Назира Раимкулова - Останься со мной навсегда Страница 50

— Горе! Горе случилось! Нет больше мамы вашей!

Я оторопела и онемела от неожиданности: «Как? Почему? Что?»

В голове мысли перемешались, а трубка продолжала верещать. У меня застрял комок в горле, ничего не хотелось говорить, а слезы тихо катились по щекам. Они были настолько горючими, что жгло не только лицо, но и сердце.

Положив трубку, я направилась в номер, и стала соображать, что надо брать билет на самолет и лететь в Кыргызстан. Взяв на работе отпуск, забрав детей, я поехала в аэропорт. В Домодедово мы просидели сутки, не было билетов. Несмотря на маленький возраст, дети не хныкали, они будто понимали, что случилось что-то страшное. Рейс до Бишкека отменили, пришлось сдать билеты и купить билеты на рейс до Алматы. Через час, взяв такси в аэропорту Алматы, мы уже мчались в сторону Бишкека. Оттуда надо было ехать еще четыре часа, по зимним дорогам до Балыкчи. На перекладных я смогла добраться домой за двое суток…

Машина остановилась в трехстах метрах от дома, где мы жили и, согласно традициям, пешком пошли к открытым воротам.

Нас встретила тишина. Оказалось, что похоронная процессия выехала полчаса назад. У киргизов принято хоронить только мужчинам, женщины на кладбище не едут. Именно поэтому возле собранной траурной юрты не было мужчин, которые встречают пришедших попрощаться с усопшим, скорбным плачем. В юрту, где лежит тело покойного, входят только женщины, мужчины остаются снаружи. Зайдя в юрту, я увидела сестер мужа. Они вместе с плакальщицами сидели и плакали навзрыд.

Мне было горько оттого, что я не смогла проводить свою свекровь в последний путь и опоздала на похороны, но потом я поняла, что, наверное, она и сама не хотела бы, чтобы я увидела ее такой.

Приехала машина с кладбища. Я не узнала мужа. Глаза его были полны горя. Мы обнялись и заплакали. Немного успокоившись, он спросил:

— Когда мы уезжали, ты долго стояла и смотрела нам вслед. Скажи, ты знала, что мама умрет?

— Да, я знала.

— А почему ты не сказала?

— Как я могла тебе это сказать?

Мы замолчали. Вечером, когда все разошлись, и мы остались одни со своим горем, муж рассказал, как мама мужественно держалась.

Первые сутки она очень плохо себя чувствовала, и муж, найдя медсестру в поезде, попросил делать обезболивающие уколы. Когда добрались до Казахстана, в вагон стали заходить местные торговки с рыбой. Мама, сколько я ее помню, не любила рыбу, но тут она сама попросила сына купить ей одну. Муж очень обрадовался. У него вдруг появилась надежда, что мать начинает выздоравливать! Она смогла умыться, накрасилась, стала общаться с соседями по купе, поиграла в карты, погадала на счастье. Съела рыбу, выпила стопку и легла. Больше она не вставала, она лишь постанывала при очередном приступе боли, о которой можно было лишь догадываться.

Станция Луговая. До Бишкека осталось совсем немного, пять часов.

Мама заснула тревожным сном. Перед Бишкеком она разговаривала с сыном о жизни.

Приехали. Снег хрустит под ногами, пар выдает горячее дыхание людей. Мама что-то шепчет сыну, он с трудом понимает, о чем она просит. Голос ее словно уже из другого измерения, глухой и тихий. Мой супруг помогает сойти матери с платформы. Пока он выгружает багаж, она обессиленно садится на снег.

— Мама! Ты что? Ты же простынешь?

Сын старается поднять ее, но она совсем не хочет ни вставать, ни идти. Рядом стоит тележка. С помощью грузчика они сажают ее на тележку и везут к стоянке такси. Она просит отвезти ее прямо домой в Балыкчи, но сын видит, насколько ей тяжело и говорит, что они поедут к сестре, которая живет в двадцати минутах от вокзала.

Приехали. Лестница в подъезде кажется бесконечной. Она хочет искупаться. Младшая дочь помогает ей. Все понимают, что это лишь приготовления. Искупавшись, она ложится на диван в гостиной и просит открыть окно. В комнате холодно, но она все просит и просит не закрывать его. Вызвали скорую. Пока скорая приехала, мама с тихим вздохом ушла. Тишина. Звонок в дверь. Муж просит сделать что-нибудь.

Врач, прощупав пульс и осмотрев тело, спрашивает, зачем надо было вызывать скорую помощь трупу?

Муж кричит, как трупу, она только, что была живой!

Тогда врач показывает на трупные пятна, которыми покрыто руки и лицо матери и объясняет, что клетки ее организма погибли еще часов восемь назад. Значит, она умерла, не доезжая Луговой? Как же так! Она же, вот, только что дышала!

Врач сам удивляется и говорит мужу, что, наверное, она слишком сильно его любила, чтобы умереть в дороге.

Разве это не материнский героизм? Моя свекровь всегда знала, что в случае смерти пассажира, его снимают с рейса, и словно чувствуя, что с ней может такое произойти, всегда говорила, что не хотела бы так…

Это удивительно, каким усилием воли можно было продержаться еще восемь часов? Как? Я не понимаю… И теперь знаю, что сила любви к сыну и понимание того, что в случае ее смерти в пути, он вместе с ней будет снят с рейса и останется один на один с тяжким грузом, заставили ее, мать, продержаться до приезда домой…

Жизнь и так не баловала ее. Она овдовела в двадцать восемь лет, оставшись одна с пятью детьми и беременная шестым. Мой муж единственный сын. Он и еще пять сестер. Но больше всего свекровь любила именно его — сына. Она отдавала ему всю свою материнскую нежность. Я помню, как посмеивалась над ними, когда они, взявшись под ручку, торжественно выходили на прогулку. Она гордилась тем, что ее сын всего достиг сам и что она все еще имеет над ним влияние. Через тринадцать лет мама вышла замуж во второй раз. Дети подросли, и она, как и любая другая женщина, хотела счастья.

Однажды она чуть не погибла от рук грабителей. Спасло только то, что вовремя заслонила рукой голову. Пролежала в реанимации больше месяца, операция на голову оставила глубокий шрам, а пальцы рук, по которым пришелся удар, с тех пор так и остались неподвижными.

Второй муж был шкипером на шхуне и уходил на недельные рейсы. Мой свёкор был тихим, добродушным человеком, и тем нелепее казалась его смерть. Погиб он случайно. На Иссык-Куле разыгрался шторм. Караван, возвращавшийся с рейса, попал в него. По странной случайности шхуна моего свекра перевернулась. Он пропал. Моя свекровь ждала его, всматриваясь в далекую синеву озера. Она объявила розыск, ходила по гадалкам, но безрезультатно. Хоронить было нельзя, да и некого. Видимо, уже тогда болезнь, сидевшая в ней, стала разъедать ее изнутри…

Через полтора года кто-то из знакомых сказал, что неподалеку от берега мальчишки играли в футбол с черепом. Мама засобиралась в дорогу. Приехав в то место, где был найден череп, она попросила мужчин найти тело. Местные мальчишки рассказали, в каком районе оно лежит. Никто из приехавших представителей сильного пола не набрался смелости лезть в воду. И тогда моя свекровь сама пошла в воду и своими руками стала собирать останки, пристыдив взрослых мужчин. Она опознала мужа по золотым коронкам на зубах, в кармане пиджака были найдены документы на его имя. Этот случай скорее завершил начатое болезнью дело. После похорон и поминок ее положили в кардиологическое отделение. У нее был порок сердца. Как она только держалась?

Она всегда держалась молодцом, но вот только судьба ее испытывала.

Испытывала всю жизнь, до самого конца…

Я даже не хочу и не могу называть ее свекровью… Потому что своим пониманием, своими поступками, отношением она стала мне мамой. Мы прожили вместе семь лет: были и недомолвки и недопонимания в самом начале, но именно она научила меня жизненным премудростям, она своим примером, своей жизнью и смертью показала, насколько может быть сильной материнская любовь, когда даже умирая, понимаешь, что не можешь это сделать просто так, а до последней минуты помнишь о своем ребенке, о его будущности… Потому и, умирая, не забываешь любить…

Мама, я помню и рассказываю это своим детям, чтобы они знали, какая у них была бабушка.

Жизнь, которая рядом

Бишкек, март 2012 года. Я еду на работу. На пересечении улиц Боконбаева и Раззакова сворачиваю налево. Медленно выправляю руль и наблюдаю картину: несколько серых силуэтов роятся в мусорных баках. Давно не стираная куртка непонятного цвета оборачивается ко мне и презрительно смотрит. Взгляд вдруг упирается в меня: презрение сменяется сначала на удивление, потом на стыд…

Я останавливаю машину, чтобы выгрузить мусор. Серая куртка старается отодвинуться от меня и усиленно копошится в баке. Но поздно! Я узнала свою одногрупницу.

— Ира! Ира, это ты?

Серая куртка не слышит. Она еще больше погружается в свою работу и делает вид, что не замечает меня. Я жду еще немного, затем сажусь в машину и уезжаю. Целый день меня преследовал тот взгляд.

На следующий день я снова еду по той же дороге и снова сворачиваю к мусорным бакам. Возле них копошатся все те же, кроме серой куртки. Я выкладываю в урну пакет и, не удержавшись, спрашиваю: