О'Санчес - Я люблю время Страница 50

– По-моему, здесь все психи.

– С кем поведешься. Так я его бужу? Вот его история болезни, кстати, спрячь подальше, авось не пригодится. Жена-героиня, понимаешь… Бужу?

– Буди. И пусть мне повезет на этот раз. Нам всем!

– Пусть повезет. Время залечит что угодно и кого угодно, как-нибудь – да будет!

Неожиданно легко, здесь же на узенькой набережной, поймали покладистого частника, молчаливого и тихого, Тата с мужем устроились на заднем сидении, а Велимир ехать отказался, поскольку им отныне было не по пути. Помахали друг другу ручкой: «Чао!», «Пока!», чтобы никогда уже больше…

А что? Как раз все удачно сложилось: Тата теперь по уши в своих проблемах, и под ногами путаться не будет. Помощник-испытатель – вот он… Где-то рядом должен быть… Впереди лучшая и большая половина дня. Хорошо. Велимир спохватился про себя: забыл спросить у Таты, зачем она вечером приходила к Светке, защитную магию на дверях беспокоила?… Может быть это очень важно? Вряд ли, просто любопытно, а значит, можно полюбопытствовать без риска обрушить скучным ответом игру на самом интересном месте… После секундного колебания Велимир все же потянулся, потянулся мыслью и приоткрыл самый краешек Татиной памяти и сознания… Тьфу, пропасть! Собиралась она посплетничать о нем и Филарете, кто кому больше нравится, с той и другой стороны! Можно было бы и так догадаться, без «подглядываний».

Велимир скосил глаза на предплечье, повыше, тряхнул им, чтобы проверить – в кармане ли обруч с камешком?… На месте. Руки в брюки – и вперед, куда глаза глядят. Но не мешало бы и пожрать. А потом на окраины, лучше в какой-нибудь парк. Велимир шел, вновь переживая в памяти подробности эпизода в больнице, а тот, кого он называл Тер-Тефлоевым, покорно следовал в одном шаге от него, слева сзади.

– Ты бы хоть сменил бы халат на что-нибудь гражд… О, уже? Молодец. А чего такой сутулый, ну-ка распрямился! Вот, совсем другое дело – кавалергард! Теперь видно, что терапевт Бесенков впрок тебе пошел. И клыки спрячь, не зоопарк. Может, ты на меня скалишься?

– Нет, владыка.

– Смотри мне! Я заверну вот в это кафе, перекушу малость, а то все сыты, довольны, один я позабыт-позаброшен. Стой смирно, прохожих не задирай. Я постараюсь быстро – и поедем на лоно природы в парк Сосновку.

Глава 11

Слава, деньги, власть, секс – все это не пустяки, если на них не размениваться. И все это есть, или может быть у меня, но я редко ими злоупотребляю, ибо сказано: умеренность – роскошь королей, а я ли не сам себе король королей? Впрочем, время от времени и от умеренности следует воздерживаться.

Чем еще мне люб человеческий образ жизни – так это возможностью и способностью удивляться, когда его ведешь. Прелестно и восхитительно дурачиться, дурачить себя и других! Живя, пересекая вплавь и вброд повседневность, вольно или невольно ты представляешь себе, прогнозируешь одно – а тебе встречается другое. Ты сличаешь реальность с прогнозом, обнаруживаешь сто разниц и диву даешься: если простец – просто удивляешься отличиям, если круток или подкруток – себе поражаешься, своей способности заблуждаться так разительно.

Короче, шагнул я сквозь дверь, из Пустого Питера к себе – и варежку отвесил!

Мой Бруталин, оказывается, ринулся выполнять мои повеления, касаемо внешнего вида моих слуг и своего собственного, а также, поскольку это не противоречило моим указаниям и ничем не угрожало моему благополучию и здоровью, развернулся и вдоль по интерьеру, но самую чуть. «Разведи руками и мычи от полноты чувств, господин Зиэль и удивись, удивись, мышь тебе в голову, на своих питомцев!» – Вот что мне сказали декоративные перемены в исполнении джинна Бруталина, моей властью назначенного старшим над остальными домашними слугами-джиннами. В коридоре, сразу же слева, меньше чем в метре от входа, возник вбитый в стену гвоздь, а на нем повисла на белом шнурке, который одновременно и рамка, не знаю как назвать: композиция не композиция, картина не картина – в общем, на черном псевдобархатном прямоугольном поле (словно бы квадрат Малевича чуточку растянулся вниз под собственной тяжестью), во множестве мест дырявом, расположились в несколько рядов шесть глаз. Не три пары, а именно шесть разных глаз, каждый из которых как бы высовывается из прорехи. Там, где прореха не закрыта глазом – видна подкладка, желтоватая, непонятного материала. Вполне возможно, что художник Бруталин сделал подкладку из содранной с кого-то кожи, я бы не удивился, ибо – есть сходство.

Глаза я мгновенно идентифицировал, что, все-таки, не помешало мне ошалеть на славу – очень уж неожиданная выдумка. Слева направо, сверху вниз – все мои домашние джинны оказались помещены – насколько я проник в замысел Бруталина – в «таблицу ожидания»: Бергамот, Боливар, Баромой, Бельведор, Брюша, Баролон.

Каждому из них Бруталин позволил глядеть из таблицы наружу, но почему-то – оставил наблюдающими по одному глазу от каждого.

– Зело очумляюще и преизрядного зраку! – вскричал я в виде приветствия Бруталину. – Ну, брат, и задал ты мне перфомансу!

– Рад служить сагибу! – Для себя Бруталин отчубучил аттракцион еще того покруче: на противоположной от картины стене, почти на самом углу маленькой прихожей, в стену оказался вбит еще один гвоздь, а на нем на витой шерстяной нити, зеленое с желтым, повисла здоровенная пробирка, заткнутая пробкой, прозрачная, белого стекла, а в ней-то и угнездился наш Бруталин, как он есть, только маленький и с букетом в руках! То, что он теперь в полный рост, с ногами – это я еще раньше сам ему прямо приказал, остальное – личная инициатива бойца. Увидев меня и услышав мое приветствие, Бруталин вымахнул из пробирки и отвечал уже, стоя передо мною в «натуральный» размер (чуть ниже меня), босыми ногами по линолеуму, кланяясь, разумеется. Дурацкий букет был по-прежнему в его руках, но соответственно увеличился в размерах, и я смог его рассмотреть: два непонятных желтых сухих цветка на длинной, вверху расщепленной и внизу свитой в кольца ветке, напоминающей змею раздвоенным хвостом вверх.

– Не совсем понимаю смысл сей цветочной аллегории, но – стоп. Я сам попробую догадаться при случае, а ты подскажешь мне, если только я попрошу этого. Ок?

– Как прикажет сагиб.

– Значит, так… В целом новации утверждаю. Теперь по частностям. Пока сидишь в пробирке – можешь держать цветы, как вылез оттуда – изволь руки высвободить. Ферштейн?

– Да, сагиб.

– Во, так гораздо лучше, функциональнее. Почему Баролона низверг в самый низ таблицы ожидания? Я тебя спрашиваю!

– Он претендовал на большее. Но сагиб меня назначил главным.

– Все верно. Однако, Баролон – джинн прихожей и имеет право на своей территории на свою долю уважения. Переместить наверх.

– Сделано, сагиб! – Ха! Баролон желотоглаз, а я не замечал этого раньше.

– Нормально. Что, Брюша, дискриминируют тебя эти дылды?

– Нет, господин.

– Не обидно в самом низу?

– Нет, господин

– Никто не смеется над тобой?

– Нет, господин. – Странные ощущения испытываешь, когда шесть непарных глаз косятся на тебя со стены. И вообще…

– Так. Когда я к кому-то из вас обращаюсь, вы должны покинуть временное прибежище, в данном случае – таблицу ожидания – и предстать передо мною в положенном виде. Всем понятно?…

Оп, придурок жизни! Я даже вздрогнул от неожиданности, но рассмеялся: все семеро выпрыгнули из таблицы и плотной шеренгой выстроились в тесной прихожей, маленький Брюша у самых дверей, правофланговый, конечно, Бруталин. Сам виноват, поскольку задал общий вопрос, а перед этим повелел – вот они и выполнили повеление.

– Все по местам, кроме Бруталина и Баролона.

– Баролон, не сердись на Бруталина, понял?

– Да, господин.

– Позаботься о новых роликах, старые закончились. Поговори с Боливаром, поищите в сети по каталогам и сконструируй наилучший образец. Упор на скорость, но и маневренность чтобы не хуже, чем у прежних была. Понял?

– Да, господин.

– Ты славный малый. По правде сказать, все забываю, маневренность у старых была неважной. Подшеруди, усовершенствуй, насколько это возможно без привлечения внечеловеческого. Понял? Без этих волшебных штучек.

– Средствами, способами и материалами, на сегодняшний день доступными обычным людям этого мира?

– Толково сказано. Да. Погоди… Какого именно мира?

– В котором господин изволит проживать большую часть нынешнего времени.

– Да. – Я двинул пальцем, и Баролон послушно прыгнул на место. Да… Пожалуй… да, так удобнее, так мне больше нравится. Таблица ожидания! Надо же – выдумал!

– Брюша.

– Да, господин.

– Погоди… Баролон, и ключи восстанови, рюкзак и термос я сам куплю. Брюша, мою любимую обстановку: Море дождей…

– Сделано, господин. – Брюша, согласно приказу, подготовил мне лунный пейзаж, отворил с поклоном убогую дверцу в убогий сортир, и я взгромоздился на стульчак. И уже как бы на Луне – впечатление полное и адекватное! Я люблю это странное место – Луну. Холод и вакуум не терзают меня, ибо им не велено, единственный проводник звуков для моих ушей – это я сам, тело мое. Контрастность такая, что части моего тела, попавшие в тень, кажутся мне отсеченными – хоть пальцами шевели для проверки. Земля висит, всегда на одной высоте, и мне грустно смотреть на нее. Замирание под ложечкой гораздо сильнее, чем на Марсе. Но Марс не приглянулся мне, а Луна вот – по душе. Она честнее, как бы: нет атмосферы – так напрочь ее нет. Свет – светом, тень – так уж тень. А Марс… И не Луна он, и не Земля, Недолунок какой-то… Что сегодня выдумает мне Брюша?