Ян-Филипп Зендкер - Сердце, живущее в согласии Страница 50

У Ба кивнул.

Еще один вопрос, на который у меня не было ответа. Предсказание старого монаха исполнилось: голос исчез. Я и не ожидала, что Ну Ну станет донимать меня теперь, когда мы нашли Тхара Тхара. Тогда что меня здесь удерживало? Об этом я не желала думать, хотела с Моэ Моэ работать в поле, выкапывая картошку и имбирь, мыть овощи, учить детей английскому.

А еще надеялась узнать от Тхара Тхара тайну настройщика сердец.

– Разве тебе не хочется вернуться в Америку?

– Конечно хочется. Но не сейчас, – ответила я.

Я договорилась с Маллиганом о бессрочном неоплачиваемом отпуске. Почему бы не задержаться еще на две-три недели? Они погоды не сделают. Визу мне дали на месяц. В Интернете и путеводителях я читала, что в Бирме терпимо относятся к просроченным визам и не чинят препятствий к возвращению. Обычно все ограничивается скромным штрафом в аэропорту.

Кто ждал меня в Нью-Йорке? Разве что Эми. Больше никто.

Было ли дело, ради которого стоило возвращаться? Сражение за чьи-то авторские права?

– Что тебе подсказывает интуиция? – спросил брат.

– Ничего. – Я стиснула его руку. – Она не настолько развита, как твоя. – Подумав, задала встречный вопрос: – А что говорит твоя интуиция?

– Мы скоро отсюда уедем, – без тени улыбки ответил У Ба.

– Почему?

– Потому что, оставшись, мы лишь внесем смятение в жизнь этого места.

– О чем ты? – удивилась я.

– Мне трудно переводить ощущения в слова. С интуицией так всегда: что-то чувствуешь, а высказать не можешь.

– По-моему, ты просто уклоняешься от ответа.

– Возможно.

– Почему ты говоришь о смятении? – не унималась я. – По-моему, нам здесь только рады. Или от меня что-то ускользает? Может, мне прозрачно намекают, а я не понимаю? На уроках английского дети смеются, я считала, что им нравятся мои занятия. Думаешь, они притворяются? Неужели они меня боятся?

Я забрасывала брата вопросами, не пытаясь скрыть недоумение.

– Нет, Джулия. Ты все понимаешь правильно. Дети искренне рады, что ты с ними занимаешься. Вот только… – У Ба глубоко вздохнул. – Я хотел сказать… как бы поточнее выразиться… мы же не собираемся переселяться в монастырь?

– Разумеется, нет.

– И чем дольше мы здесь проживем, тем труднее будет уезжать.

– Думаешь, мне будет тяжело расставаться…

– Не только тебе.

Я проснулась среди ночи. Меня разбудил странный для этого времени звук: казалось, кто-то подметает двор. Кто же наводил чистоту? Рядом крепко спал У Ба, из-за занавески доносилось ровное дыхание спящих детей. Звук извне удалялся, пока не затих. Я приготовилась снова заснуть, но вскоре услышала знакомые глухие удары, а также кряхтение и звон расколотого дерева.

Часы показывали 3.32. Я встала, на цыпочках прошла в зал. Подстилка Тхара Тхара была пуста.

Луна заливала двор и окрестности холодным белым светом. Бамбук отбрасывал пляшущие тени на чисто выметенный двор. У сарая я увидела Тхара Тхара. Он взмахивал топором, легко раскалывая здоровенные чурбаны. Если лезвие топора застревало в дереве, Тхар Тхар поднимал топор высоко над головой, выгибал спину и с размаху ударял по громадному пню, служившему подставкой. Застрявший чурбан раскалывался под тяжестью собственного веса.

Я накинула куртку и спустилась к Тхару Тхару.

Зрелище было любопытным: монах в красно-коричневой, подвернутой до колен рясе колол дрова. Погруженный в работу, Тхар Тхар не заметил меня. Слева и справа от него высились груды поленьев.

– Что вы делаете?

– Дрова колю, – не поворачиваясь, ответил он.

– Вижу. А вы знаете, который сейчас час?

– Нет. Разве это важно?

– Почему бы не колоть дрова днем?

Очередной удар был настолько мощным, что под ногами задрожала земля.

Меня удивило выражение лица Тхара Тхара. По его лбу, щекам и шее обильно струился пот, красивые глаза уменьшились и сузились, а полные губы превратились в тонкую полоску. В бледном свете луны он показался мне старше своих лет. Более усталым. Более одиноким.

– Приснился дурной сон. Иногда мне снятся кошмары. Колка дров хорошо помогает.

– От чего?

– От плохих снов. От злых духов. От воспоминаний, – стиснув зубы, ответил Тхар Тхар.

– От каких именно?

Тхар Тхар замер, не опуская топора, и впервые посмотрел на меня:

– Вряд ли вам интересно.

– А если интересно?

Он отвернулся и вновь обрушил топор на чурбан.

– А если мне интересно? – громче и с вызовом повторила я.

Тхар Тхар меня не замечал.

Удар. В воздух взметнулась стая щепок. Одно полено упало мне под ноги. Я шагнула вперед. Потом – еще раз, рискуя попасть под «дровяной обстрел». Вот он, подходящий момент, чтобы рассказать Тхару Тхару об истинной цели моего визита. Сейчас нам никто не помешает.

Я подумала о Ну Ну.

О кулаках, молотящих по беременному животу.

О приношениях духу с просьбой умертвить младенца в утробе.

Я увидела нож, который мальчишка занес над головой притихшей курицы.

Тхар Тхар вонзил топор в пень и повернулся ко мне.

– Чего вы хотите? – почти шепотом спросил он.

– Поговорить с вами.

– О чем?

– О дурных снах. О воспоминаниях.

– Зачем?

– Я должна вам кое-что рассказать.

Тхар Тхар отер пот, уперся руками в топорище и молча посмотрел на меня. Сейчас его глаза не скрывали отметин прошлого.

– Я не туристка, что ищет экзотических впечатлений.

– Знаю.

– Откуда?

Неужели У Ба рассказал?

– Интуиция.

– А она сказала вам, зачем я здесь?

– Нет. Но я сомневаюсь, надо ли мне знать.

– Почему?

– Потому что мне очень давно не снились кошмары. И вдруг – опять. Несколько ночей подряд.

– И вы думаете, это связано со мной?

– Да.

– Почему?

– От вас что-то исходит, и мне становится не по себе.

– Возможно, это не из-за меня.

– Тогда из-за кого?

И я начала рассказывать.

О голосе, не дававшем мне покоя. О молодой женщине, чей привычный мир нарушил этот голос, с которым она вступила в диалог.

О матери, чье сердце было недостаточно большим, но другого она не имела.

О старухе, которая больше не могла держать в себе мрачные воспоминания.

«Один останется с тобой. Второго мы заберем».

Закончив, я устало плюхнулась на пень. Меня трясло.

Стояла сверхъестественная тишина. Угомонился ветер. Замолкли хоры цикад. Только Тхар Тхар тяжело дышал.

– Вы считаете меня сумасшедшей? – осторожно спросила я.

По его щекам текли слезы. Я взяла его руки в свои, они были холодны как лед. Я встала и обняла его, прижала к себе. Тхар Тхар зарылся в мою куртку. В меня. Он тихо плакал.

Может, напрасно я рассказала?

Я представила семью, в которой он вырос: Ну Ну, Маунга Сейна, Ко Гуи и его самого. Есть семьи, обделенные счастьем. Они либо вовсе его не знают, либо видят жалкие крохи. Зато всевозможные беды наведываются часто и задерживаются подолгу. Есть семьи, где каждый отдает всю любовь, какая у него есть, но этого оказывается мало. Где каждый делится последним, однако сердца остаются голодными. В этом некого винить, никто никому не желает зла. Но душевные раны, получаемые в таких семьях, потом ноют всю жизнь, и жизни не хватает, чтобы их исцелить.

Место, где все начинается. Любовь. Тоска по любви. Страх любви.

Место, от которого нам не освободиться. Место, где сердца или слишком большие, или слишком маленькие. Слишком алчные или слишком бескорыстные.

Место, где мы особенно беззащитны и уязвимы.

И всё потому, что любовь не знает справедливости. Даже материнская. Или отцовская.

Я представила хижину с соломенными стенами и здание на Шестьдесят четвертой улице манхэттенского Верхнего Ист-Сайда… Горе впилось в меня и начало трепать, словно оно было охотничьим псом, а я – долгожданной дичью.

Я изо всех сил сдерживала слезы. Я не хотела плакать, но мое личное горе делалось все сильнее.

Не знаю, сколько мы так просидели. Постепенно дыхание Тхара Тхара успокоилось. Я поцеловала его в макушку. Он поднял голову и посмотрел на меня. Глазами, где прошлое оставило свою отметину, но где вновь вспыхнул огонек – вопреки всему, через что ему довелось пройти. Я обхватила лицо Тхара Тхара и поцеловала его в лоб.

Один раз, второй.

Я ласкала его. Его рот, губы. Целовала щеки и нос, словно эти поцелуи могли унести мои собственные печали.

– Мать и сейчас с тобой говорит? – шепотом спросил Тхар Тхар.

– Нет.

– Это она велит меня целовать?

– Нет. Нет. Нет.

Иногда нас соединяет радость, и в своем счастье мы на несколько драгоценных секунд становимся единым целым, потому что никто не в состоянии в одиночку выдержать колоссальную созидательную силу момента.