Роберт Хелленга - 16 наслаждений Страница 50

Сандро пятьдесят два года, в сентябре будет пятьдесят три. Ей двадцать девять. Он родился в декабре, она в мае. Она влюблена в Италию, но так же, как и множество других американок. Он видел это слишком часто. Она влюбляется в Италию, выходит замуж за итальянца, остается здесь жить. В течение шести или семи лет все замечательно, а потом чувство новизны исчезает. Она начинает скучать по дому. У нее ребенок, и она осознает, что у ребенка не будет американского детства – ничего из тех важных событий, какие она с удовольствием вспоминает. Американское Рождество, День благодарения, День Независимости – он не в состоянии перечислить их все. Более того, не будет достаточно денег. И как сурово она обошлась с Вольмаро! Маленькие hiscotto называются печеньем, предсказывающим судьбу, потому что в каждом из них находится пророчество, предупреждение. Он разламывает печенье и читает свое предсказание с каким-то трепетом – не потому, что суеверен, а потому, что, когда он задумывается о таких вещах, даже малейший ветерок может заставить его неожиданно изменить курс. Сначала каждый из них читает свое предсказание молча, а потом вслух.

– Некоторые жены не выходят из себя, – читает она, – они остаются спокойными. Теперь твоя очередь.

Его предсказание такое же бессмысленное:

– Талант, как подагра, иногда перескакивает через два поколения.

– Идиотизм, – говорит он, по-настоящему раздраженный. – Это самая глупая вещь, какую я когда-либо слышал. Это просто смешно. Какая чушь. Замечательный способ заканчивать ужин. Stupido. Я не понимаю, в чем смысл…

– Тихо, тихо, – успокаивает она. – Что случилось? Это всего лишь шутка.

Он объяснит позже, говорит он сам себе. В постели, обняв ее, он объяснит ей все. Но нет, он знает, что теперь уже слишком поздно для объяснений. Течение слишком быстрое. Момент, которого он так ждал, прошел. Он проплыл по течению мимо пункта назначения, и в мгновение ока его жизнь изменилась. Он все в той же лодке, плывет вниз по течению той же реки, но он полностью изменился сам. Лодка плывет все в том же направлении, но вместо того, чтобы стоять на носу и смотреть вперед, он оказывается на корме, глядя назад – туда, где он был раньше, и там он останется до конца своего путешествия.

Глава 15

«Монблан»

Подготовка к снятию фресок со стен часовни Лодовичи продолжалась уже несколько недель. Каждый квадратный дюйм часовни был сфотографирован специальной командой документалистов. Химики подтвердили образцы красок различным анализами, физики просветили их рентгеновскими лучами. Техники провели мониторинг влажности. Столяры смонтировали леса. Первоначально планировалось снимать фрески вместе с arriccio – с нижним слоем штукатурки или грунта, на котором intonaco – верхний слой штукатурки, удерживающий краску, – был изначально закреплен. Но этот процесс, называемый stacco – «отчуждение», был очень длительным и дорогостоящим, и в конце концов его признали нецелесообразным, потому что краска сама по себе не крепко держится на intonaco.

Решение Сандро снять только слой краски – поднять краску прямо с intonaco (процесс, который называется strappo, от итальянского слова «разрывать») – было принято до нашей поездки в Абруцци и Рим, но ему оно до конца не нравилось.

Я могла бы начать работать в Сертозе, картезианском монастыре, на окраине города, куда на реставрацию отправили много книг из Национальной Библиотеки, но я с большим интересом наблюдала за подготовкой к strappo. Сандро не мог ни о чем другом говорить. Я впервые видела, что он нервничает, но я понимала, почему. Вы можете себе представить, что снимаете четыре известных на весь мир фрески со стены, на которой они были написаны шестьсот лет назад? Я никогда не видела сама, как это делается, и ни за что на свете не пропустила бы такой момент. Одна мысль об этом заставляла меня нервничать – это казалось просто нереальным, хотя процесс, впервые испытанный в восемнадцатом веке, был на удивление прост. После того как рисунок очищают, его покрывают слоем животного клея и затем наносят слой наружного покрытия – полоски легкой хлопковой марли, предварительно пропитанной клеем. Сверху марлю снова покрывают клеем и двумя слоями конопляного полотна. Клею дают высохнуть в течение двух-трех дней, и потом вся конструкция «отрывается» от стены.

Сандро беспокоился насчет плесени и волновался, что слишком большая влажность не даст клею как следует высохнуть. Он постоянно контролировал уровень влажности, включая, а иногда и выключая батарею с ультракрасными лампами. Он приходил домой по вечерам каждые два часа или около этого, но потом разворачивался и направлялся прямиком назад в Бадиа (что всего в десяти минутах хоть бы от Сайта Кроче).

В то утро, когда должно было происходить strappo, я взяла отгул и отправилась в Бадиа. В часовне Лодовичи было полно народу – не только техническая команда, а еще и репортеры, фотографы, которые всем мешали, но от них просто невозможно было избавиться. Аббат, любивший публичность, обзвонил все газеты. Сандро негодовал. Я впервые видела его злым и, откровенно говоря, немного волновалась, как бы его злость не стала причиной ошибки.

Он начал с длинного ровного разреза (инструментом, похожим на золотой нож) по периметру нижней левой фрески, где был изображен святой Франциск, читающий проповедь птицам. Затем, не теряя времени, он сделал резкий рывок, потянув за края снизу, и при помощи двух ассистентов конопляное полотно было «оторвано» от стены, вместе с краской – краской, нанесенной на мокрую штукатурку шестьсот лет назад.

Не было никакого другого звука, кроме звука отрывающейся краски. Затем наступила полная и абсолютная тишина, и наконец раздался гром аплодисментов. С Сандро стекали капли пота, как будто он окунул голову в бочку с водой.

Отсоединенную картину разложили, вниз изображением на чистой бумаге на одном из нескольких огромных столов, которые были установлены в нефе самой церкви. Частично с задней стороны ее по-прежнему покрывал тонкий слой intonaco. В других местах можно было видеть саму краску, ее «изнанку».

Три остальные фрески были сняты таким же образом, без всяких происшествий.

Позже в течение дня я наблюдала, как Сандро удаляет с задней части фресок остатки штукатурки, слегка постукивая резиновым молотком, до тех пор, пока не осталось ничего, кроме самой краски. И теперь можно было видеть фрески с внутренней стороны, когда все образы перевернуты, как в зеркале. На следующий день эти образы должны были быть перенесены на сильно растянутые холсты.

Репортеры и фотографы ушли. Техническая команда разошлась домой на ночь. Аббат и монахи находились в трапезной. Мы были одни.

– Ты должен быть доволен, – сказала я, – strappo удалось на славу. Твоя фотография появится завтра, во всех газетах.

– Этот дурак аббат, – воскликнул он, – считает, что огласка привлечет туристов!

– Он, возможно, и прав, ты так не думаешь?

Тук-тук-тук. Стук-стук-стук.

– Я думаю.

Мне кажется, вряд ли у Сандро была хотя бы одна метафизическая косточка во всем его организме: это был человек, который любит вещи больше, чем идеи, поверхность – больше, чем сущность. Но временами с ним случались приступы этакого метафизического настроения, когда он начинал говорить об искусстве, о живописи и мог нарисовать в своем воображении видения гибели вселенной, вызывающие слезы на глазах. Краски выгорают или со временем меняют цвет, детали исчезают в становящихся все темнее тенях, слой краски крошится и рассыпается. Никто никогда не видел ни одной картины из классической Древней Греции, и такая же участь неизбежно ожидает каждое полотно в Уффици, и в Палаццо Питти, и в Лувре, и в Старой Пинакотеке, и так далее. Современные картины погибнут так же, как и произведения Средневековья и Ренессанса, поскольку большинство современных работ менее стойкие, менее прочно сработанные, чем картины ранних веков.

– Ну, – сказала я, – появятся туристы или нет, ты спас фрески, и я думаю, это замечательно.

– Strappo всегда поражение, – сказал он, – а не триумф. Мы вырвали эти фрески из их естественной среды обитания. Мы превратили их из архитектуры в станковую живопись. И это только начало: все неровности и шероховатости грунта, на котором они находились, придававшие фрескам вес и плотность, будут сглажены еще до того, как я закончу. Краска была травмирована во время операции, и новый задник придаст ей другие оптические черты. И пока я здесь стучу, крошащийся intonaco сдирает с краски тонкий слой кожи.

Как грустно! И тем не менее Сандро был самым жизнерадостным человеком из тех, что я когда-либо встречала, и эти настроения были столь же эфемерны, как фруктовые мошки. В тот вечер мы пошли в тратторию «Мареммана», один из моих любимых ресторанов, ели на ужин лазанью al forno и креветки, приготовленные на гриле, и выпили больше вина, чем обычно. По дороге домой Сандро пел, по-английски «Цветы, которые распускаются весной» из «Микадо», и я жалела о том, что не знала партий Гилберта и Салливан достаточно хорошо, чтобы подпевать ему, но все равно подтягивала на уровне тра-ля-ля.