Ирина Велембовская - Женщины Страница 5

Дуська не могла не слышать такие разговоры. От них иногда плакала злыми слезами, но Юрку не бросала. За год сделала через одну ловкую женщину три аборта. В последний раз обошлось ей это что-то очень тяжко, и как ни старалась держаться в цехе молодцом, пришлось вызвать машину с красным крестом.

Екатерина Тимофеевна пришла к ней тогда в больницу.

— Ой, Дуся, ну что же мне тебе сказать?.. Не надо так… Если любишь ты этого Юрку, так родила бы. Завод тебе поможет, комнату дадут. Ясли у нас хорошие. Разве ж так можно?

Дуська прикрыла веками потемневшие глаза.

— Юрка, Катюнь, не велит… Сказал, брошу.

— А может, не бросит. Увидит ребенка, наоборот…

Дуська снова закрыла глаза.

— Не тот человек, Катюня… Он уж одной алименты платит, а жить с ней не хочет. Да теперь что говорить? Врач сказал, не будет у меня больше… Нет мне судьбы, Катя.

— Ума нет, а не судьбы, — подавив жалость, сказала Екатерина Тимофеевна. — Ладно, Дусенька, поправишься, тогда поговорим обо всем.

Дуська еще лежала в больнице, а Юрку судили товарищеским судом. Екатерина Тимофеевна как-то сказала ему при встрече: «Ну, Коняев, я не я буду, а с завода ты полетишь, и моли бога, чтобы тебя на казенные харчи не посадили». Так и добилась своего.

Дуська вышла из больницы, Юрки уже в городе не было: срочно завербовался и уехал куда-то.

В цех Дуська шла с тяжелым сердцем: ждала косых взглядов, осуждений. Но ничего этого не было. Дуська поняла, что это Екатерина Тимофеевна постаралась, решила не давать в обиду.

Верстачок Дуськин как стоял на лучшем месте, у самого окна, так и ждал ее, свободный, прибранный. Столяр принес сразу три большие ореховые шкатулки, поставил перед Дуськой.

— Здорово, Евдокия Николаевна! Мы тут тебя со спецзаказом ждали. Ну-ка, выдай качество: в Чехословакию пойдет.

Дуська молча кивнула. Руки ее привычно скользнули под верстак, в знакомый ящичек, где хранила она сухую вату, пемзу, шкурку… Поставила шкатулку на мягкие прокладки, плеснула немножко густого лака на ватный тампон и привычным движением прошлась по ореховой глади. И всю смену молчала.

— Ну вот, кума, располагайся, — сказала Дуська, вводя Алю к себе в однокомнатную. — Чемодан тут поставишь, в коридоре. А баретки свои скинь: у меня коверчик на полу.

Аля стоя разглядывала комнату: гардероб с зеркалом во весь рост, над ним картина, которая, Аля знала, называется «Дождь в Сокольниках». Дуська раскрыла окно, ветер донес запах свежих опилок и заколыхал пестрые гардины.

Сели пить чай. Аля никак не могла напиться: уж очень здесь была вкусная вода. Дома у них вода отдавала гнилым колодезным срубом. Там этого не замечали, а оказывается, совсем другой чай, когда из водопровода. Она сказала об этом Дуське, и та заметила:

— Знаю. Бывало, девчонкой зачерпнешь ведром, а там лягушка…

— Нет, что вы! — опровергла Аля. — Лягух у нас нет. Просто сруб менять пора.

Было уже поздно, Але хотелось спать. Отяжелев от чаю и от подступающей грусти, она неподвижно сидела на стуле, старалась не зевнуть нечаянно и глядела, как Дуська переодевается в пестрый, такой же, как гардины, халат.

— Ложиться погодим, — сказала та. — Ко мне еще, может, человек один зайдет…

Но «человек» не появился. Дуська вся как-то сникла, посуровела. Когда на часах было одиннадцать, молча закрыла входную дверь на задвижку.

Аля легла на полу. Совсем не потому, что было жестко или неудобно, но на нее напала едкая тоска, и сон сразу убежал. Первую ночь она спала в чужом доме, рядом не было теплого Славки, не слышно было, как похрапывает мать. Аля лежала, закусив губу и уставившись в темную ножку стола.

— Не спишь? — негромко спросила с кровати Дуська. — Как же это ты с ребенком промаху дала? Ведь сейчас не пятьдесят пятый год. Любая неграмотная баба дорогу знает.

Аля ответила ей молчанием. Но Дуська чувствовала, что она не спит.

— Слушай, Алька, — сказала она с расстановкой. — Ко мне один парень ходит… Муж он мне, не муж — считай как хочешь. Парень красивый и… моложе меня. Так что ты, Алевтина, пока у меня здесь… Если я замечу!..

Аля вдруг выкрикнула со слезами, поднявшись на своей постилке:

— Вы чего говорите-то, тетя Дуся!.. Чего вы такую чушь говорите! Вы меня за… какую считаете? Зачем тогда и везла сюда!.. Я только переночую и уйду, нипочем не останусь!..

Дуська помолчала.

— Чего ты взвилась-то? — уже мягче спросила она. — Подумаешь, обидели тебя! Спи давай.

…Наутро Дуська отправилась узнать насчет Али в отдел кадров. Велела ей запереться и никому не отворять.

Але хотелось побежать посмотреть город, но перечить Дуське она не решилась. Села на окошко и стала рассматривать завод за высоким забором. Видела, как через главные ворота выезжают автомашины, высоко нагруженные столами, шкафами, диванами в красной и синей обивке. Видела, как с вагонов, загнанных в тупик, сгружают желтый тес, фанеру пачками. Слышно было, как в закрытом помещении визжит механическая пила, а подсобники выгребают из цеха пышные, как мука-крупчатка, опилки, кудрявые кольца стружек.

Правее завода начинался город. Накрытые синим небом, отливали серебром крыши новых домов. В скверике, под самыми Дуськиными окнами, цвели огненные сальвии, и Але вспомнилась махровая герань, которая цвела у них дома на окошках, загораживая все стекло своими пахучими листьями и бархатными цветками. Оттуда, из окна их дома, был виден только зеленый выгон с маленьким прудком посередине, около которого всегда топтались белые крикливые гуси.

Здесь, из окна третьего этажа, виделось далеко: вышка телевизионной станции, как паутинка в голубой выси, чуть затуманенные летней жарой, но хорошо видные вздыбленные краны, которые несли в разные стороны свою тяжелую кладь, синяя полоса реки и белый речной трамвай на ней. Но вот деревья здесь стриженые, не раскидистые, и нет ни рябины, ни черемухи, ни бузины, которая хоть и яд-ягода, но так красиво горит все лето по заборам.

Вчера вечером Аля спросила у Дуськи, далеко ли здесь парк культуры. Та ответила неохотно:

— Ты работать приехала или по паркам ходить?! Будет тебе и парк, и цирк, все будет. Сперва на ноги стань.

Но Але подумалось, что можно одновременно и «вставать на ноги», и пойти в парк, в кино. Если, конечно, здесь недорого. Дома, в деревне, она ни одного фильма не пропускала, даже когда Славка родился, брала его с собой: очень он был спокойный, никому не мешал.

Внизу ходили люди. Женщина провела мальчика лет трех, и Аля сразу решила, что должна здесь найти и купить такую же фуражечку с большим козырьком от солнца и послать сыну в деревню. Потом она увидела молодого негра с каракулевой головой, очень красивого, даже синие губы его не портили. И Аля обрадовалась, что видит в первый раз в жизни живого негра. Подумала, что интересно бы с ним сейчас поздороваться: как бы он ответил?

В деревне-то все друг с другом здоровались, знакомые и незнакомые.

…Дуська пришла наконец оживленная, с какими-то покупками. После уличной жары сразу заперлась в ванной, зашумела водой. Когда вышла оттуда с сырыми, потемневшими до черноты волосами, объявила Але, что работа ей будет: в отделочный цех ученицей — к ней, к Дуське. Учиться три месяца, потом присвоят разряд.

— А где жить? — осторожно спросила Аля.

— С жильем заминка. Учащихся общежитием не обеспечивают. Ну, да у меня три-то месяца проживешь. Дорого не возьму. У нас тут за койку рублей по пятнадцать, по двадцать берут. А я двенадцать. Свет, газ, вода — это все в эти же деньги. — И увидев Алину растерянность, спросила: — Что, не согласна?

— Согласна, — не глядя на нее, тихо ответила Аля.

Она вдруг почувствовала, что не так-то легко ей будет вырваться из этой «однокомнатной», и, значит, долго не повидать своего сыночка и светлоглазую ворчуху мать. Как они там? Сидят небось у хатки, смотрят на гусят, и бабушка говорит: «И где там, Славик, наша маманька? И где она там плясы танцует, песни поет?.. Позабыла небось нас с тобою…»

Аля отошла к окну, чтобы Дуська не заметила, как запрыгали у нее губы и налились слезинками глаза.

…Этим же вечером Аля увидела Дуськиного «человека». Он пришел часу в девятом. Действительно, красивый, только угрюмый, немногословный парень, с большими, но пустыми глазами. Он почему-то не снимал кепки, даже когда сел на диван, словно забежал на одну минуту и вовсе не собирался гостить долго.

Дуська на кухне жарила котлеты, чистила селедку.

— Жора, бычки в томате открыть? — крикнула она.

— Открывай, — равнодушно ответил тот.

Пока они ели, пили «московскую», а потом чай, этот Жора ни слова почти не сказал. И ел так, как будто делал одолжение. Один только раз в нем мелькнуло оживление, и он вдруг спросил Алю:

— А вы с нами не выпьете?

— Я вино не пью, — коротко сказала Аля. И поймала тревожный Дуськин взгляд, который она перекинула на нее со своего любезного.