Елена Сазанович - Всё хоккей Страница 50

– Ну, это я бы точно знала! А я даже понятия не имела, что Макс там работает! Впервые слышу! У него частная практика – это точно. И знаете, Виталий Николаевич, у меня такое ощущение, что это ваше расследование зашло в тупик. И вообще нет смысла его продолжать. И что мы ищем? Возможно, Юра вообще сжег эту папку? А возможно в ней ничего и не было важного! Понимаете, эта вся история, словно болото, тянет меня назад. А я вот впервые захотела что-то изменить в жизни. И вот начала со стрижки! И, знаете, получилось!

Она даже встала с места и покрутилась перед моим носом.

– Скажете, нет?

– Не скажу, – пробубнил я, слегка растерявшись.

– Не думаю, чтобы Юра был бы счастлив, узнав, что я заживо себя похоронила, и с утра до вечера копаюсь в его бумагах, дабы выяснить то, чего нет! В конце концов это его теория: чтобы жить дальше, чтобы двигаться дальше, нужно уметь многое вычеркивать из памяти. Только память тянет нас назад!

Похожие слова мне говорила и мама. И к чему привела такая амнезия?

– Вы поймите меня правильно, – Надежда Андреевна вдруг поникла и села на место, она даже слегка покраснела, словно устыдилась своих заявлений. – Я не говорю, что нужно забывать человека. Это кощунственно! Но многие обстоятельства, точнее – выборочные обстоятельства, их, все же, вычеркивать следует. Я вот, например, даже опасаюсь, что мы можем найти в этой папке? Хотел ли бы Юра, чтобы мы что-то нашли? Вначале брало любопытство. А теперь… Теперь только страх и уже нежелание, что-либо менять. Юра мертв. А я жива. И этот факт я не признать не могу.

И, словно в подтверждение своих слов, Надежда Андреевна покрутилась у зеркала, любуясь новой стрижкой. Она как никогда была жива.

В эту ночь я уснул только под утро – не давали покоя слова Смирновой. Мне всегда казалось, что она помешана на своем муже. Что она гораздо глубже и тоньше для банального желания не ворошить прошлое. Что она жила и всегда будет жить памятью. Памятью… Которая действительно жить мешает.

Если бы одним разом вычеркнуть из памяти тот смертельный матч, когда шайба попала в голову Смирнову. Разве бы я здесь находился? Я бы, наверняка, по-прежнему волочился по богемным тусовкам под руку с лже-Дианой, по вечерам вместе с ней злобненько обмывал кости нашим знакомым, перелетал из одной страны в другую, и в перерывах между игрой суетливо мотался по магазинам в поисках новомодных шмоток. Только, если бы я потерял память.

Но, как ни странно, я не хотел уже ее терять. Меня устраивало теперешнее положение. И в отличие от Надежды Андреевны, я собирался продолжать расследование. Я чисто физически ощущал свой долг перед Смирновым. И собирался его вернуть.

Однако, что могло случиться со Смирновой? У меня закралась коварная мысль: не дай бог, она в меня влюблена? Не хватало! Но не мог не признать, что только любовь способна на подобные метаморфозы. И позднее в этом убедился.

Этой ночью я читал Смирнова. В частности, о том, что только память, словно болото, может затягивать. Тянуть назад. Что из этого болота нет шансов выбраться…

Утром как по будильнику я проснулся от привычного звонка в дверь. Взял рекламную газету, тут же, не глядя, бросил ее в мусорное ведро. И эта бессмысленность ранних пробуждений, и этот невидимый старик с собакой по-прежнему раздражали. Но я привык к своему раздражению. Это было частью моего утра, моей жизни. Как и привык к голубям за окном, утреннему кофе, сигарете и омлету с колбасой, который искусно готовила Надежда Андреевна.

Правда, сегодня он слегка подгорел, потому что Смирнова непривычно долго и мило с кем-то щебетала по телефону. Закончила она разговор, когда одна моя нога была уже за порогом.

– Куда вы? – спросила Надежда Андреевна, и в ее голосе я уловил страх.

– Попробую поискать этого парня, автогонщика. Конечно, сомневаюсь, чтобы он что-либо прояснил, но как знать…

– А я думала, мы с вами съездим на дачу, там уже все закончили, даже беседку сделали.

– Съездим, Надежда Андреевна, обязательно съездим, – я ободряюще улыбнулся. – Еще тысячу раз съездим. Просто нужно решить дела.

– Это мои дела, – отрезала Смирнова.

– Нет, Надежда Андреевна, это и мои дела.

Я прикрыл за собой дверь. У меня закралось предчувствие, что совсем скоро это станет лишь моим личным делом. Как-то в один миг меня вдруг перестала мучить совесть перед Смирновой за то, что я отнял у нее мужа. Перед человеком, отказывающимся от памяти, чувство вины пропадает. Но это не означает, что вина исчезает совсем. Она существует независимо от моего желания или воли. Она материализована в пространстве и может умереть только со мной. Даже, если я ее тысячами изощренных способов сумею загладить. И даже если ее, по логике уголовного закона, нет совсем.

Разыскать Матюхина оказалось проще, чем можно было ожидать. Правда, для этого мне пришлось заглянуть в общество автогонщиков, представившись вновь журналистом, но уже из спортивной газеты. Лысоватый очкарик в хорошем костюме не вызвал подозрения, и хорошенькая белокурая секретарша в приемной даже не заглянула в список. А мило мне улыбнулась, скорее не мне, а куда-то вдаль, видимо, при этом представляя лицо Витьки. И мечтательно протянула.

– Матюхин известный парень! Шебутной очень! А так мог бы большую карьеру в спорте сделать. Но не захотел. Очень уж любит на рожон лезть. Странно, что вы про него решили написать. Хотя… Возможно вы и правы. Положительный герой сегодня неинтересен.

– А он герой отрицательный?

Секретарша наморщила узенький лобик, словно мой вопрос поставил ее в тупик. Но тут же нашлась с ответом.

– Скорее, он просто герой. Если хотите, герой скандалов, – она печально вздохнула, видимо, вспомнив свои встречи с Матюхиным. – Не люблю скандалистов (видимо, из встреч с Матюхиным ничего не получилось).

– Вот и не верю! – я шутливо погрозил ей пальцем. – Какая девушка не любит скандалы, и какой парень не любит быстрой езды?

– Ну, тогда вам действительно по душу Матюхина. Он обожает и быструю езду, и скандалисток, – и она протянула адрес автосервиса, где в перерывах между бешеными гонками коротал свое время Матюхин.

Этот парень оказался точь в точь, каким я его представлял в своем воображении. Невысокого роста, крепкого сложения, с бандитской скуластой рожей. Как и положено, для полного завершения образа, под глазом виднелся свежий синяк. Но это ничуть не лишало его обаяния.

Он сидел на корточках, ко мне спиной, и копался в моторе «Жигулей».

– За тачкой явился? – не оборачиваясь, спросил он низким хрипловатым голосом.

– Да нет, по твою душу, – я мгновенно сообразил, что с ним не стоит играть в игры про журналистов. А лучше поскорее перейти к делу.

– А к чему тебе моя душонка понадобилась? – он медленно поднялся с корточек и повернулся ко мне лицом. – Уж не для покупки ли? Много тут охотников купить мою душу, да не получится, во!

Он бесцеремонно показал фигу.

– У меня на лбу написано – «Не продается!».

– И под глазом у тебя тоже это написано.

Он машинально притронулся грязной ладонью к синяку. Тот почернел еще больше.

– Говори – чего надо, очкарик! А то засвистишь пулей! А если опять бабки начнешь мне пихать за сбавку скоростей, то знаешь, с какой скоростью с этими бабками я тебя вышибу!

Я вдруг вспомнил, сколько мне денег предлагали за сомнительные сделки на хоккейной площадке, и я спокойно, без всякого зазрения совести на это шел. Да, еще полгода назад мы бы с Матюхиным вряд ли нашли общий язык. Но теперь, похоже, у меня был шанс. Я уже играл на его стороне.

– В этом я не сомневаюсь. Поэтому сразу скажу. Вернее спрошу. О девушке твоей… Жене.

В один миг Матюхин как-то поник, сгорбился, стал меньше ростом, вся его бравада улетучилась. И он тщательно стал вытирать мокрой тряпкой руку, словно поскорее хотел ее отмыть.

– Женя, – тихо повторил он. – При чем тут Женя? Я не понимаю. Жени больше нет. И не будет. Никогда не будет.

Он говорил медленно, нараспев, так, словно каждое слово давалось ему с невыносимой болью.

– Я знаю, – в унисон ему тихо ответил я.

Реакция Матюхина была непредсказуема. Он вдруг побагровел, сжал кулачищи и бросился на меня. Но я еще умел отражать удары. И только когда он мне въехал по колену, я вскрикнул от страшной боли, и опустился наземь.

– А говорили, что играешь честно.

– Ты чего, чего! – он подскочил и помог подняться. Когда я, хромая, сделал пару шагов, он все понял.

– Ты это, очкарик, прости меня! Я же и понятия не имел, что ты подстрелянный. Я и впрямь честно играю. И чтобы в больное или запрещенное место. Да ни в жизнь!

– Вот и хорошо, – я, опершись о трость, сделал еще пару шагов, чтобы убедиться, что с ногой все в относительном порядке. А заодно окончательно воззвать к совести Матюхина. – Вот и замечательно. Значит, у нас получится честный разговор.

– А о Женьке я могу говорить только честно. Так всегда было. Или честно говорил или молча бил. Но тоже честно.