Амос Оз - Черный ящик Страница 50

Короче, дорогая Жанин, поскольку у тебя и Бруно вполне хорошие личные связи со всеми вовлеченными в конфликт людьми, то есть, и с Мишелем, и с Иланой, а также с сыном ее Боазом, который жил у вас какое-то время после того, как я освободил его, и поскольку Бруно когда-то служил в армии под командованием ее первого мужа и знаком с ним еще с тех времен, то, быть может, имеет смысл, чтобы вы поехали туда и поговорили с ними по душам? До того, как, не приведи Господь, разразится публичный скандал – с прессой, неприятностями, унижениями, – что очень больно ударит по Мишелю и по всему клану Сомо. Я умоляю вас от имени семьи и друзей. На вас возлагаем мы все наши надежды!

Если вам покажется целесообразным, чтобы и я присоединился (сняв форму полицейского), разумеется, я готов немедленно по возращении из Эйлата поехать туда с вами. Только оставьте мне телефонное сообщение в штабе полиции тель-авивского округа на имя старшего инспектора Эльмалияха, а уж там мне сумеют передать по связи. А может, лучше не терять времени и вам стоит поехать туда вдвоем при первой же возможности? Кроме того, Жанин, пожалуйста, позвони немедленно Мишелю, ибо он в ужасном состоянии, и попытайся уговорить его, чтобы он не делал глупостей и не слушал дурных советов.

С благодарностью и надеждой, что вы добьетесь успеха, и – как всегда, – с дружескими чувствами

ваш Проспер Эльмалиях

* * *

Господину А. Гидону

Дом Гидона, Зихрон-Яаков

Передать лично в руки

С Божьей помощью Иерусалим,

Канун Святой Субботы

8 день месяца элул 5736 (3.9.76)

Мой господин!

Это письмо Вы получите из рук специально посланного человека до наступления Субботы – таким образом, мы предоставляем Вам еще около тридцати часов на размышления, дабы Вы дали себе отчет в своих поступках, поскольку в воскресенье в девять тридцать утра прибудут к Вам несколько моих друзей с целью вернуть домой мою дочь Мадлен-Ифат (добром и с соблюдением всех правил учтивости или путем иным – все в соответствии с Вашим поведением). Что же до той несчастной женщины, что пребывает в Вашем обществе, то она будет предоставлена собственной судьбе. Как увижу я лицо ее, когда сердце мое опустошено? Как соизволил разъяснить мне вчера почтенный раввин Бускила, ее статус все еще нуждается в выяснении: весьма вероятно, что, в соответствии с еврейским религиозным законом – Галахой, она ныне находится в ситуации женщины «запрещенной мужу» и «запрещенной любовнику» – она изгнана из этих двух миров. Во всяком случае, мое настоящее требование касается только дочери, Мадлен-Ифат, на которую, по законам божьим и по законам государственным, нет и не может быть у Вас ни малейшего права, ни малейшей претензии, ни малейшей зацепки, и потому лучше Вам вернуть ее миром в воскресенье утром, ибо в противном случае Вы вынудите нас принять меры. Знайте, Вы предупреждены, мой господин.

Подписано: Михаэль (Мишель – Анри) Сомо

Р.S. Убейте меня, но в голове не укладывается, даже если вывернуть мозги наизнанку, как вы могли совершить подобную низость? И такую жестокость! Даже среди поганых язычников, даже в шайках разбойников и грабителей такое не принято!

Слышали ли вы, мой господин, о пророке Нагане? О грехе царя Давида, который взял себе в жену чужую жену Бат-Шеву? Или, может быть, в наши дни современные профессора уже свободны от необходимости знать, что написано в Священном Писании?

… Вот уже три дня брожу я по Иерусалиму, щетина покрывает мои щеки – ибо как могу я сбрить этот знак скорби? Я брожу и спрашиваю себя: «Еврей ли ты или амалекитянин?» Человек ли ты, созданный по образу и подобию Божию, или – не приведи Господь – один из демонов- разрушителей? Все преступления, что совершил ты против этой женщины и ребенка, белы, как снег, по сравнению с новой твоей гнусностью. Даже жители Содома и Гоморры не потерпели бы тебя! После издевательств над женщиной, после того, как ты отшвырнул от себя ребенка, словно гнилой плод, ты не сказал себе: «Хватит!» – а вновь протянул свои грязные лапы к единственной овечке бедняка. Пролил ты мою кровь и стоишь на крови.

По правде говоря, я сомневаюсь, есть ли у человека, тебе подобного, злодея, на котором пробы ставить негде, негодяя, отлитого из подлости, есть ли в тебе вообще хоть капля страха Божьего, или пусть хоть капля совести. По-видимому, нет. Я слышал здесь, в Иерусалиме, от некоторых людей, что ты – большой приверженец арабов. Согласно твоим «взглядам», тут, по-видимому, земля Измаила, обещанная Небом потомкам Ибрагима, та земля, которую Муса видел издали и которою правил царь Дауд, а нам, евреям, здесь и искать нечего. Если это так, то почему бы тебе не счесть меня хотя бы арабом? И не вести себя в соответствии с твоими замечательными принципами, касающимися арабов? Разве ты отобрал бы у араба его жену? Его дочку? Его «овечку бедняка»? Наверняка ты бы, не сходя с места, принялся писать об этом статьи в газету, устраивать демонстрации, подписывать петиции, ты бы потряс и небо, и землю, если бы кто-нибудь посмел сотворить нечто подобное с последним из арабов. Но мы – наша кровь – ничего не стоим, мы – позор для соседей наших, посмешище в глазах всех, кто нас окружает. Наступили уже «грозные дни», канун Дня Искупления, господин Гидон, и лучше бы Вам вспомнить, что Тот, Кто воздает по заслугам тщеславным, Он не потерпит ни насмешки, ни легкомыслия. Или я пребываю в заблуждении?

Быть может, не приведи Господь, Небеса пусты? Нет ни Правосудия, ни Судьи? Быть может, весь мир погружен в беззаконие?

… Правда в том, что уже с самого начала было у меня подозрение, что, как говорят у нас, «семь гнусностей у тебя в сердце». С тех пор, как началась твоя переписка с этой несчастной, вдруг рухнули естественные барьеры. С тех пор, как твои чеки начали заливать нас, словно проливные дожди, по ночам, бывало, все нутро мое ныло от страха: а вдруг ты разбрасываешь у ног наших сеть, чтобы опутать нас? Что это? Новое сердце вдруг забилось в твоей груди? Или это Сатана приплясывает перед нами? Для чего заливает он нас этим потоком денег? Быть может, всего лишь подстерегает в засаде, чтобы схватить бедняка, увлекая его в сети свои, как написано в Книге Псалмов? Но я говорил себе: «Быть может, мой долг выстоять перед этим испытанием». Не поддаваться подозрениям. Использовать возможность трактовать сомнения в твою пользу и открыть перед тобою Врата раскаяния. Слишком чистые глаза, чтобы видеть зло, – вот каким был я, а следовало бы мне пресечь эту нечистую связь еще в самом зародыше.

Стало быть, и я согрешил? Корысть застила мне глаза?

О грехах своих я вспоминаю ныне, перечитав сказанное: «Не будь чрезмерно праведным». А сейчас Небо взыскивает с меня семикратно. Дабы извлек я должный урок: не подставлять спину свою под удары и не «подставлять вторую щеку» (это не в традициях иудаизма), а поступать с нечестивым так, как повелевает нам Пасхальная хаггада. Ныне я подвергаюсь наказанию, а ты – всего лишь плеть, опускающаяся на мою спину. Лет пять-шесть прожил Михаэль Сомо с поднятой головой, лет пять-шесть было дано ему прожить, чуть-чуть распрямившись, – в роли отца, мужа, человека, а теперь с него требуют оплаты по счету, да еще с процентами, требуют, чтобы снова он стал нулем. Возвратился в прах, из которого он имел наглость попытаться выбраться наверх.

Сегодня вечером, в предзакатный час, отправился я в рощу Тальпиот, чтобы, как сказано в Псалмах, «возвести очи мои к горам, откуда придет помощь моя». Но где Сомо, а где горы? Горы молчали, не удостоив меня ответом на извечный вопрос: доколе будут радоваться нечестивые? Судия всей земли поступит ли неправосудно? Вместо ответа окутались горы тьмой. Кто я такой, чтобы жаловаться? Раввин Бускила посоветовал мне принять страдания с любовью. Напомнил, что вопросы эти оставались без ответа даже тогда, когда тысячелетия назад задавали их люди позначительнее и получше меня.

Горы окутались тьмою, не обратив на меня внимания, а я постоял там еще немного, дивясь движению ветра, ласкающего такого, как я, поражаясь звездам, являющим себя не человеку, а червю малому, – пока не стало прохладно. И тут-то я, кажется, постиг, что Сомо – ничтожно мал. Что горе его – как тень проходящая. И запрещено ему пытаться понять то, что повергает его в изумление. Лишь на миг задумался я о путях Провидения, на мгновение взалкал я смерти, и даже промелькнула во мне жуткая мысль: пойти и убить тебя собственными руками, – но уже в следующую секунду я передумал и сдался. К тому времени, когда выплыла луна, я уже успокоился, и душа моя застыла. «Дни мои – как тень склоненная, и я иссох, как трава».

Ну, а вы-то, мой господин? Вы-то как не боитесь? Куда устремите глаза Ваши? И к кому возденете руки, полные кровавых денег?

Правда в том, что Вы, хоть и являетесь, по-видимому, великим заступником арабов и ненавистником сынов Израиля, крови арабской пролили, как воды, во время войн, да и между войнами сгубили их немало. Между тем, как я, якобы националист и фанатик, во всю свою жизнь не пролил чужой крови. Ни единой капли! И по моей вине даже волос не упал с головы араба, несмотря на то, что и я сам, и предки мои сыты по горло и позором, и плевками, да и вещами похуже того. Я не причинил зла ни еврею, ни иноверцу, я всегда терпел и молчал. Вот вы считаетесь великим гуманистом, добросердечным, готовым на всяческие уступки, а я – жестокий фанатик. Вы – человек Вселенной, а я – ограничен, узок мой горизонт. Вы – лагерь мира, а я – замкнутый круг кровопролития. Почему же эта злосчастная клевета разлетается по свету, как на крыльях? Потому что Вам и Вам подобным приличествует слава, а мне и мне подобным – молчание. Наверняка по количеству пролитой Вами арабской крови стали Вы асом кровопролития. Но как же мы восхищались вами в юности! Как из нашего далека обращали к вам свои взоры! Великолепные герои! Сыны великанов! Возрожденные львы Иудеи!…