Виктор Мартинович - Сфагнум Страница 51

Заключение о смерти вы ж сами не выпишете! Значит, нам опять. Из самого Глуска! А у государства топливо не казенное!

— Не, так я не понимаю, — быстрой скороговоркой заговорил Хомяк, — типа, жил братанчик, потом прилег отдохнуть, ну потошнил малек. Ну обоссался. Ну бывает! Не кашлял, не желтел, кровью не какал. Температура высокая — так она и при ангине высокая. Тут приезжают два халдея, здрасьте-мордасьте, мы братанчика заберем, и он наверное умрэ по дороге. Какая-то подстава! Отвечаю! Сейчас увезете Серого и китайцам на органы продадите.

— Если вы такие умные, — обиделся санитар, — сами его и лечите. — Он нервно поддернул полы у халата, поправил шапочку и направился к машине.

— Э, куда пошел? — встал на пути Хомяк. — Мы базар не закончили.

— Сами лечите, — с нажимом предложил санитар. Он был на голову выше Хомяка. — А как умрет — сами вскрытие оформляйте. С ментами базарьте, — он перешел на тот уровень дискурса, который был более всего востребован ситуацией. — Доказывайте, что не помог никто умереть.

— Не. Ну я ж не против медицины, — обмяк Хомяк. — Ну вы б хотя бы диагноз сказали.

— Да сколько угодно тут может быть диагнозов! От столбняка до. Укусы клеща были?

— Кусал! — вспомнил Шульга. — Кусал его клещ!

— Ну вот. Тут эндемичный регион, клещей инфицированных много. Острый энцефалит в терминалку входит быстро. Утром ходил, вечером уже закапывают. Симптомы сходятся. Так что? Оставляем? Сами возиться будете?

Водитель вернулся из автобуса с никелевыми носилками и замер у калитки, ожидая. Он был похож на Харона, который все не знал, спускать ему лодку на воду или еще подождать.

— Не, ну если вы лечить — так берите, — устранился с пути санитара Хомяк. — Но вы ж лечите тогда! Может, вколете ему что-нибудь?

— Может, и вколем, — не исключил санитар, — если смысл будет. А вообще, можно витамина «Д» ввести. Вреда точно не будет. Но это уже в дороге.

Санитар взял тело Серого под мышки и перетянул на носилки. Вдвоем с шофером они подняли носилки и потащили прочь со двора. Баба Люба бессвязно запричитала, зарыдала в голос.

— Уберите женщину, — еще раз распорядился санитар. Та закрыла своим телом калитку, не давая вынести больного.

— Баб Люб, ну пожалуйста! — попросил Шульга. — Ну вы хотя бы не начинайте!

— Так куда везете его? В Глуск? — поинтересовался Хомяк.

— Нет. В Бобруйск.

— Почему в Бобруйск? — Шульга об этом городе слышал только пришедшие из интернета шутки.

— Там морг лучше, — объяснил санитар. — Боксы современные, инструмент.

— А если выживет? — все не мог поверить в смерть Серого Хомяк. — После укола?

— А если выживет, в Бобруйске больница тоже есть. Хотя надежды мало. Я говорю — не выживет, Семуха говорит — не выживет. Значит, не выживет. А жаль. Молодой еще, — последнее было сказано без всякой интонации, чтобы никто не заподозрил, что медику действительно жаль. Кажется, душевность тут трактовалась как непрофессионализм и обывательство.

— Телефон бы какой дали! — попросил Шульга. — Чтобы знать, куда звонить.

— Мы вам не справка, — оборвал санитар, — звоните по справке в Бобруйск и узнавайте. Но в общем, тут звонить нечего. Глядите, синюшность на губах. Дыхание затрудненное. Гипоксия. Взяли бы телефончик брата. Он и венки продаст, и место на кладбище выбьет: тут важно, чтобы высоко было. Чтоб не подтапливало. Тут болота кругом. И еще хорошо, чтобы деревьев не росло рядом. Деревья корнями знаете что с захоронениями делают?

Он отодвинул бедром бабу Любу, которая уже плакала обильно и беззвучно, как по сыну, и помог водителю загрузить носилки с Серым в машину. В последний раз мелькнул посеревший профиль Серого: его брови были вскинуты домиком, а неживой рот приоткрыт.

— Ну так мы с вами? — попробовал впрыгнуть в машину Шульга.

— Нет. Только родственникам можно. По паспорту, — категорически отказал санитар. — И тело мы вам не выдадим после вскрытия. Только родственники. По паспорту. А то каждый будет приходить и трупы забирать, согласитесь? Так вот, говорю, два ведра соляры, и не тянет! Впрыск весь перебрали, так она еще и масло начала жрать!

Хлопнули двери УАЗа. Машина рванула с места, смешно поблескивая слабой синей мигалкой. Баба Люба взмахнула рукой, прощаясь с парнем, обкашивавшим ей траву возле дома. Она повернулась к Шульге с Хомяком.

— Пачэму прыяцеля сваево не зашчышчали? Пачэму атдали?

— Баба Люба, его врачи посмотрят, — объяснил Шульга. — Если смогут — вылечат.

— Эта не горад! — вскрикнула женщина. — Тут лечацца дома! Сами! А у бальницэ умирают! Дом — штоб лячыцца, бальница — штоб умираць!

Баба Люба вытерла слезы рукавом и молча потопала в свою хату. Ее молчание было пронзительней причитаний. Шульга с Хомяком впервые за все время остались один на один: два недолюбливающих друг друга человека, которых Серый, неумный Серый, мечтатель Серый, Серый, у которого всех разговоров было — про Брюса Ли и про Шаолинь, — сбивал в одну кодлу. Чувствуя, как стремительно исчезают темы для разговора, оба уселись по разные стороны той лавки, на которой еще совсем недавно лежал их товарищ.

— Красавице бы этой, с Октябрьского, пером на плечах «СУКА» вырезать, как когда зек с зоны приходит и видит, что жена другому дала, — напряженно произнес Хомяк.

На самом деле ему хотелось сказать: «Что ж ты, Шуля, такой умный, а Серого вон укатали, и ничего ты не поделал?»

— Так а хули теперь мстить? — равнодушно сплюнул Шульга. — Он выщипывал своей голой ступней пырей под лавкой. — Нам бы лучше подумать, как дальше быть. Где деньги искать. Должок за нами.

На самом деле Шульга думал: «Шел бы ты отсюда на хуй, Хомяк. Никакая мы с тобой не шобла. Вот когда Серый был — мы одной бражкой были. Все трое. А теперь — долг вроде один, а дел у нас с тобой общих нету».

— Просто жалко, что блядь эта еще толпу мужиков дыркой своей со свету сживет, — объяснился Хомяк, но словил неверящий взгляд Шульги, который действительно сомневался в том, что Хомяку может быть жалко каких бы то ни было людей. — Ну и плюс, может, если ей волосы поджечь, она бы Серого вернула, — добавил Хомяк.

— Серого не вернешь, — Шульга все рвал и рвал траву, обжигаясь крапивой и находя удовольствие в этом остром жжении. — Не вернешь Серого. Серого не вернешь. Если б можно было, баба Люба сказала бы. А эту — что копти, что вари: она только плакать будет и еще убедит, что не причем. Растрогает. И в кровать утянет.

— Может, можно Серого спасти? — спросил Хомяк, который действительно хотел спасти Серого. — Может, в Глуск поехать, свечку в церкви поставить? Чтоб свечка эта колдовство сняла?

— Нет, Хомяк, — травы под лавкой не осталось, и Шульга ковырял ступней землю, ломая ногти на пальцах. — Свечки за мертвых ставят. Если ее за живого поставить, то он только умрет быстрей. Не слышал, что ли, «за упокой»? Это если хочешь, чтоб бабка, например, твоя, когда лежит, помирает, кряхтит, просит, чтоб быстрей уже — вот тогда надо в церковь. Поставил свечку «за упокой» и все: на небесах бабка. Ножки свесила, улыбается.

— Я в религиозных вопросах не очень, — признался Хомяк. — А если, скажем, к попу явиться? Денег ему дать — все, что у нас есть дать — чтобы поколдовал? Поп же важный, у него вон церковь целая, «Мерседес», крест из рыжья. Он явно пизду эту с Октябрьского переколдует.

— Ты неверно себе представляешь расклад, — Шульга посмотрел на него с жалостью. Он не мог поверить, что существуют люди, которые до такой степени искаженно понимают духовные вопросы. — Поп он на после смерти нужен. Он что сейчас — не решает. Вот если будешь в церковь ходить, попов слушать, петь им там, как они просят, тогда после того, как дуба дашь — весь в ништяках окажешься. Все у тебя будет, как в церкви: золото, пахнет нормально, свечки. А чтоб мертвяка поднять или экстрасенса обезвредить — это мимо. Тут Кашпировский нужен. Но он в Америке. Брэда Питта от недержания мочи лечит. Нам бы лучше вот что. Нам бы план надо сообразить. Новый. Если бы рядом был Серый, Хомяк начал бы ныть о том, что все планы Шульги проваливаются, они бы поспорили, выясняя, кто из троицы более умный, в споре бы родилась идея, и в результате троица получила бы надежду. Но Серого рядом не было. Поэтому Хомяк выдавил:

— Не, Шуля. Ты не обижайся. Но это — без меня.

— Как без тебя? — без большого удивления переспросил Шульга.

— Сливаюсь я, короче.

— Как сливаешься?

— Съебываю отсюда. Нычку найду и ко дну. Зашкерюсь года на два. Пока искать не перестанут.

— Найдут.

— Не найдут.

— Эти — найдут.

— Да не найдут, Шуля! Один раз замоскворецкие полгода землю рыли — не нашли. Пока сам не сдался — не нашли. А хули? Деды наши — партизаны! Ховаться умеем!

— Хомяк. Вдвоем мы — сила. Вдвоем деньги добудем. А порознь — только ховаться. И все равно найдут, — Шульга уговаривал его без особого энтузиазма.