Владимир Шаров - Старая девочка Страница 5

Конечно, в ленинской истории Вера пыталась разыграть свои отношения с Эсамовым и Тасей. Всё глубже увязая в этом, она, будто во сне, не понимала, путалась, кто из них кто и кто перед кем виноват, кто кого предал. Путалась потому, что был еще и четвертый — Берг, перед которым она не могла, не хотела быть неправой даже в мыслях. Но когда она забывала о Берге, когда ей удавалось о нем забыть, тут и начиналось это совершенно невозможное соперничество, потому что они с Тасей так быстро менялись ролями, так быстро менялись правотой: то она уводила у Таси законного мужа, то Тася уводила у нее Эсамова… Но и с соперничеством было непросто, потому что благодеяние, которое она сделала Тасе, привезя ее с собой в Грозный, выдав замуж, оно тоже было между ними, и, хоть никто ни о чем подобном не заговаривал, обе помнили об этом прекрасно.

С детства они с Тасей были ближайшими подругами, но теперь, пока Вера еще не успела навсегда уехать из Грозного, им было необходимо между собой разобраться; прежние ровные, спокойные отношения стали для обеих невыносимы, именно они всё губили, делали ложным и в ее жизни, и в жизни Таси. И вот в этом своем втором сказании она была законной владетельницей Эсамова, тот искренне ее любил, любил ее и ее хотел, а Тася у нее Эсамова увела. Сама стала от него рожать, и всё мальчиков, которых именно Вера должна была ему дать. Она же, Вера, рожала одних дочек.

Из-за ревности к Тасе Вера, всегда их страстно любя, теперь временами на своих девочек смотреть не могла, как когда-то саму Веру не хотела видеть мать, родившая ее в муках, крови и в боязни собственной смерти. Мать, мечтая о сыне, несмотря на запрет врачей, второй раз забеременела, но опять родилась девочка; и вот в Грозном, стоило им встретиться с Тасей, ей представлялось, что тогда мать, едва ее увидев, закляла, сказала: как я хотела сына, а родила дочь — тебя, так и ты до конца будешь рожать одних дочерей.

Тася притворилась ее подругой, верной, преданной, как только один человек может быть предан другому, а потом увела у нее Эсамова, который ее, Веру, любил, и она ненавидела Тасю, готова была призывать на ее голову казни, одна страшнее другой, и тут же всё менялось: их по-прежнему было трое — она, Тася и Эсамов, но теперь уже она уводила Эсамова у Таси.

Вера и в самом деле из ничего слепила этот брак, свела их и поженила, но любил-то он ее, и в постели, она знала это точно, когда спал с Тасей, воображал, что спит с ней, Верой. И она понимала, что Тасе это известно. Пускай Тася рожала ему сыновей, отдавалась Эсамову вся, до последней своей косточки, всё равно он любил Веру, думал только о Вере. Но и это было не хорошо. Получалось, что вина на Вере, что она не только не помогла Тасе, вообще никому не помогла, наоборот, сделала всех: и Эсамова, и Тасю, и себя — несчастными. А ведь, когда ехала в Грозный, верила: всё образуется, стерпится-слюбится, что же, что Эсамов раньше любил другую? Теперь он к ней, Тасе, привыкнет, притрется, постепенно жизнь войдет в колею.

Вера не хотела быть неправой перед Тасей, но куда больше она боялась сделаться неправой перед Бергом, которому всегда была верна, которого любила, поэтому ей надо было бежать и бежать от Эсамова с Тасей. Оставить их одних, пускай устраиваются, как хотят. Но через день она снова ничего не понимала, всё ей казалось, что клин.

Так она и жила в последний год, а потом сообразила, что надо отойти, суметь взглянуть на их квадрат со стороны. Будто это не с ними и даже не в их время происходит. Если это удастся, всё само собой упростится. Они смягчатся друг к другу, скажут, что никто здесь не виноват, так жизнь сложилась. С этим Вера и принялась писать о Ленине.

Она писала о том, как подруга императрицы, облагодетельствованная ею, поднятая из грязи в князи, предала ее; будто воровка, украла у своей государыни супруга-царя Александра III. Императрица была существом слабым, боязливым, донельзя наивным. В Петербурге в Зимнем дворце, а летом в Павловске она жила, будто в заточении: никого не видела, никого не знала и всё думала, что, может быть, здесь, в России, так принято. Муж за пять лет лишь несколько раз приходил на ее половину, и к собственным детям ее почти не допускали, отговаривались то одним, то другим, видела она их всего два раза в неделю и редко больше чем по полчаса. Про это она тоже думала, что, наверное, таковы обычаи.

Ничего плохого ей в голову не приходило, она просто ни о ком не умела думать плохо, и если бы нашелся какой-нибудь доброхот, сказал, что царь живет с ее фрейлиной Гретхен, будто со своей законной женой, даже этого не скрывает, она бы никогда не поверила. Но доброхотов не было, при дворе давно было известно, что, если не хочешь испортить с царем отношения, разговаривать с императрицей надо поменьше, лучше ее вообще не замечать. Так что за первые пять лет брака она если с кем подолгу и разговаривала, то лишь с Гретхен, и каждый раз, святая душа, радовалась, что не послушала мать — взяла ее с собой в Петербург.

Дважды Гретхен уезжала в Германию, к сожалению, именно тогда, когда Мария Федоровна была беременна и ей рядом особенно недоставало близкого человека. Из-за этого, прощаясь с Гретхен, она оба раза не могла удержаться, плакала, но всё равно отложить отъезд не пыталась, лишь немного завидовала.

В этой наивности, в этом неведении Марии Федоровны было ее спасение; страшно представить, каково бы ей пришлось, узнай она, что Гретхен уезжает вовсе не в Германию, а в Ревель и там ждет, когда разрешится от бремени ребенком, зачатым ею от того же Александра III. Что те несколько раз, когда муж приходил к самой Марии Федоровне, он делал это по наущению Гретхен, которая, чувствуя, что забеременела, хотела, чтобы дети у нее и у императрицы родились в один месяц.

Это была не блажь, вместе с царем Александром III они сговорились воровским образом подменить его детей от государыни своими и одному из них, когда придет время, оставить Россию и трон. Так что дети, с которыми императрица дважды в неделю играла и разговаривала, были детьми Гретхен; а собственных ей в жизни увидеть было не суждено. Когда они подросли, их как бы в приданое отдали одной провинившейся фрейлине, по совпадению тоже Марии, и выдали ее замуж за средней руки самарского чиновника Илью Ульянова.

Дальше Вера предполагала рассказать о жизни Ленина в семье Ульяновых, написать про старшего брата Александра, который в 1903 году узнал о своем истинном происхождении из письма пастора, исповедовавшего лежащую на смертном одре Гретхен, и посчитал долгом всё это ему сообщить. В письме было множество мельчайших подробностей, которых никто, кроме Александра III, Марии Федоровны и самой Гретхен, знать не мог, так что в правдивости сомневаться не приходилось. Александр Ульянов написал тогда Николаю II, искренне веря, что тот, как раньше он сам, находится в неведении, когда же дело прояснится, немедля покинет российский престол, передаст его в руки законного наследника. К письму он приложил копию послания, полученного от пастора.

Через верных людей Ульянов знал, что его письмо дошло до адресата, но, чтобы восстановить справедливость, ничего предпринято не было, Николай II ему даже не ответил. И Александр решил, что, с какой стороны ни посмотри, будет правильно, если он сам убьет узурпатора. В свою очередь младший Ульянов узнал о причинах цареубийства из письма священника, исповедовавшего Александра накануне казни. Так что, когда в октябре семнадцатого года Ленин, возглавив пролетарскую революцию, победил, он не чужое похитил, а взял наконец законное.

Строго говоря, фабула была готова у Веры давно, теперь, в горах, она лишь расцвечивала ее новыми романтическими и вызывающими слезы подробностями так, чтобы судьба Ленина, у которого подлый царь и проклятая немка украли трон, никого не могла оставить равнодушным. Часто слезы лились и у нее самой, но, утешившись, она понимала, что пишет хорошо, раз плачет над этой печальной историей.

То, что она сделала за день, вечером, когда они садились у камина, Вера обязательно читала Эсамову. Он помешивал угли, приносил со двора сухие сосновые поленья, а она читала и читала, радуясь, что он, как ребенок, всему верит, что глаза его горят и он хоть сейчас готов взять шашку, сесть на коня и пойти в поход за Ленина. Она смотрела на него и думала: почему Тася, хоть родила Эсамову уже двух детей, ничего не пытается поменять, почему всё равно ведет себя так, будто она просто терпимая из милости наложница.

Вера не раз хотела объясниться с Тасей, сказать ей, что она сделалась женой Берга почти так же, как Тася — женой Эсамова, но не знала, с чего начать, и откладывала. Она писала о Ленине, но то и дело переходила на Тасю, на их с Тасей отношения, и постепенно это начало ее раздражать. Конечно, она была рада Тасиной кротости, и всё же здесь было что-то ненатуральное, такое же лживое, что и в отношениях фрейлины с императрицей.