Ева Ланска - Четверо мужчин для одной учительницы Страница 50

Дождь из бабочек продолжался. Коричневое в крапинку совершенство с изразцовыми крылышками. Под воздействием силы пламени они, распустив крылья, планировали с одинаковой скоростью, как в замедленной съемке, создавая живые подвижные веревочки. Природе не свойственна асимметричность, даже в незапланированном перформансе с насекомыми, она не изменяет своим привычкам. Казалось, живой дождь будет продолжаться бесконечно и на время волшебного зрелища время замерло. Рискуя обжечься, Наташа стала вытаскивать эти чудо-соцветия, беря их аккуратно за ножки. Некоторые бабочки, почувствовав свой шанс, цеплялись за ее руки мохнатыми лапками, другие, наоборот, сопротивлялись спасению, словно желая воздать дань божеству огня, застыв завершающим штрихом в бесценной инсталляции.

Спасенные бабочки поначалу казались коричневыми, бездыханными трупиками. Ни шороха, ни звука. Она складывала их пригоршнями на деревянный стол, стоявший неподалёку. Казалось, вдохнуть в них жизнь уже невозможно. Но, отлучившись на несколько минут за следующей компанией погорельцев, она не обнаружила на столе ничего, кроме бутылки красного вина. Неожиданное чудо. Дуновение ветерка из разбитого окна или, возможно, новая энергия ее чувств подарили им еще один день жизни. Она стряхнула с ладони бабочек, зажав в кулаке одну.

Влад вернулся откуда-то из темноты неожиданно, с зажженной сигаретой в руке, обнял ее за плечи. Что-то трогательное было в этом жесте, что-то от невозможности дружбы между мужчиной и женщиной...

Наташа разжала ладонь.

– Я хочу подарить тебе ее на память об этом вечере, – сказала она. – Я выбрала с самыми крупными крыльями... У нее повреждены лапки. Можно насадить ее на иголку и вколоть в абажур лампы, что стоит возле твоей кровати. У тебя есть лампа?

Он улыбнулся. Улыбкой восторженного мальчишки. Той уже знакомой, обезоруживающей улыбкой, которой нечего противопоставить, кроме, пожалуй, подкупающей обдуманной искренности. Но она уже не хотела играть или не могла... И вопреки всем наукам по обольщению не сделала серьезную загадочную мину. Просто тоже улыбнулась в ответ.

– Ты такая... – произнес он тихо. – Можно пригласить тебя на танец?

– Ну, как же танцевать без музыки?

– Вместе мы что-нибудь придумаем.

Он обнял ее, и они полетели. Передвигаясь на месте, они скользили в невесомости. Эхом доносились из памяти знакомые слова, где-то близко-близко, внутри, играла с воображением знакомая мелодия.

– «It is a crime», – шептал бархатом его голос...

Легко, открыто они летели в пропасть, взявшись за руки, как будто доверие могло их уберечь от боли удара, когда они достигнут дна.

В отражении оконного стекла их движениям вторили танцующие частички пламени. Наташа подняла голову вверх. Там, под старинным куполом из деревянных балок, бабочки кружились в хороводе, словно белые звезды... Когда танец закончился, на столе не осталось ни одной бабочки. Той, подаренной, тоже не было.

– Не понимаю, как этой красавице удалось ускользнуть, ведь я прищемила все ее лапки и часть крыла бутылкой. Бутылка на том же месте... – удивилась Наташа.

– Воля к жизни или сила настоящей любви... – ответил Влад.

37

Спустя два дня они брели сквозь осенний парк, болтая о литературе. Русской и западной.

– На русских литературных грядках вообще плохо приживается французский экзистенциализм, – заметил Влад.

– Пожалуй, да... Представляешь, насколько был бы зануден Камю, переписанный Буниным? – вторила Наташа.

– По-моему, в занудстве мало кто может соперничать с Толстым. Не могу это не высказать, хоть и знаю, что ты увлекалась им.

«Опять неизвестно откуда взявшиеся подробности обо мне...», – встревожилась Наташа.

– Увлекалась, – ответила она. – Пыталась найти ответы на вопросы...

– Какие?

– На разные... Но, даже перечитывая по несколько раз, убедилась, что он и сам не может на них ответить, только ставит. В «Анне Карениной», например, главный вопрос: брак по расчету или по любви будет счастливым? Толстой показывает все преимущества брака по расчету, рассуждает – если вы поступите так, будет так, а если поступите так – будет вот так. А ответа все равно нет...

– Литература вообще не дает ответов, – произнес Влад. – Она дает лишь работу воображению, и каждый видит то, что может увидеть... Литература – это свет. Такой резкий, дальнобойный свет, как у вынырнувшего из угла ночного автобуса. От него долго слепит глаза и можно свалиться в кювет. И он мешает видеть другой свет: неброский и тихий, который вокруг. Если долго сидеть в кювете, то можно видеть, как труп водителя несут мимо дорожные полицейские и медики из амбуланс, как пастух гонит мычащее стадо на поле, как чередуется рассвет с закатом... Но одно дело читать, как несут на носилках вчерашнее солнце, а другое – видеть, как у живых, близких тебе людей сочатся раны...

Наташа понимала, что он говорит о ней, о Вике, и не понимала, как он может чувствовать и говорить так точно...

– Из тебя выйдет хороший писатель, Влад, – сказала она. – Читатели, деньги, слава, друзья... Ты же этого хочешь?

– Не знаю... Я вообще-то за уменьшение количества читателей. Это ведь счастье, когда ты интересен лишь немногим. А друзья... Сколько человеку нужно друзей? Немного... живых, теплых... Среди них – двое пьяниц, один зануда, один чудак... Много не надо, это же друзья, а не деньги, – улыбнулся он. – Да, и, собственно, не сильно важно, хороший ты писатель или нет. Современная литература по большей части просто пиар, технология управления общественным мнением... Вот было Вербное воскресенье – смысл этого праздника в том, что спасителя, когда он едет с пальмой в руке, сначала встречают радостно, а меньше, чем через неделю, кричат: «Распни!». Думаю, один из этих дней должен быть днем пиарщика. Как переменилось мнение людского стада! Все эти рейтинги и цифры лишь показывают, как оно пластично. Да и литература на самом деле тоже технология. На свете есть всего лишь три тайны, которые интересны всем и всегда – рождение и смерть, бог и любовь. И три струны, на которых играет художник – сострадание, смех и ужас. Это еще Пушкин сказал.

– А по-моему, ты сейчас рассуждаешь, как писатель, которого не печатают. Он всегда брюзжит и обвиняет тех, кого печатают, в мировом заговоре, – подколола Наташа.

– Да? – засмеялся Влад. – Пожалуй, ты права! Я буду следить за этим аутсайдером, он иногда позволяет себе лишнее.

Она улыбнулась, подумав, что ей с ним одинаково хорошо и говорить, и спорить, и молчать. Тихо, хорошо и спокойно, как в осеннем парке...

Сухие листья шептали слова прощания перед тем, как исполнить последний в этой их реальности танец, и старались изо всех сил.

– Правда, они кажутся еще живыми, но уже свободными? – произнес Влад.

– Тебе так кажется? – удивилась Наташа. – Они же пачкают обувь и засоряют газоны...

– У всего есть две стороны, – ответил Влад. – Помнишь, ты рассказывала, что твой прадед участвовал в научной экспедиции на Грумант, а отец пропал без вести в долине гейзеров в Исландии?

– Помню.

Наташе стало стыдно за свою бессмысленную ложь. Она же просто так... Но Влад вдруг сделался серьезным.

– Знаешь, я был там.... Это странное и страшное место. Представь, черная земля, вулканический остров, застывшая лава. Там нет людей, нет промышленности, лишь черный пляж и океан. Черный песок переходит в океан, а океан в небо. Нет горизонта, нет глубины пространства, нет птиц. Океан сам становится черным. Волны по три ложатся одна на другую и не выбрасывают на берег ничего – ни предмета, ни существа, ни водоросли, словно нет жизни на земле. Наступаешь в воду, и нет грани между сушей и водой, все черное. И небо такое же... Пустое и плоское... 80 лет назад взорвался вулкан, и за 80 лет ничего не изменилось. И в тебе все застывает и становится бессмысленным. Ты смотришь только внутрь себя...

Наташа представила, как она стоит на берегу черного океана, не зная, где кончается суша и начинается небо, пронзенная острым осознанием того, что жизнь здесь есть лишь в одном-единственном месте. И это место – она сама... Мысли сфокусировались на этом ощущении.

– Я женщина, и я могу быть оплодотворенной и принести жизнь. В этом великий смысл. Я не имею права застывать, пока жива, – проговорила она.

– Умница... Я хотел, чтобы ты сказала это, – ответил Влад. – Чтобы ты это почувствовала. Ты не можешь быть застывшей и бессмысленной... Что бы ни случилось в жизни, понимаешь?

– Да... Послушай, Влад, мне все время кажется, что ты знаешь обо мне больше, чем мог бы узнать за неделю, что мы знакомы.

– Не буду тебя обманывать. Да. Знаю...

– Откуда?

– Я прочел твой «Дневник В.Ш.». Он у меня...

– Почему ты не сказал об этом сразу?

– Из чувства собственности, наверно. Не хотел расставаться с кладом, который сам нашел. Это малодушие, согласен. Прости меня...

– Ну, тогда мы находимся не в равных условиях, – сказала Наташа. – Ты знаешь обо мне все, а я о тебе совсем ничего. Ты должен рассказать.