усилия? Мои родственники, Брен, да и остальные ребята из группы считают… ну, по крайней мере, раньше считали, что я это все каким-то образом заслужил и что слава и богатство являются платой за мои старания. Но я сам в это никогда по большому счету не верил. Карма – не банк. Сначала вкладываешь, потом снимаешь. Хотя теперь я уже начинаю подозревать, что это действительно плата мне за что-то – только в плохом смысле.

Хочу взять сигарету, но пачка пуста. Я встаю, отряхиваю джинсы, направляюсь к выходу из парка. Сияющий шар солнца начинает опускаться к Гудзону, превращая небо в коллаж персиковых и пурпурных полосок. Очень красиво, и я целую секунду заставляю себя испытывать восторг.

На Седьмой я сворачиваю на юг, останавливаюсь у палатки, покупаю сигареты, после чего направляюсь в сторону центра. Вернусь в отель, закажу чего-нибудь в номер, потом, может, в кои-то веки пораньше усну. Возле Карнеги-холла[5] собралось много такси – люди пришли на какой-то концерт. Из одной машины выходит пожилая женщина на высоких каблуках и в жемчугах, сгорбленный спутник в смокинге держит ее под локоть. Я смотрю, как они ковыляют, и в груди у меня снова что-то сжимается. «Посмотри на закат, – приказываю себе я. – Посмотри на что-нибудь красивое». Но небо уже потемнело и теперь похоже на синяк.

«Козел психованный». Так меня та журналистка назвала. Она сама, конечно, не подарок, но в этом права.

Я снова опускаю взгляд и вижу ее глаза. Не так, как это было раньше – за любым поворотом, внутренним взором, даже когда глаза закрыты, утром каждого дня. И не так, как когда я пытался увидеть их в глазах каждой другой девчонки, с которой спал. Нет, на этот раз это действительно ее глаза. На фотографии она в черном, на одном плече лежит виолончель, словно уставший ребенок. Волосы собраны в пучок, кажется, для исполнителей классической музыки это обязательно. Такую же прическу Мия делала на концерты в актовых и камерных залах, оставляя несколько прядей на свободе, чтобы не выглядело слишком строго. Хотя на этом снимке их нет. Я всматриваюсь в надпись. СЕРИЯ «ЮНЫЕ ДАРОВАНИЯ»: МИЯ ХОЛЛ.

Около месяца назад Лиз нарушила правило хоть как-то обсуждать Мию и прислала мне вырезку из журнала «Все о нас», приклеив на нее записку: «Думаю, ты должен это увидеть». Это оказалась статья с названием: «Двадцать моложе двадцати», рассказывающая о восходящих звездах-вундеркиндах. Мие тоже посвятили страницу, даже фотографию, на которую я тогда еле заставил себя посмотреть, да и сам текст смог лишь пробежать по диагонали после нескольких минут подготовки с глубоким дыханием. Там ее называли «преемницей Йо-Йо Ма»[6]. Я нехотя улыбнулся. Мия говорила, что люди, ничего не знающие об этом инструменте, обо всех молодых виолончелистах говорят как о «следующем Йо-Йо Ма», поскольку больше им сказать нечего. «А как же, например, Жаклин Дю Пре?» – заговаривая на эту тему, Мия всегда упоминала своего кумира, талантливую и темпераментную виолончелистку, которую в возрасте двадцати восьми лет поразил множественный склероз, а через пятнадцать лет она скончалась.

В той же статье говорилось, что Мия играет «божественно», после чего живописалась катастрофа, в которой более трех лет назад погибли ее родители и братишка. Это меня очень удивило. Мия об этом никогда не рассказывала, не набивалась на сочувствие. Но когда я заставил себя еще раз перечитать текст, понял, что информация поступила не от нее и там были лишь собраны цитаты из старых газетных статей, посвященных этому событию.

Несколько дней я носил эту вырезку с собой, время от времени доставал и пробегал текст глазами. Чувство при этом было такое, словно я таскаю в кармане пробирку плутония. Если бы Брен увидела у меня фотографию Мии, неминуемо случился бы ядерный взрыв. Так что еще через несколько дней я заставил себя ее выбросить и забыть об этом.

И вот теперь пытаюсь вспомнить, говорилось ли там о том, что Мия ушла из Джульярда[7] и начала давать концерты в Карнеги-холле.

Я снова вглядываюсь в ее глаза, которые все так же пристально смотрят на меня. И я совершенно не сомневаюсь, что она выступает именно сегодня. Я был уверен в этом еще раньше, чем увидел дату на постере – 13 августа.

И даже не соображая, что делаю, не успев ничего обдумать, осознать, насколько моя идея ужасна, я направляюсь к кассе. «Не хочу ее видеть, – говорю себе я. – Но я и не увижу. Только послушаю». Оказывается, что все билеты распроданы. Я мог бы сказать им, кто я такой, либо же позвонить консьержу отеля или Алдусу, чтобы они постарались достать мне билет, но я вместо этого решаю предоставить все судьбе. Я в скромном обличье, не представившись, спрашиваю, не осталось ли свободных мест.