Зои Хеллер - Правдолюбцы Страница 50

— Что, собственно, вы предлагаете? — задала вопрос Роза.

— Итак, у нас есть выбор. — Доктор сложил ладони домиком. — Джоел никогда письменно не отказывался от «воскресительных» методов лечения, а значит, решать за него придется вам. Родственники некоторых больных в подобной ситуации предпочитают воздерживаться от антибиотиков, предоставляя действовать естественным силам организма. Можно также отказаться от искусственного кормления…

— У Джоела пролежни! — воскликнула Одри. — У моей мамы тоже были пролежни. Но никто не предлагал ее за это убить.

— Разумеется! Но возможно, я не совсем ясно выразился. Пролежни — лишь одна из внушительного набора серьезных проблем, с которыми столкнулся Джоел.

— Из-за вас у него появились эти чертовы пролежни, а теперь вы используете их как предлог… чтобы истребить его!

— Хорошо, — торопливо сказала Роза, — мы подумаем. И мы ценим вашу прямоту, доктор. А теперь нам лучше пойти и обсудить то, что вы сказали, с другими членами семьи.

— Их не устраивают выплаты по страховке Джоела, им мало, — сообщила Одри, как только они вышли из кабинета Краусса. — Поэтому они и хотят от него избавиться, чтобы освободить место для кого-нибудь более прибыльного…

Роза мрачно смотрела прямо перед собой.

— Послушай, чего они хотят — это их дело. Вопрос в том, чего хотим мы? И самое важное, чего хотел бы папа? Ведь если у него нет реального шанса поправиться…

— У-у, вот куда тебя занесло. Насмотрелась фильмов про зомби? Полагаешь, мы должны его просто убить?

— Прекрати, мама! Ты не единственная, кто его любит. Нам всем тяжело. Но с таким качеством жизни, как у него…

— Откуда ты знаешь, какое у него качество жизни? Сумела проникнуть в его мозг? Я читала книгу о людях в состоянии комы, в ней приводится куча доказательств в пользу того, что такие больные видят красочные сны, очень похожие на жизнь. По-твоему, сны — сущая фигня? Да кто ты такая, чтобы судить об этом?

— Ох, мама.

— Что — «мама»? Я не вру. Почитай книжку, если не веришь.

— Он пребывает в вегетативном состоянии. Растениям не снятся красочные сны.

— Ладно, спасибо за поддержку. Огромное херово спасибо. Мне стало намного легче.

— Я и не стремилась поднять тебе настроение. Я лишь стараюсь понять, что лучше для папы.

— А я, значит, не стараюсь? Ты на это намекаешь? — Забросив сумку на плечо, Одри зашагала по коридору.

— Ты куда?

Одри неопределенно махнула рукой:

— Не знаю. Скоро вернусь.

В ожидании возвращения матери Роза сидела в палате отца и перебирала диски, скопившиеся в его шкафчике. Раньше, когда Джоел только впал в кому, Одри постоянно требовала, чтобы ему включали музыку. Но надежда на то, что знакомый аккорд или любимая мелодия заставит его сознание встрепенуться, давно угасла, и в последнее время диски доставали редко. Роза хмуро читала названия: «Последние песни» Штрауса, «Луис и Элла», «Арета Франклин поет госпел», «Страсти по Матфею», «Коронационные гимны» Генделя… Роза улыбнулась. Однажды они с отцом жутко разругались из-за этих гимнов. Она обвинила Джоела в том, что он наслаждается «реакционной» музыкой, прославляющей монархию.

— Но, лапуля, — возражал Джоел, — мало кому удалось сочинить столь прекрасную музыку!

— Эстетическая красота, папа, не существует вне зависимости от политики и идеологии.

— Разве? Ну, тогда тебе придется простить папаше эту маленькую слабость…

— Почему? Почему нужно прощать? А не лучше ли побороть слабость?

— Видишь ли, Роза, я всегда говорил, что внутренние противоречия — нечто вроде профессиональных издержек прогрессивно мыслящего американца…

— Чушь! Ты просто любишь себя побаловать.

— Послушай, Ро, я с пониманием отношусь к твоему желанию обрести самостоятельность и стать интеллектуально независимой. Споры с родителями — необходимый и значимый этап твоего развития. Однако в данный момент, уж прости, ты как заноза в заднице…

Но Розу нелегко было сбить с толку:

— Лицемер! Трезвонишь на каждом углу о том, как ты ненавидишь систему, как предан делу социализма. Но стоит возразить против буржуазного музыкального произведения, которое ты обожаешь, и ты затыкаешь мне рот.

Джоел наконец потерял терпение:

— Да как ты смеешь? Попридержи язык! Не тебе учить меня социализму. Всю мою жизнь…

— Да, я в курсе. Всю свою жизнь ты защищаешь парочку жалких свобод, которыми правящая элита сочла целесообразным одарить рабочий класс…

До чего же настырной она была — гроза родителей! Сколько лет подлавливала отца на слове, терзала умными сентенциями — и что в итоге? Ни один из ее великих принципов не пережил испытание временем. И вот ее отец умирает, и она уже не сможет повиниться и попросить прощения.

Роза вложила в проигрыватель диск «Жрец Задок и пророк Натан».

Ее покаянному настроению очень бы подошло, если бы музыка, которую когда-то она столь дерзко отвергала, сразила ее наповал, но, увы, мелодия лишь вгоняла в дремоту. Какие-то англичане пиликают в снобистском упоении что-то монархическое.

Роза уже собралась выключить проигрыватель, когда в палате появилась высокая женщина с длинными серебристыми дредами.

— Извините, — остановилась она на пороге, — мне сказали, что с ним никого нет. Я зайду позже.

— Ничего страшного, проходите, — пригласила Роза.

— Я не помешаю?

— Ни в коем случае.

Женщина изучала ее лицо:

— Вы, должно быть, дочка Джоела?

— Да. Меня зовут Роза.

Посетительница не представилась. Держалась она столь величественно, что Роза постеснялась спросить ее имя. Возможно, это какое-то знаменитое имя, которое Роза должна была знать. Женщина приблизилась к изножью кровати и посмотрела на воскового Джоела:

— Как он?

— Не очень хорошо. У него тьма разных инфекций, и врачи обеспокоены его состоянием.

— Ясно.

Роза поглядела на нее с одобрением. Большинство посетителей считало своим долгом повествовать в утомительных подробностях, как они переживают и тревожатся. Хорошо хоть на сей раз не придется внимать этому спектаклю.

— Красивая музыка, — сказала женщина.

— Да.

Они молча слушали:

По правую руку твою царица в златом одеянье,Да насладится царь твоей красотой.

— Это Гендель, — сообщила Роза.

Незнакомка насмешливо выгнула брови:

— Я знаю.

— Простите, — покраснела Роза. — В классической музыке я полный профан и тупо предполагаю, что другие тоже.

Вдруг у них за спиной раздался крик — пронзительный вопль изумления и боли. Они обернулись — в дверях стояла Одри с глазами как блюдца.

— Убирайся отсюда, б…! — заорала она.

Роза в ужасе встала:

— Мама, пожалуйста, у нас гостья.

— К ней-то я и обращаюсь! — кричала Одри. — Пошла вон! Во-о-он!!!

Она так широко раскрывала рот, что Розе был виден свод ее нёба и маленький язычок, непристойно подрагивающий в глубине глотки.

— Успокойся, Одри, — заговорила незнакомка с холодной невозмутимостью. — Я пришла сюда не для того, чтобы воевать с тобой.

На миг в комнате стало тихо.

Да насладится царь!О, сладость наслажденья!Насладится царь твоей красотой.

Одри бросилась на незнакомку, высоко задрав руку, изготовясь нанести удар.

Поначалу Карла опасалась катастрофы. В ней не было и намека на изящество — что взять с великанши. Руки постоянно попадали в неудобное положение, и она понятия не имела, как нужно целоваться. Халед с презрением отвернется от нее. Дабы опередить его, Карла вооружилась бесстрастной критичностью. У него слишком влажный рот. Он чересчур толстый. Его нарастающий энтузиазм нелеп и неприличен. Майк исполнял супружеский долг чинно, с каменным лицом, не глядя на нее и не заставляя смотреть на него, — и ей нечего было стыдиться. И уж конечно, он никогда не разговаривал во время акта.

Халед встал, чтобы достать презерватив из кармана пиджака. Откинувшись на подушки, Карла наблюдала, как он движется по комнате, вывернув внутрь колени и прикрывая руками живот и мошонку, словно персонаж из эротической комедии.

— А ты стеснительный! — удивленно улыбнулась она.

— Есть немного. — Он посмотрел на свое тело. — Боюсь, я не спортивный малый.

Простота этого признания, его безыскусная откровенность смягчила Карлу. Как доверчиво он показывает ей свою наготу! У него и в мыслях нет, что в их отношения может затесаться что-либо, кроме доброты и снисходительности друг к другу. Желудок Карлы, сжавшийся в твердый, тугой комок, начал потихоньку расправляться. У нее закружилась голова: она ощутила свободу, как ребенок, сбежавший от надзора взрослых. В этом гостиничном номере — в этой постели — они могут делать все, что захотят, и никто им не указ.