Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2005) Страница 50

Поскольку абсолютное большинство рукописных заметок, из которых составлены “Записки”, не сохранилось, Крестова, конечно, не могла привести никаких фактических доказательств авторства О. Н. Смирновой. Она попыталась решить эту задачу путем анализа их текста и сопоставлением его фрагментов с другими известными к тому времени мемуарными материалами Смирновой-Россет, подлинность которых не вызывала у нее сомнений. При этом следует отметить, что сопоставлению “Записок”, объемом более 25 печатных листов, с другими текстами Смирновой-Россет в статье Крестовой уделено чуть более двух страниц31.

Покончив с сопоставлением текстов, она перешла к обстоятельному и как будто бы даже сочувственному изложению биографических сведений о дочери Смирновой-Россет, представляя ее “высокообразованным человеком в областях искусства и литературы”32. И с особым тяготением к литературе русской: “Истинным предметом любви Смирновой являлась русская литература. Очень вероятно, что любовь эта вызывалась прежде всего традициями семьи — общением матери с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем. Последний был своим человеком в доме Смирновых. Кроме того, сама Ольга Николаевна видала Жуковского, слыхала Тургенева и обоих Толстых, Аксакова. Хорошо знала Полонского, Тютчева, Маркевича”33.

Соответствующим образом подготовив читателя, Крестова попыталась показать, как Ольга Николаевна, будучи человеком весьма осведомленным и обладающим безусловными литературными способностями (было признано за нею и это!), использовала несколько (буквально две-три!) имевшихся у нее записей матери при написании собственного сочинения о Пушкине.

Не вдаваясь в подробности, отметим: представленные Крестовой несколько примеров на весь немалый объем книги не могут нас убедить, потому что при построении своих целенаправленных умозаключений она исходила из не подтвержденного никакими фактическими данными (или достоверными свидетельствами) утверждения об отсутствии у Ольги Николаевны достаточного количества записок матери.

Сама же Ольга Николаевна рассказала об истинных источниках “Записок” в своем предисловии к ним: “Да никто и не мог бы разобраться в ее (матери. — В. Е. ) записках, не нашел бы нити в ее тетрадках, где рядом с рисунками, засушенными цветами (мать очень любила ботанику), с переписанными стихами и выписками из книг разбросаны эти заметки. Они написаны по-французски; иногда попадается русская фраза, иногда какое-нибудь изречение по-немецки, по-английски, по-итальянски. Моя мать могла бы из подобных заметок составить целую книгу, прибавив сюда и свои воспоминания” (стр. 7 — 8).

Известно также, что “образчики оригинала, разные клочки, написанные частью карандашом, иногда на обрывках бумаги, даже на счетах”34, она показывала Л. Я. Гуревич (редактору журнала “Северный вестник”, публиковавшего “Записки” в 1893 году), посетившей ее в Париже в том же году.

Но возвратимся к статье Крестовой, которая, продолжая свое пристрастное расследование, писала: “Однако Ольга Николаевна не могла бы создать, конечно, своего произведения о Пушкине (только так можно назвать „Записки” Смирновой), если бы в ее руках не оказалось разнообразного печатного материала”35.

К таковому отнесены “все публикации покойной матери”, а также находившееся “под рукой у Ольги Николаевны” Собрание сочинений Пушкина в издании Ефремова. По мнению Крестовой, Смирнова внимательно изучила также “всю имевшуюся в ее эпоху Пушкиниану”. Но этого мало, она уверенно заявляет о “знакомстве Ольги Николаевны с трудами Полевого, Белин­ского, Аполлона Григорьева, с статьями по Пушкину в „Русском Архиве” и в использовании Остафьевского архива”, с работой Стоюнина и трудом Анненкова “Материалы для биографии Пушкина”36. То есть, по убеждению Крестовой, Ольга Николаевна представляла собой этакий прообраз сегодняшнего Пушкинского дома.

Внимательно изучив все эти материалы, Ольга Николаевна, как утверждала Крестова, использовала их при написании “Записок”.

Провозгласив свои предположения и догадки “изучением источников”, которыми якобы пользовалась составительница, Крестова завершила этот важнейший раздел своей статьи следующим безапелляционным выводом: “Так, следовательно, изучение источников „Записок” Смирновой привело нас к убеждению в бесспорном авторстве Ольги Николаевны”37.

А в конце статьи, на долгие годы предопределившей судьбу “Записок”, интонация Крестовой приобрела откровенно обличительный характер, сбившись с лексики и тона литературоведческого исследования на совсем иной стиль: “Каковы же были мотивы, возникает последний вопрос, по которым О. Н. Смирнова решилась на совершенный ею подлог?”38

Можно только порадоваться за Ольгу Николаевну, что ей уже не нужно было отвечать на подобные вопросы советских пушкиноведов…

Что же касается статьи Крестовой, то ее лишенные какой-либо доказательной базы умозаключения, на наш взгляд, содержат в себе одно непреодолимое противоречие.

С одной стороны, обилие анахронизмов в тексте “Записок” дало ей основание поставить под сомнение авторство А. О. Смирновой-Россет и предположить, что они написаны ее дочерью.

С другой стороны, это весьма логичное на вид построение опровергается одним вопросом, по-видимому не предусмотренным Крестовой и ее единомышленниками: как при такой версии происхождения “Записок” объяснить “десятки прямо диких анахронизмов, физически немыслимых, потому что они связаны с событиями, случившимися уже после смерти Пушкина”?39 Как могли они выйти из-под пера столь эрудированного и усердного человека?

Совершенно очевидно, что у критиков “Записок” концы здесь не сходятся с концами. И мы вправе поставить другой вопрос: не является ли наличие “десятков прямо диких анахронизмов” неопровержимым свидетельством подлинности “Записок”, потому что таким недостатком отличаются как раз все “подлинные” мемуарные материалы самой Смирновой-Россет?

Вопрос об ее анахронизмах весьма не прост.

В уже упоминавшейся нами статье Житомирской эта проблема достаточно четко обозначена. Житомирская, как будет видно из приводимого ниже текста, подразделяла анахронизмы Александры Осиповны на два вида:

“При этом анахроничность изложения не только не скрывается мемуаристкой, но сознательно ею демонстрируется и как бы забавляет ее . Так, Смирнова в 1836 году рассказывает будто бы Киселеву о гибели Пушкина и стихах Лермонтова „На смерть поэта”. Мало того: она вкладывает в его уста изумленный вопрос: „Но Пушкин не умер?”, а за ним следует ее ответ: „Нет, но я рассказываю тебе последующие факты, я забежала вперед. Ах, какая дворняжка!” В другом месте она заявляет своему собеседнику: „Берегитесь, чтобы не было реприманду или бульверсману, как говорил Иннокентий после революции 48 года”, и прибавляет: „Дарю вам анахронизм”. Примеры эти можно продолжить, их множество.

Но есть в мемуарах Смирновой и иные анахронизмы, ничем не отличающиеся от тех, которые были сразу замечены в публикации „Северного вестника” . Если там Пушкин высказывался будто бы о романе „Три мушкетера”, вышедшем в свет в 1844 г., или о „Пармской обители” Стендаля, опубликованной в 1839 г., то здесь он, оказывается, „в восторге” от стихотворения Н. М. Язы­кова „Землетрясение”, датированного 18 апреля 1844 г. и впервые напечатанного в том же году (курсив мой. — В. Е. )40”.

Вероятнее, однако, что все отмеченные Житомирской анахронизмы имеют одно происхождение: Александра Осиповна предложила своим будущим читателям такого рода интеллектуальную забаву, когда можно представить себе, как Пушкин предрекает великое поэтическое будущее юному Лермонтову, слушает чтение Гоголем только что написанной “Шинели”, обсуждает мушкетеров Дюма, “Пармскую обитель” Стендаля и еще многое другое, чего не могло быть при его жизни.

Подтверждение нашему предположению о намеренном характере смирновских анахронизмов находим в том же предисловии к “Запискам”, написанном составительницей: “Моя мать могла бы из подобных заметок составить целую книгу, прибавив сюда и свои воспоминания. Но она не решалась на это. Она раза два начинала и рвала написанное. „Это будет слишком долго и утомительно, — сказала она мне. — Я не в силах хорошо написать книгу. Ты записала все, что ты слышала с детства, и можешь когда-нибудь позабавиться и издать все это, воспользовавшись моими записками”” (стр. 8; курсив мой. — В. Е. ).