Тимоте де Фомбель - Между небом и землей Страница 51

В эту последнюю летнюю ночь время как будто остановилось.

Ванго не хотел идти к Мадемуазель, чтобы она подтвердила ему слова Пиппо. Он увидится с ней позже.

Она знала все, что произошло — от начала и до конца, — но не произнесла ни единого имени и потому не отвечает за то, что он сейчас совершит.

Это его собственная жизнь. Его месть.

Он даже не стыдился этого слова — месть.

Его учили, что надо подставить левую щеку, если тебя ударили по правой. Но здесь речь шла не о пощечине. А о двух невинных сердцах, изрешеченных пулями.

Это был вопрос жизни и смерти. Чисто механический выбор. Ванго был уверен, что это убийство поможет ему вдохнуть в своих родителей хоть искорку жизни.

А потом останется только найти главного злодея.

Мацетта.

Он присутствовал в самых ранних его воспоминаниях.

То силуэтом на гребне скалы, то тенью в своей берлоге, то чудищем, похожим на застывший поток лавы, в нескольких шагах от их дома. За долгие годы они не обменялись ни единым словом. Но Ванго знал, что каждый день их жизни в Полларе проходил под присмотром Мацетты.

Золотая монета, которая появлялась в новолуние и кормила их целый месяц, была его подарком. Шпалеры, чудом восстановленные после разрушительных бурь, были делом его рук. Как и скорпион, убитый в нескольких сантиметрах от лица пятилетнего Ванго, спавшего после обеда под фиговым деревом. Как и единственные виноградники на острове, не пораженные вредными насекомыми. Так же, как свежая соломка в продранной шляпе, которую Мадемуазель забывала как-нибудь вечером на дворе, а поутру находила подновленной. Все это совершалось словно по волшебству кем-то невидимым. Монета, скорпион, шпалеры, подновленная шляпа и многое другое… Ангелы-хранители не оставляют следов.

Но Ванго всегда видел за ними тень Мацетты.

А через три минуты он будет целиться в него из ружья.

Пригибаясь, Ванго дошел до каменной ограды, скрывавшей вход в логово, где Мацетта прожил почти двадцать лет. Он заметил, что там горит лампа. Старик, должно быть, перевел осла к себе, как он делал зимой.

— Выходи, Мацетта!

Ванго не хотел застать его врасплох.

— Это я, Ванго. Выходи, Мацетта!

Он уловил какое-то шевеление в полутьме.

— Я знаю, что ты здесь. Выходи. И все остальное про тебя я тоже знаю. А теперь вылезай.

Прошло несколько минут.

Из пещеры по-прежнему доносились странные звуки: царапанье по полу и вздохи.

— Я знаю, что ты сделал, Мацетта.

Ванго решил спуститься. Он подошел ко входу, наклонился и посмотрел вниз.

Первое, что он увидел, был труп осла. Его широкий кожаный хомут был черным от крови. А потом он увидел Мацетту, который лежал, раскинув руки и уткнувшись лицом в круп животного. Он был в агонии. Ванго бросился вниз и склонился над умирающим.

— Ма-а… зе…

Старик что-то бормотал.

— Она… Ма… зель…

Ванго наклонился ниже, прижал ухо к его губам.

— Ма-ад… зель.

Ванго бросился наверх с ружьем в руках.

Мадемуазель!

Он помчался к дому.

Колючки впивались ему в ноги, но он не чувствовал боли.

Ванго подбежал к дому со стороны невзрачного западного фасада с двумя окнами. Первое принадлежало большой комнате. Ни минуты не колеблясь, он зарядил ружье и прыгнул внутрь, разбив головой стекло. Упал на плиточный пол, вскочил на ноги и развернулся, держа ружье наготове.

Тишина и пустота ужаснули его.

Ночник возле очага мерцал совсем слабо. Непременная чашка на столе была раздавлена, разбита в пыль и напоминала горстку снега.

Ванго вбежал в спальню. Никого.

Он закричал:

— Мадемуазель!

Потом вышел на террасу, в ночной мрак.

— Мадемуазель!

Из глубины кратера ему ответило эхо. Он обыскал второй домик, стоявший за оливковым деревом. И бегом вернулся к Мацетте, который еще дышал.

Ванго приставил ружейное дуло к голове умирающего.

— Где она?

— И… че… тве…

Мацетта шевельнул рукой, прижал большой палец к ладони, чтобы показать цифру «четыре».

— Четверо? — спросил Ванго. — Их было четверо?

Глаза Мацетты из последних сил говорили «да».

— Они убили ее?

— Нет.

— Увезли?

Мацетта кивнул, и по его телу прошла предсмертная судорога. Началось удушье.

Он протянул руку и ухватился за ослиный хомут. Ванго отцепил его пальцы от кожаного ярма.

— Куда? Куда они ее увезли?

На этот раз Мацетта только пошевелил губами. Ванго отвел ружье в сторону, прижался ухом к его рту и заставил повторить сказанное три раза.

«Мой осел». Умирающий ясно выговорил: «Мой осел».

Миг спустя Мацетта умер у Ванго на коленях. Ванго разрыдался.

За несколько часов до этого, когда было еще светло, брат Джон Маллиган уже собрался снять свою шапочку Южного кардинала, как вдруг увидел катер, несущийся в обратном направлении. Но на сей раз, взглянув в подзорную трубу, он увидел женщину, которая стояла на корме и беспрестанно оборачивалась в сторону Салины. Рассмотрев женщину, ее седые волосы, облепившие лицо, и наставленные на нее оружейные стволы, он понял: дело неладно.

Еще до рассвета Ванго выкопал на вершине горы две глубокие могилы.

В первой он похоронил Мацетту, во второй — осла.

Ему не удалось снять с осла хомут. Пришлось закопать его как есть.

Сверху он выложил цветами дикого укропа два креста.

Ванго долго сидел на скале перед холмиками свежевскопанной земли. Он знал, что Мацетта умер, защищая Мадемуазель.

Однако ненависть Ванго от этого не утихла.

Просто он почувствовал невольное уважение к телу покойника, то странное уважение, которое люди во все времена испытывали к человеческому существу, при условии, что оно уже бездыханно.

Когда-то давно, в семинарии кармелитов, отец Жан говорил Ванго: «Если бы за всю историю человечества нашлась хоть одна страна, где живых почитали бы так же, как чтят мертвых, до чего же прекрасно было бы жить в таком краю!»

На заре Ванго вошел в дом Мадемуазель.

В свете утренних лучей он осмотрел все помещения, ища следы, которые должны были оставить похитители. Но ничего не нашел. Поодаль, в логове Мацетты, отсутствовали даже пули, которые убили осла и его хозяина. Здесь поработали профессионалы.

Ванго запер дом, как будто уезжал на каникулы. Замок поддался не сразу: Мадемуазель никогда им не пользовалась. Он спрятал ключ в дупле оливкового дерева и погладил ветки с их налитыми плодами.

И тут его взгляд упал на голубой шелковый комок, застрявший в корнях дерева. Он поднял его. И узнал в нем свой детский платок. Голубой платок, который все видел, но ничего не рассказывал, кроме историй о загадочных королевствах.

Ванго увидел на ткани звездочку. Она была вышита сверху над заглавной буквой «В». Еще вчера ее не было. Работа казалась незаконченной. Пятый луч звездочки был вышит не до конца. На шелке еще висела длинная нитка шафранного цвета.

Мадемуазель хотела запечатлеть на шелке воспоминание о матери Ванго, о Нелл.

Ее работу прервало появление четырех мужчин. Платок упал наземь, между узловатыми корнями оливы.

Ванго взобрался наверх по извилистой тропинке и пошел другой дорогой, через заброшенные виноградники Мальфы. На горизонте вставал дымящий вулкан Стромболи, за ним — остров Панареа, силуэт Филикуди, а еще дальше, на вершине огромной скалы, невидимо присутствовал его монастырь. Но туда он сейчас не собирался.

Он подоспел в порт к тому времени, когда рыбаки возвращаются с уловом. Незаметно проскользнув между рыболовными сетками, висевшими кругом, зеваками и моряками, он подошел прямо к маленькому сарайчику из проржавевшего кровельного железа.

Ванго постучал по железному листу, как стучат в дверь.

Женщина в лохмотьях занималась тем, что крошила яичную скорлупу.

— С ней суп будет погуще, — объяснила она. — Уж я-то знаю. Зубам найдется что пожевать.

— Вы — синьора Джузеппина?

— Синьора Пиппо Троизи, — поправила она.

— Я когда-то знал вашего мужа. Он был хороший человек.

— Это правда.

Она произнесла это с глубокой нежностью. И спросила:

— А с вами мы знакомы?

— Нет, — поспешно ответил Ванго, чтобы пресечь дальнейшие вопросы. — Я только что прибыл сюда и отплываю следующим рейсом.

— Значит, через четыре минуты! — сказала Джузеппина, знавшая наизусть расписание всех кораблей, которые могли вернуть ей любимого мужа.

Ванго молчал, и она уточнила:

— Через три минуты сорок пять секунд.

На шее у нее висели красивые часы-кулон, подаренные доктором.

— Я хотел поговорить с вами об одной очень давней истории.

— Ну, тогда вам нужна именно я.

— Почему?

— Мне интересны только давние истории.