Поль Виалар - Жатва дьявола Страница 51

Когда пришла Жильберта, чтобы лечь спать, она только оттолкнула его, с отвращением касаясь пьяного, храпевшего мужа. Он ничего не чувствовал и проспал до утра. Проснувшись, как всегда, на рассвете, он, как обычно, принялся за свою повседневную работу.

Глава V

Все вновь стало на свое место, по крайней мере так казалось. От бурой земли к бурому небу опять поднимались последние столбы дыма осенних костров, и он, расплываясь, все затушевывал, все делал однообразным, подготовлял к наступлению зимы, когда в тусклом дневном свете есть что-то замогильное. В «Белом бугре» возобновилась прежняя жизнь, нарушенная смертью Адель, хотя отсутствие покойной очень чувствовалось — ведь пришлось нанять не только одного, а двух работников, чтобы ее как-нибудь заменить, но все же работы на ферме шли своим чередом, правда, сообразно времени года, шли они в замедленном темпе.

Некоторое время не было никаких событий. Прошел почти уже год, ритм жизни соответствовал поздней осени и началу зимы, и вот однажды, когда еще не наступили сумерки, такие унылые в ноябре, Альбер, вернувшись с поля, вошел во двор и увидел там незнакомую женщину. Дома был только работник, и он не предложил посетительнице войти в комнаты, где никого в этот час не было, даже Леона находилась на огороде, срубала там ножом последние кочаны капусты. Альбер сразу увидел, что незнакомка городская жительница: очень уж крикливо одета и сильно накрашена, для деревни это не пристало. Он подошел.

— Вам кого? — неприветливо спросил он.

— Дядя Альбер, не узнаешь меня?

Оказалось, приехала Мирей, дочь лавочницы Фанни. Зачем она пожаловала? Но Мирей, не дожидаясь расспросов, объяснила:

— Я приехала поездом… вышла на станции Вов… Хотелось тебя повидать.

— Меня?

Сколько уж лет он не видел племянницу. Ее мать, не желая, чтобы малютка связывала ей руки, когда у нее так много работы (Фанни открывала тогда первые свои лавочки в Париже), привезла своего младенца в Монтенвиль и отдала его кормилице Нанет Фансон. Женеты время от времени навещали ее. Альбер был в то время еще юношей, заботился о девочке главным образом старик Фирмен, бабушка же не уделяла ей особого внимания. Надо сказать, что Мирей походила тогда на тощего, заморенного котенка. Альберу вспомнилось, что она едва не умерла от колик в желудке. А потом в один прекрасный день приехала Фанни Арманьяк (Фанни вышла в Париже замуж за бухгалтера, носившего эту фамилию), пожелавшая поглядеть на свою дочку. Она увезла ее с собой, и с тех пор девочку больше не видели в Босе.

Но все знали, что с ней сталось. Дочка Фанни не пошла по следам матери, которая так успешно занималась коммерческими делами в Париже, что ее справедливо считали богатой женщиной: Фанни действительно нажила состояние, организуя небольшие лавочки, которые затем перепродавала, проявляя в своей деятельности удивительную оборотистость, унаследованную неизвестно от кого. Нет, Мирей (ну, уж имя дала ей мать, совсем непривычное для жителей Босы, как будто Фанни Женет хотела совсем порвать с родным краем) пожелала пойти в актрисы, кончила консерваторию, играла время от времени на сцене, без особого успеха, хотя кое-кто и говорил, что у нее есть талант. Талант! Что это могло значить для Альбера и для всех, живших на «Краю света», а теперь для обитателей «Белого бугра»?

Мирей вошла впереди Альбера в большую комнату, достала из сумочки синюю коробочку сигарет.

— Хочешь, дядя?

— Нет, не курю, — ответил он, оттолкнув руку, протягивавшую ему коробочку.

Мирей, не смутившись, зажгла сигарету и принялась курить, как мужчина, одну сигарету за другой. Да еще сказала:

— У тебя нет выпить чего-нибудь? Ужасно пить хочется. Я из Бова пришла пешком.

— Есть игристый напиток, не хочешь ли? — предложил он. Он сам делал этот игристый напиток, прекрасно утоляющий жажду, особенно летом. Но Мирей засмеялась:

— Нет, чего-нибудь крепкого, чтобы подбодриться… ну хоть домашней настойки, например…

Подумайте, она и курит и пьет! Альбер принес бутылку настойки, налил Мирей и налил себе — воспользовался случаем.

— Так что ж ты от меня хочешь? — спросил он.

— Давно тебя не видела. Повидаться хотела.

— Для того и приехала?

— А что ж? Мы ведь с тобой близкая родня. Как поживает тетушка?

— Хорошо, — ответил Альбер. — Она в церкви.

— Но ведь сегодня не воскресный день.

— Она вечно в церкви пропадает, — сказал Альбер, пожимая плечами.

Он выпил настойку и, отыскивая причину неожиданного приезда племянницы, спросил:

— Тебя мать прислала?

— Нет, — ответила Мирей.

Ну, это лучше. Правда, Фанни ему написала после смерти Адель, что ничего не изменится, что она все оставляет брату, а себе ничего из наследства не требует, потому что у нее свое дело, она нажила состояние и к тому же хорошо помнит, что внушал им отец: ни в коем случае нельзя продавать землю.

— Я сама по себе приехала, — сказала Мирей.

Альбер удивленно посмотрел на нее.

— Да, — подтвердила она. — У меня неприятности.

Она тоже выпила настойки, словно хотела набраться храбрости, но видно было, что храбрости у нее и без того достаточно, что она особа бесцеремонная. Опрокинув рюмку, она сказала:

— Я вот хотела пойти на сцену. И пошла. Но это трудное дело.

— Ты, кажется, замужем?

— Да, — ответила она. — Мой муж пишет пьесы… но все не может добиться, чтобы их ставили в театрах. У него есть талант. У меня тоже талант. Только нам до сих пор не везло. Вот и все. Да, дядечка, такова жизнь артистов и писателей. Тебе этого не понять, ты засел тут на своей ферме!..

И она окинула комнату не завистливым, а скорее уж презрительным взглядом.

— Что поделаешь! Я актриса. Пошла на сцену против воли матери.

— Почему же пошла?

— Потому что люблю театр. Только трудное это дело, дядечка.

— А ты думаешь, у нас не трудное?

— О-о! — протянула она. — Какое же сравнение!

— Мы-то, голубушка, не курим (он не посмел все-таки сказать: «И не пьем»).

— Видишь ли, дядя, ведь у нас все на нервах!

— Да, — произнес он, не понимая, однако, что она хотела сказать.

— Эмерик… Это имя моего мужа (Альбер подумал, что имя у него чудное). Эмерик и я переживаем тяжелую полосу. Мама перестала давать нам на содержание, и у нас нет ничего… Ничего, кроме долгов! Вот я и приехала попросить у тебя…

— Напрасно, голубушка! — оборвал он ее, вставая с места. — Напрасно! Не в ту дверь ты постучалась.

— Нет, не думаю, — возразила она. — Право, не думаю. Наоборот, я уверена, что ты мне дашь, сколько я попрошу. Во-первых, мама никогда у тебя ничего не брала…

— Это уж наше с нею дело.

— А если она умрет, то это будет наше с тобой дело.

— Верно. Но мать у тебя не скоро умрет, она крепкая.

— Не очень. Чересчур много суетилась. Сердце у нее сдало. Врачи говорят, что она может сразу умереть. Ей надо остановиться, бросить торговые дела, а она не хочет, не в силах: захватили шестерни и не выпускают. Понимаешь? Может, она еще и протянет, а может, скоропостижно умрет. Если ты сейчас, дашь, дядя, сколько мне надо, ты больше обо мне и не услышишь, — тем более когда будут производить подсчеты.

Он посмотрел ей прямо в глаза. Она не смутилась.

— Пойми, дядя Альбер, — сказала она. — Я приехала сюда и прошу не из прихоти, а только потому, что ни Эмерик, ни я не хотим бросать дело, в которое мы верим. Мама ополчилась на нас, но мы хотим доказать, что она совсем неправа. Но сейчас мы в ужасном положении, и нам надо выйти из него. Не давай мне слишком много, дай достаточно… Не люблю я просьб и переговоров, смахивающих на шантаж. Я пошла на это только ради искусства. Жрать-то ведь надо. (Она не добавила «пить надо» — это мысленно сделал Альбер, это подразумевалось.) Итак, мне нужны деньги… а у тебя они есть… деньги, на которые могла бы претендовать мама или я. И вот я хочу, чтобы ты был спокоен относительно будущего; уточняю — я отказываюсь от своей доли в наследстве, и ты за это поможешь мне.

Все теперь стало ясно. Альбер поразмыслил. Потом посмотрел на племянницу.

— А если ты раньше матери умрешь?

— Это, конечно, возможно. Но в таком случае наследницей будет только она, а ты же знаешь, как она к тебе относится: она ничего у тебя не потребует, да и я ничего бы не попросила, будь для меня возможно обойтись без этого.

— А если мы договоримся, ты мне напишешь бумагу?

— Отчего же нет? Напишу.

— Сколько ты хочешь?

Мирей назвала сумму. По мнению Альбера, это была крупная сумма, а для нее — пустячная: она привыкла тратить деньги матери, легко достававшиеся деньги, которые Фанни по мере надобности черпала в кассовых ящичках своих лавочек, когда еще была в добрых отношениях с дочерью и зятем.

Альбер присвистнул.

— Ишь сколько запросила! — сказал он.

— Что? Да разве это деньги?

— А ты будто и не знаешь! Ведь приехала же за ними. Бери половину, — заявил он решительным тоном.