Франсиско Эррера Луке - Луна доктора Фауста Страница 50

– Понимаю…– протянул епископ. – Понимаю вас, Кинкосес, и разделяю ваше мнение о том, что судью следует держать под замком по причине полнейшего его слабоумия, от которого проистекают и все прочие беды. Пока что посадите его в колодки и выставьте на всеобщее обозрение и осмеяние. При первой же возможности отправьте его в цепях в Санто-Доминго. Обязанности губернатора я тем временем возьму на себя.

Из круглых отверстий торчали скованные руки и голова судьи Наварро, который последними словами поносил епископа и всех немцев. Магдалена по наущению Филиппа приносила узнику поесть и кормила его с ложки.

Перико это возмутило до глубины души, и, едва Магдалена, исполнив долг милосердия, ушла, он тотчас подобрался к колодкам, привстал на цыпочки и под общий хохот помочился на судью.

Гольденфинген и Перес де ла Муэла держались за бока от смеха. Но в эту минуту чьи-то сильные руки схватили карлика за пояс и подняли в воздух.

– Заруби себе на носу, малыш, – сказал Монтальво, а это был именно он, – с испанцем так поступать нельзя и испанец так поступать не станет. Он может убить, но не опозорить. Пойдем-ка к хозяину.

Гуттен строго выбранил своего слугу, потом долго распространялся о христианском милосердии и наконец наложил на Перико епитимью: сегодня же ночью, стоя на коленях в изножье гамака, шесть раз подряд помолиться по четкам, не пропуская ни одной бусины.

Карлик, бормоча молитвы, поглядывал время от времени на печальное и суровое лицо своего хозяина и, не обращая внимания на Магдалену, манившую его к себе на топчанчик, думал так: «Моему хозяину не хватает женщины, в этом нет сомнения. Нельзя столько времени жить одному и при этом не повредиться. Завтра же переговорю с Амапари, индеанкой, у которой такая длинная шея, а ноги еще длинней. Белые люди ссорятся из-за нее. Завтра же приведу ее сюда. Аминь».

Возвращаясь в полдень домой, Филипп еще на углу услышал вопли Магдалены:

– Шлюха, потаскуха!

Амапари выскочила из его хижины, спасаясь, и помчалась по улице, преследуемая Магдаленой, сжимавшей в руке большой нож.

– Что тут за шум? – осведомился Филипп.

– Я выставила ее отсюда! – рыдая, отвечала Магдалена. – Нечего этой мерзавке здесь делать.

– Ладно, ладно, успокойся. Ее уже нет. А зачем же она приходила?

– Негодник Перико позвал ее… Хотел тебя обрадовать…

Гуттен сначала нахмурился, а потом нежно улыбнулся малютке:

– Пока я не женюсь, Магдалена, ты будешь в моем доме единственной женщиной.

Та радостно вскрикнула и, лепеча «славно, славно», бросилась ему на шею. Подошедший в эту минуту солдат окликнул Филиппа:

– У меня для вас письмо, сеньор Гуттен. Вроде бы от его милости Хорхе Спиры. Из Санто-Доминго.

Весь тот год, что бывший губернатор провел в Санто-Доминго или на Эспаньоле, как еще называли этот остров, он постоянно сносился с Филиппом. Одно из первых писем содержало подробности о Федермане: «Разорив Маракайбо, он основал новый город в Кабо-де-ла-Вела, на самой границе с провинцией Сайта-Марта, отчего воспоследовала длительная рознь с ее обитателями».

В другом письме, относившемся к началу 1539 года, Спира уведомлял Филиппа о том, что Федерман оговорил перед государем братьев Вельзеров, а заодно и его, Спиру. «Он обвинил нас в том, что мы наносим ущерб казне, присваивая часть королевской пятины. Как вы понимаете, Варфоломей Вельзер, возмутясь бессовестною клеветой, поклялся прахом отца страшно отомстить негодяю и, по слухам, собрался сам ехать в Толедо, ко двору. : Что же до меня, то я почти оправился от своего недуга благодаря уходу и лечению, которым обязан более всего неусыпному попечению здешнего судейского писца по имени Хуан Карвахаль, который также отзывается о Федермане чрезвычайно дурно, имея на то веские основания».

В августе дошло до Коро печальное известие о смерти императрицы Изабеллы, безвременно скончавшейся в самом расцвете своей красоты.

Родриго де Бастидас снова отправился в Санто-Доминго, а вечером накануне своего отъезда сказал сидевшим у него Гуттену и Хуану де Вильегасу:

– Не переношу здешнюю жару, терпеть не могу здешнюю природу, ненавижу этот богом забытый городок, куда императору было угодно назначить меня архипастырем. Ну, а вы, Филипп, набирайтесь сил и постарайтесь поладить с Вильегасом – в мое отсутствие отправлять должность губернатора будет он.

– Мы с сеньором Гуттеном давние и добрые друзья, – сказал на это Вильегас, – хотя он до сих пор не простил мне возведенных на Спиру обвинений, сочтя мой поступок вероломством.

– Вы не правы, Филипп, – молвил епископ. – Вильегас всего лишь исполнил свой долг христианина и верноподданного. Вероломство имеет свои границы – ив особенности для тех, кто несет на своих плечах тяжкое бремя власти. Сладкие речи Спиры заворожили вас, и вы позабыли о своих обязанностях перед богом и государем. Долг дружбы ничто рядом с долгом верноподданного. Помните об этом всегда!

Филипп и вправду близко сошелся с Вильегасом, самозабвенно любившим этот край.

– Ради бога, дон Филипп, я знать ничего не желаю про этот Дом Солнца, – говорил он. – Мы с женой обрели здесь все, о чем только может мечтать человек. Разумеется, я не наживу здесь каменных палат, но зато и индейцы, и испанцы любят сильней, чем меня, только его преосвященство. В Коро родились мои дети, родятся и внуки, в жилах которых кастильская кровь смешается с кровью племени какетио, ибо женщины моей расы появляются здесь редко.

– И вам не претит, дон Хуан, что потомки ваши будут полукровками? – В тоне, каким был задан этот вопрос, сквозило отвращение.

– Нет, дон Филипп. В племени какетио живет не меньше десяти моих сыновей, и я люблю их так же сильно, как и тех, что прижил с женой. Какая разница: у них моя кровь. А от союза кастильца с индейцем потомство получается прекрасное. Вот поэтому я так люблю эту землю и, если будет на то господне соизволение, хотел бы, чтоб меня в нее и положили. Поглядите-ка на того мальчугана: кожа у него медного оттенка – в мать, а глаза голубые, как у меня. Подойди сюда, сынок, – ласково позвал он, протягивая руки.

В тот же вечер Гуттен и Гольденфинген, сойдясь возле церкви, стали вспоминать погибших.

– Первым не стало Доминго Итальяно, – утирая слезы, говорил моряк. – За ним злой смертью умер Себальос. Мурсию де Рондона я, не помня себя от ярости, своей рукой застрелил из аркебузы. Хоть епископ и отпустил мне этот грех, а признаюсь вам, ваша милость, совесть нет-нет да и начнет терзать меня. Жалко мне его, и Эстебана Мартина жалко, и Хуана Карденаса, и даже Санчо де Мургу.

– Да, из всех тех, кто отправился на поиски Дома Солнца, остались только ты, да я, да Монтальво, да Перес де ла Муэла.

– Остерегайтесь их, ваша милость, мне что-то не верится, что они позабыли давнюю свою неприязнь к вам. Вспомните-ка Веласко, пропавшего навсегда из-за того только, что им овладело безумие.

Гуттен получил очередное письмо от Спиры, в котором тот «для нашего общего блага» настоятельнейше просил его как можно скорее прибыть в Санто-Доминго: «Я не могу далее откладывать беседу с вами. О том, что я просил вас приехать, никому ни слова. Ваш друг Спира».

Вновь настала ночь полнолуния. Воздух был неподвижен, зноен и сух. Напрасно пытался Филипп уснуть. Срочный и неожиданный вызов, присланный ему Спирой, озадачил его. Но не только поэтому ворочался он сейчас с боку на бок. Телесный голод, вожделение, похоть, временами изводившие его, в эту ночь мучили с небывалой еще силой. «Амапари, индеанка, которую прогнала Магдалена, хороша собой, у нее высокие скулы и чуть раскосые глаза… Ее знает весь Коро…»

Пот заливает Филиппу глаза. Снова ворочается он в гамаке. Глаза его сверкают во тьме, что-то выискивают в лачуге. Сквозь щель в стене льется лунное сияние. Где-то в отдалении завыла собака. Потом другая. Филипп привстает. Перико и Магдалена, прильнув друг к другу, мирно спят. Луна освещает всю длинную пустынную улицу, и вдруг на мостовой появляется женщина в испанском платье. «Что делает она так поздно, одна? Кто она?» Об испанках, живущих в Коро, ходит множество слухов. Судья Наварро бахвалился, что не пропустил ни одной. Это наглая ложь. Жена Вильегаса – чистейшая и честнейшая женщина весьма строгих правил, и наверняка не одна она такая. Но еще прошел слух, что недавно в Коро приплыли несколько проституток, уставших от своего ремесла и надеющихся сыскать себе мужа среди колонистов, которым надоели индеанки и вечная игра со смертью. Большинство тех, кто уходит в экспедиции, назад не возвращаются. Уцелевшие приходят в Коро, прожив года три в отдалении от женщин. Жительницы Коро хранят им верность, но все ли? «Большинство, – уверял Диего де Монтес, – навсегда отравляют сердца мужчин горечью отчаянья».

Женщина в мантилье дошла до угла и повернула назад, прямо к хижине Филиппа. Он отпрянул от окна, затаился, прислушиваясь к ее шагам. Когда же он смог разглядеть ее лицо, широко раскрыл глаза от удивления: эту высокую красивую женщину он прежде не видел.