Никколо Амманити - Я заберу тебя с собой Страница 50

В этой гостиной была своя уникальная атмосфера.

Дело, наверное, в том, что свет теплый и неяркий. Ясно, это женщина с большим вкусом…

Женщина с большим вкусом сидела в комнате матери и шептала:

— Мамочка, ты не представляешь, как он вырядился. В такую рубашку… И такие узкие штаны… Какая же я дура, не надо было его приглашать. — Она поправила одеяло матери. — Ладно. Все. Я пойду. И не буду об этом думать.

Она взяла в коридоре несколько чистых листов бумаги, перевела дух и вошла в гостиную.

— Сочиним черновик, а потом подумаем, как его поправить. Садитесь сюда. — .Она очистила стол от бумаг и подвинула два стула, поставив один напротив другого.

— Это вы рисовали? — Грациано указал на акварели.

— Да… — пробормотала Флора.

— Очень красиво. Правда. У вас настоящий талант.

— Спасибо, — ответила она, краснея.

Она не была красива.

По крайней мере, утром она показалась красивее.

Если смотреть на все по отдельности — нос с горбинкой, большой рот, короткий подбородок, светлые глаза — это кошмар просто, но все вместе выглядело странно притягательно, возможно именно из-за этой дисгармонии.

Да, учительница Палмьери ему нравилась.

— Синьор Билья, вы меня слушаете?

— Конечно… — Ему пришлось отвлечься от раздумий.

— Я говорю, что никогда в жизни не писала резюме, но видела, как это делается, и думаю, что начинать нужно с самого начала, с того, когда вы родились, а потом попытаться подобрать сведения, которые могут заинтересовать хозяев того заведения, куда вы хотите поехать…

— Хорошо. Начнем… Я родился в Искьяно в…

И пошел врать.

Первым делом он указал неверную дату рождения. Скостил себе четыре года.

Прекрасная идея — резюме.

Он сможет рассказать ей о своей жизни, полной приключений, обворожить ее рассказом о тысячах встреч в его странствиях по миру, о своей любви к музыке и обо всем остальном.

Флора взглянула на часы.

Уже полчаса прошло с тех пор, как он начал рассказывать, а ничего еще не написано. Он ее так задурил своей болтовней, что голова закружилась.

Этот тип едва не лопается от самодовольства. До крайности самоуверенный, причем без всяких оснований. Так и раздувается от важности, будто первым побывал на Луне или словно он Райнхольд Месснер.[6]

А самое неприятно то, что он, как ди-джей в нью-йоркском клубе, как экскурсовод перуанской группы в Аргентине, как второй пилот ралли в Мавритании, как юнга с яхты, прошедший по Атлантике в девятибалльный шторм, как волонтер в госпитале, как паломник в тибетском монастыре, разбавлял без меры историю своих приключений какой-то третьеразрядной псевдофилософией. Какой-то кашей из идей нью-эйдж, буддизма хинаяны, культуры автостопа, отголосков поколения битников, гламурных картинок и молодежной дискотечной культуры. В общем, если убрать из его болтовни все героические похождения, выходило так, что ему нравилось только валяться на тропическом пляже и играть под луной свою распрекрасную испанскую музыку.

Это для резюме не годилось.

«Если я его не прерву, он до утра будет рассказывать». Флора хотела покончить с этим и выпроводить его наконец.

Присутствие этого мужчины в доме ее раздражало. От его взгляда она испытывала беспокойство. В нем было что-то чувственное, и она приходила в волнение.

Она устала. Гатта устроила ей кошмарный денек, к тому же ей казалось, что она нужна матери в соседней комнате.

— Ладно, оставим в покое восстановление популяции оленей на Сардинии и попробуем сосредоточиться на чем-нибудь конкретном. Вы говорили про музыканта, Пако де Лусия. Мы можем написать, что вы выступали с ним. Он известный артист?

Грациано аж подпрыгнул.

— Пако де Лусия известный артист? Да он знаменитость! Пако гений! Он всему миру объяснил, что такое фламенко. Он все равно что Рави Шанкар для индийской музыки… Серьезно.

— Ладно. Значит, синьор Билья, мы можем написать…

Она собралась писать, но он тронул ее за руку.

Флора замерла.

— Я могу вас попросить о любезности?

— Я слушаю.

— Не надо меня называть синьор Билья. Для вас — просто Грациано. И пожалуйста, давайте перейдем на «ты».

Флора поглядела на него с раздражением:

— Ладно, Грациано. Итак, Пако…

— А тебя как зовут? Можно узнать?

— Флора, — буркнула она, немного поколебавшись.

— Флора… — Грациано прикрыл глаза с блаженным видом. — Какое красивое имя… Если бы у меня была дочь, я бы хотел, чтоб ее так звали.

Она была крепкий орешек.

Грациано не думал, что придется иметь дело с генералом Паттоном.[7]

Все истории, которые он ей рассказал, она пропустила мимо ушей. А он старался как мог, он проявил столько выдумки, фантазии, он говорил так увлекательно, что в Риччоне все бы уже валялись у его ног. Обнаружив, что обычного репертуара уже не хватает, он насочинял столько ерунды, что если бы хоть половина того, что он рассказал, была правдой, он был бы счастлив до конца своих дней.

Никакого эффекта.

Чертова училка оказалась вершиной высшей категории сложности.

Он поглядел на часы.

Время шло, и возможность увезти ее в Сатурнию внезапно показалась ему далекой, недостижимой. Он не сумел создать правильную атмосферу. Флора восприняла резюме слишком серьезно.

«Если я сейчас спрошу ее, не хочет ли она поехать искупаться в Сатурнию, она меня в такую даль пошлет…»

Что ему оставалось?

Следовало ли воспользоваться методом Зонина-Ленчи (его приятелей из Риччоне), то бишь накинуться на нее? Вот так, сразу, без всяких ненужных разговоров?

Ты подходишь и резким рывком, как кобра, пока она не сообразила, в чем дело, внедряешься языком ей в рот. Возможно, это действенный способ, но метод Зонина-Ленчи имел ряд противопоказаний. Чтобы он сработал, жертва должна быть покорной, привычной к определенного рода подкатам, а иначе она заявит в полицию, что ты пытался ее изнасиловать. Кроме того, этот метод из серии «пан или пропал».

«Тут более вероятен вариант „пропал“, черт ее дери. Попытаюсь-ка я держаться пооткровеннее, только бы ее не спугнуть».

— Флора, не хочешь попробовать виски, которое я принес? Оно особенное. Мне его прислали из Шотландии. — И он начал медленно, почти незаметно, но неотвратимо сдвигать свой стул ближе к позициям генерала Паттона.

Главная проблема Флоры состояла в том, что она не умела отказывать. А также настаивать на своем и заставлять с собой считаться. Будь она более решительной, как прочие люди, она бы сказала:

— Грациано (и как сложно обращаться к нему на «ты»), извини, но уже поздно, тебе пора.

А она вместо этого принесла ему выпить. Она вернулась с кухни с подносом, на котором стояли бутылка и два бокала.

Грациано, пока ее не было, переместился на диван.

— Вот. Извини, я сейчас вернусь. Мне совсем немножко. Я не очень люблю алкогольные напитки. Пью в основном лимончино. — Поставив поднос на столик перед диваном, она побежала к мамочке.

Без пятнадцати девять!

Времени для осторожных подходов не осталось.

Самое время применить метод Сома, решил Грациано, досадливо покачав головой. Не хотелось ему, но другого выхода не было.

Сом — это еще один его приятель, нарик из Кастелло, получивший свое прозвище за сходство с усатой рыбой.

Глаза у него тоже были рыбьи.

Помнится, как-то раз в приступе красноречия Сом ему объяснял: «Слушай, все просто. Увидел ты на вечеринке симпатичную бабу. Она, конечно, пьет что-нибудь — джин-тоник там или что еще. Садись рядом и, как только она отвернется, брось ей в бокал таблетку, я скажу какую, и все, через полчаса она готова, можно брать».

Метод Сома не самый спортивный, это правда. Грациано им пользовался редко, в случае крайней необходимости. А во время соревнований это запрещено, если поймают — точно выгонят и дисквалифицируют.

Но, как говорится, в крайней беде — крайние меры.

Грациано достал из кармана портмоне.

Ну-ка, что там у нас?

И вытряхнул на ладонь три голубые таблетки.

— «Спайдермен»… — прошептал он, счастливый, как старый алхимик, наконец-то создавший философский камень.

«Спайдермен» — таблетка, выглядящая безобидно, голубенькая, с бороздкой посередине — запросто примешь ее за лекарство от головной боли или изжоги, но она не такая. Совсем не такая.

В этой шестидесятимиллиграммовой таблеточке психотропных веществ больше, чем в целой аптеке. Ее синтезировала на Гоа в девяностые годы группа калифорнийских биологов, которых выгнали из Массачусетского биологического института за нарушение научной этики совместно с шаманами с полуострова Юкатан и группой немецких психиатров-бихевиористов.