Родная страна - Доктороу Кори Страница 5

Затем поджигатели поспешно отскочили, и из гнезд взметнулись огромные языки пламени. Наверно, туда было насыпано что-то вроде пороха. Огненные дуги ударили по стенам библиотеки. Те весело заполыхали, в воздухе потянуло древесным дымом и пороховой гарью, ветер понес ее к нам, а потом дальше, в пустыню, раздул пляшущее пламя. Толпа загомонила громче, и я вдруг понял, что мой крик, протяжный и радостный, тоже звучит в общем многоголосом хоре.

Потом в дело вступили зажигательные заряды. Они взрывались с тщательно выверенной синхронностью, распускались огненными цветками среди библиотечных колонн. Языки пламени подхватывали клочки бумаги, обрывки книг, и те пляшущими искрами возносились к темному ночному небу и сыпались обратно на землю, угольки вспыхивали напоследок и угасали, осыпая нас горячим пепельным градом. Жар был так силен, что мы все попятились, отступали шаг за шагом, будто в замедленной съемке, уходили с пути преобладающего ветра и огненного дождя. В нос ударил запах паленых волос и искусственного меха, и высокий мужчина в набедренной повязке, хлопнув меня между лопаток, крикнул:

— Прости, приятель, ты горишь!

Я дружески помахал ему — кричать не было смысла, слова потонули бы в общем гаме — и стал дальше пробираться к краю.

Затем в ход пошли фейерверки. И не такие, какие я бессчетное число раз видел на День независимости четвертого июля. Там они были виртуозно рассчитаны и взлетали в четко заданном ритме, залп за залпом. А здесь ракеты взмывали в небо с невероятной быстротой, огни сверкали так, что слезились глаза, пушки палили не умолкая, взрывы сливались в один неумолчный гул, подхлестываемый громыханием музыки из громадных арт-мобилей, стоявших позади толпы. Чего там только не было — дабстеп, фанк, панк, какой-то немыслимый свинг с нарастающим темпом и даже церковный гимн сплавлялись в единый лихорадочный ритм. Толпа взревела. С ней взревел и я. Пламя взметнулось еще выше, озаряя тьму пустынной ночи, в потоках раскаленного воздуха вознеслись к небу обрывки горящей бумаги. От дыма перехватывало горло, вокруг меня бурлила, толкалась, танцевала безудержная толпа. Я словно влился в исполинский организм с тысячью ног, глаз, глоток, голосов и вместе с ним ликовал, глядя на бушующее пламя.

Вскоре от библиотеки остался лишь обгорелый черный скелет, окутанный красно-оранжевым заревом. Постройка пошатнулась, дрогнула крыша, закачались колонны. Много раз казалось, что здание вот-вот рухнет, и всякий раз толпа вскрикивала и замирала, затаив дыхание, но нет — равновесие восстанавливалось, и у всех из груди вырывался разочарованный вздох.

Наконец одна из колонн не выдержала, подкосилась, разломилась надвое, потащила за собой дальний угол крыши, та рухнула, слетев с остальных подпорок, и они тоже повалились, и вся библиотека обрушилась с треском и грохотом, взметнув ввысь свежее облако горящей бумаги. Рейнджеры Блэк-Рок подались назад, а мы все ринулись вперед, окружили горящие обломки, пошли в пляс вокруг трескучей груды дерева, бумаги и золы. Арт-мобили тоже подкатили ближе, и музыка загремела еще громче, и время от времени случайный фейерверк, забытый на пожарище, выстреливал в небо мерцающей звездой. Это было безумно. Это было великолепно.

Но рано или поздно всему наступает конец. Пришло время расходиться.

— Идем, — окликнул я Энджи. Незадолго до этого я рассказал ей о встрече с Машей. Она восприняла новость спокойно, но, когда я сказал, что Маша просила меня прийти одного, решительно заявила:

— Ни в коем случае. Даже не думай.

— Я ей так и ответил, — сказал я.

Энджи привстала на цыпочки и потрепала меня по голове:

— Вот и умница.

Мы стали пробираться через пляшущую, смеющуюся толпу, то и дело полной мерой получая в лицо древесный дым, дымок от травки, пот, пачули (Энджи обожает этот запах, а я терпеть не могу), золу и гипсовую пыль. Вскоре мы выбрались из людского водоворота и очутились в гуще арт-мобилей. Среди пустыни возникла настоящая, как на городской улице, арт-мобильная пробка: сотни машин-мутантов застыли в состоянии полной растерянности и неразберихи. Трехэтажный пиратский корабль-призрак (на колесах) беспомощно пытался втиснуться в узкую щель между танком с корпусом «эль камино» 1959 года, вместе с пассажирами, болтающимися на стреле подъемного крана в трех метрах над землей, и шатким электрическим слоном, на спине которого восседали в паланкине десять чудаков с широко распахнутыми глазами. Усложнял дело массовый исход развеселых неугомонных байкеров в защитных очках; взревев моторами, хохоча и перекликаясь, они устремлялись в ночную тьму и растворялись в ней далекими кометами в шлейфе светодиодов и электролюминесцентной проволоки.

Электролюминесцентная проволока, или ЭЛ-проволока — обязательное украшение на Burning Man. Она стоит недорого, выпускается в множестве цветов и ярко горит, пока не сядут батарейки. Ее можно вплетать в волосы, прикалывать или приклеивать к одежде, просто подвешивать к чему угодно. Энджи вдоль и поперек оплела светящейся проволокой плечевые ремни на своем джавском костюме, и они пульсировали и переливались всеми цветами радуги. Еще одну нитку она аккуратно пришила к краю капюшона, а другую — к подолу балахона, так что издалека походила на собственное светящееся карандашное изображение. А мне вся проволока досталась бесплатно — я собирал у других погасшие проволочные украшения, кропотливо чинил, находил обрывы и замыкания, аккуратно склеивал изолентой. Снабдил свои армейские ботинки светящимися шнурками, остальное смотал кольцами и повесил на пояс. И я, и Энджи были хорошо заметны издалека, однако это не помешало нескольким чокнутым байкерам едва не наехать на нас. Они повели себя очень вежливо и долго извинялись, оправдывались тем, что были рассеянны. Рассеянность — это вообще перманентное состояние всех, кто пребывает на фестивале.

Но чем глубже мы уходили в пустыню, тем меньше людей нам встречалось. Периметр Блэк-Рок-Сити определяется «мусорной оградой», которая кольцом опоясывает город на небольшом расстоянии от горного хребта. Эти изгороди хорошо задерживают любой сор, вылетающий из людских лагерей, там его можно собрать и упаковать — «Не оставляй следов». Между мусорной оградой и центром города на две мили тянется открытая плайя, ровная как доска, тут и там пестрящая людьми, арт-объектами и всякими неожиданностями. Если Плазу Шести часов считать за Солнце, то Человек, храм и лагеря составят внутреннюю часть Солнечной системы, а мусорная ограда станет чем-то вроде пояса астероидов или Плутона (позвольте на миг прерваться и заявить, что ПЛУТОН — ЭТО ВСЕ-ТАКИ ПЛАНЕТА!).

Мы шли словно по какому-то инопланетному пейзажу. Если не оглядываться через плечо на бурлящий позади карнавал, легко было представить, что мы единственные люди на Земле.

Ну, почти единственные. Мы чуть не споткнулись о парочку, извивавшуюся голышом на одеяле среди великой пустоты. Такой способ получения удовольствия чреват опасностями, однако служит неплохим оправданием для темнушника. И, с учетом обстоятельств, эти ребята, надо сказать, отнеслись к нам весьма добродушно.

— Простите, — бросил я им через плечо, проходя мимо. — Пожалуй, нам и самим пора в темноту.

— Это верно, — подтвердила Энджи и нащупала выключатель на аккумуляторах своей перевязи. И через мгновение скрылась во тьме. Я последовал ее примеру. Внезапная тьма оказалась такой непроницаемой, что хоть открой глаза, хоть закрой — разницы не заметишь.

— Посмотри наверх, — сказала Энджи.

Я поднял глаза.

— Бог ты мой, да тут полным-полно звезд! — Я всегда повторяю эту шутку, когда вижу усыпанное звездами небо. (Это гениальная цитата из книги «2001: Космическая одиссея», хотя из фильма болваны-создатели ее почему-то выкинули.) Но никогда еще я не видел звездное небо таким ярким. Млечный Путь, обычно даже в безлунные ночи казавшийся всего лишь белесой полоской, рассекал небо, словно серебристая река. А Марс… Я пару раз смотрел на него в бинокль, и он выглядел всего лишь чуть более красным, чем остальные небесные тела. А этой ночью, среди пустыни, когда гипсовая пыль плайи на мгновение осела, он пылал, как раскаленный уголек в единственном глазу циклопического демона.