Андрей Школин - Прелести Страница 50

— Ну что, зек проклятущий, наконец и в Воронеж зима пришла, — я швырнул в Ромку снежок.

— Ага… — он ответил тем же. — Зря Макар не пошёл. Юрка обычно каждый день на прогулку выходит.

— А Бертник?

— Володька-то? Да он, по-моему, вообще не гуляет. При мне, по крайней мере, ни разу не выползал.

— Ты по воле о нём слышал что-нибудь? — я принялся тусоваться по дворику. — По его рассказам, крутой он шибко. И схвачено у него всё, и менты у него ручные, и воровал миллионами.

— Не знаю. Я, по крайней мере, о нём раньше ничего не слышал, — Роман тоже ходил взад-вперёд по трассе. — Те, кто в Воронеже по воле вес имеют, они и в тюрьме люди известные. Волобуй или Плотник, например. Он и сейчас, вместе с Юриком Духом, смотрящий. А Бертника никто и не знает особо… Это он рисуется больше. Хотя я в эти тонкости никогда не вдавался и утверждать не буду. Какая мне разница, кто он?

Снег падал и падал. Большими хлопьями. Белыми. В прогулочных двориках в этот день кричали меньше обычного. Только в соседнем дворе неугомонный «Дон-жуан» всё не мог наговориться со своей возлюбленной. Причём, кричал не сам, а диктовал «речь» кому-то более молодому и голосистому.

— Марина! Марина!

— Да, да, говори! — отвечал писклявый голос из женской камеры.

— Серёга спрашивает: «Ты получила, нет?!»

— Да, да, получила!

— Всё получила?

— Всё, всё!

— Серёга спрашивает: «Ты как к нему относишься?»

— Хорошо отношусь!

— Серёга не слышит!

— Серёжа, я тебя очень люблю!

— Серёга говорит, что он тебя тоже…

Снег всё падает…

— Ромка, а что ты на Андрюху-то взъелся? — я, остановившись на минуту, чтобы послушать диалог заочно влюблённых, вновь возобновил прогулку по дворику.

— Да… — мой сокамерник сплюнул на снег, — кукушка он, по-моему. Стучит оперу.

— Это кто тебе такую идею подкинул? Бертник?

— При чём здесь Володька? Что ты всё сразу на него переводишь? Я сам догадался. Как в хату заехал, он мне сразу не понравился.

— И чем он тебе не понравился?

— Не знаю… — неопределённо пожал плечами Рома, — не понравился и всё.

— Да что ты несёшь, — остановился и поглядел на него в упор. — Думаешь, я не знаю о чём Бертник постоянно тебе жуёт? Он мне тоже самое нашёптывал, не замечал что ли? И про Андрюху тоже он информацию тебе подкинул. Ненавязчиво так… Завтра он тебе про меня что-нибудь «сообщит», тоже с кулаками набросишься?

Роман подставил ладони под хлопья снега и попробовал холодную хрустящую вату на вкус.

— Он тебе тоже, говоришь, нашёптывал?

— Нашёптывал в первые два дня, потом перестал. Я с ним сейчас мало общаюсь, тем более спим в разное время.

— Н-да… Ты знаешь, я когда заехал в камеру, он сразу предложил вместе держаться. Остальные, говорит, люди тёмные, не понятно кто есть кто, лучше, мол, жить одной семьёй. Ну, а я что? Я на тюрьме в первый раз. Ни знакомых, ни друзей, как вести себя в этой ситуации? Потом ты заехал, он к тебе: «Тары-бары, Андрюха — лучший друг». Ромка уже не котируется. Сейчас, вроде, опять со мной общается. Ты как-то сам по себе, он и повернулся в мою сторону. Тем более, хоть никто его толком не знает, но все — и Макар, и Барон, считают авторитетным малым. Сам видишь, как он живёт. Всё имеет, даже телевизор.

— И ты точно ничего о нём раньше не слышал?

— Говорю же, нет. Кто более-менее известен, тот на слуху. Всегда.

— А про Хазара не знаешь ничего?

— Про кого?

— Про Хазара. Ваш ведь он, воронежский.

— Хазар? Да нет, даже погоняло такое не слышал никогда. А зовут как?

— Эдуард Данович.

— Нет, не знаю, а зачем он тебе? — Рома ответил вопросом на вопрос.

— Нужен, — я опять швырнул в пацана снежком. — Ты, кстати, по воле, чем занимался? Где работал?

— Всё равно не поверишь, поваром в ресторане.

— Поваром? Ты?

— Я же говорю, не поверишь, — Роман широко улыбнулся. — Как раз в том ресторане, из которого выходил, когда меня приняли… Ой, совсем из головы вылетело, вчера я ходил дело закрывать и на привратке встретил мужика, с которым ты на подвале отдыхал. Юриком звать. Привет тебе передаёт.

— Фингал-то прошёл под глазом?

— Да вроде не видно ничего.

— А дело ты закрыл?

— Всё. Теперь объебок получить осталось и на суд с весёлой песней, — Роман замурлыкал мелодию: «Нас утро встречает прохладой…»

Над железной сеткой, служащей крышей дворика, послышалось хлопанье крыльев. Хлопанье неожиданное и громкое. Мы разом подняли головы, провожая взглядом стайку голубей. Серых голубей. Тюремных. Птиц, добровольно избравших своим местом жительства неприглядную запертость мрачного учреждения. Впрочем, мрачного только для его бескрылых обитателей. Голуби, голуби… Какая мне разница, присутствует ли несоответствие устремлений во всей этой куче птичьего помёта? Каждый живёт своей жизнью.

— Рома, ты рад увидеть здесь родных воронежских голубей?

— Ага, сразу видно, родные птички, воронежские, — он брезгливо смахнул с плеча «подарок с неба», каплю вязкой белой массы. — Точно попали, снайперы…

— Значит, про Хазара ничего не слышал?

— Андрюха, ты такие вопросы задаёшь… Можно разное подумать…

— Можно, если голова не варит, — я обернулся к открывающейся и грохочущей фрезе. — А вот и за нами пришли. Всё, нагулялись…

— Командир, — мой коллега посмотрел на мента и развёл руки в стороны. — Что так быстро? Ещё есть время!

— Пошли, пошли, — вертухай зевнул и пропустил нас в коридор. — Завтра догуляешь.

Назавтра на прогулку вышли все, кроме Бертника. Коридорный покачал головой и преградил путь дубинкой:

— Одного оставлять не положено. Или все идите, или пусть ещё кто-нибудь тормознётся.

— Да он спит, что с ним случится-то? — Барон как всегда округлил глаза.

— Не положено.

— Володька, пошли гулять, — Макар повернулся к шконке, на которой лежал оставшийся подследственный, — а то всех не выпустят.

— Ладно, идите, сегодня останусь, — я вернулся в камеру. — Один раз не проветрюсь, ничего страшного не произойдёт.

Коридорный выпустил народ и закрыл дверь. Я снял телогрейку, завалился на шконку Барона и вытянул ноги. Мы лежали с Бертником, голова к голове. Он, видимо, уже не спал, разбуженный шумом. Как бы подтверждая мои догадки, Владимир заговорил со своим характерным пришепётыванием:

— Что гулять-то не пошёл?

— Мент тебя одного оставлять побоялся.

— Это кто сегодня дежурит? Всегда оставляли, а тут побоялся… Правильный слишком, что ли? Или новый какой?

— Не знаю. Говорит, что не положено, — я подложил руки под голову, а правой ногой упёрся в верхнюю шконку. — Вроде, я его уже раньше видел.

— Не положено, — усмехнулся Бертник. — Если бы делали только то, что положено, они бы все голодными ходили. А так многие из ментов неплохо навариваются. На заводе если бы работали, меньше бы имели. Значительно меньше, — Владимир встал, сходил на дальняк, затем вернулся и опять улёгся на свою шконку. Улёгся поверх одеяла, не разбирая постель.

— Слушай, ты случайно в психушке не лежал?

— А откуда такие подозрения?

— Да не подозрения, просто можно дурака повалять, сказать, что ты психически не здоров, и раньше лечился. И документы, мол, имеются соответствующие. Ты ведь не воронежский, проверить трудно. Соображаешь, о чём я? Только диагноз нужно придумать.

— Психопатия подойдёт?

— А почему нет? — Владимир рывком приподнялся, сел и свесил ноги. — Хотя, психопатия не та статья, чтобы совсем спрыгнуть, но попробовать можно. Тебе закосматить нужно, закосить под дурака. Скажи следователю, что совершил преступление в состоянии психической неуравновешенности. Пусть назначит обследование. Может быть, на вольную больницу уйдёшь. Всё лучше, чем в тюрьме.

— Закосматить, — я перевернулся на живот и посмотрел на собеседника. — Что, считаешь, стоящее дело?

— Конечно стоящее. Хотя… — он поморщился, — хотя у тебя статья и так не серьёзная. Вот мне бы, с моей делюгой, закосматить, это да… Только у меня не получится. Попробуй ты. Не уйдёшь на больничку, так хоть на диете посидишь. Может быть, в дур-хату переведут.

— Куда?

— В дур-хату. Там всех, кто косматит, собирают. Цирк, а не камера. Некоторые даже дерьмо своё жрут, чтоб только их больными признали. Но это в основном по тяжким статьям — убийцы, насильники… — Бертник опять улёгся на шконку. — В общем, решай сам. Всё какое-то занятие, один хрен, делать нечего.

— Да уж, нечего… — я всё так же лежал на животе и смотрел на бритую голову сокамерника. — Я вот что хотел у тебя спросить. Ты зачем Ромку с Андрюхой стравливаешь?

— Я стравливаю?

— Я вчера с Романом говорил. Он-то действительно ведётся, не сегодня-завтра с кулаками кинется. Тебе это надо?