Том - Когда я был настоящим Страница 51

   - Что? Где мой пианист?

   - Послушайте, - сказал Наз. – Есть только один способ.

   - Какой один способ?

   - Один способ добиться наверняка, чтобы утечки информации не было.

   - А, опять...

   - Единственный способ, - голос Наза стал тихим, начал подрагивать, - это устранить каналы, по которым она может утечь.

   - В каком смысле – устранить?

   - Устранить, - снова сказал он.

   Голос его дрожал так сильно, что напомнил мне ложки в этой игре, бег с яйцом, как они дрожат и гремят, - так, словно задача донести то, что он хотел сказать, была непосильной. Он все еще дрожал, когда Наз опять заговорил:

   - Убрать, изъять, заставить испариться.

   - А, испариться. Легкое облачко, да. Это мне нравится.

   Теперь Наз смотрел на меня в упор. Казалось, его глаза вот-вот лопнут.

   - Я могу это устроить, - теперь его голос хрипел.

   - Ну и отлично, давайте.

   - Вы понимаете?

   Я посмотрел на него, силясь понять. Он может устроить так, чтобы каналы испарились. Каналы – значит, люди. Он снова заговорил, более медленно.

   - Я... могу... это... устроить, - прохрипел он снова.

   Капли пота у него на висках увеличивались. Испариться, подумал я – Наз хочет заставить этих людей испариться. Я снова представил себе, как их пропускают через трубку и подбрасывают кверху, как они становятся облаком, сливаются с небом. Сперва я подумал о тех реконструкторах, которые будут со мной в банке, представил себе, как они дематериализуются, делаются голубыми, невидимыми, пропадают. Они испарятся первыми. Но дальше идут другие, те, кого отстранили – им тоже придется испариться. А дальше...

   - Сколько каналов вам понадобится заставить испариться? – спросил я.

   Он посмотрел на меня в ответ, бледный, возбужденный, больной, и прохрипел:

   - Все. Всю пирамиду.

   Я снова взглянул на него, попытался понять и это. Вся пирамида – сюда входили не только реконструкторы, сюда входили и все ассистенты: Энни, Фрэнк, их люди и люди, которые осуществляли связь между их людьми и людьми других людей. И второстепенные ассистенты тоже: электрики, плотники и поставщики питания.

   - Всех их! – воскликнул я. – Каждого! А как же вы...

   - Когда они будут в воздухе, - голос Наза по-прежнему хрипел. – Мы поднимем их всех в воздух – всех, до последнего члена вашего персонала, - и тогда...

   - До последнего члена! Это значит, мою хозяйку печенки и моего пианиста! И моего мотоциклиста-любителя, и мою неинтересную пару, и мою консьержку тоже!

   - Это единственный способ, - повторил Наз.- Мы поднимем их всех на самолете, и тогда...

   Он замолчал, но глаза его по-прежнему смотрели на меня в упор, пытаясь удостовериться, что я понимаю то, что он мне говорит. Я отвернулся от них и мысленно увидел, как самолет взрывается и преобразуется в облако.

   - Ух ты! – произнес я. – Красота.

   Я снова мысленно увидел эту картину: самолет стал подушкой, которая распоролась, и наружу, сливаясь с воздухом, хлынула ее начинка из перьев.

   - Ух ты! – прошептал я.

   Я увидел самолет в третий раз: на это раз он раздулся, раскрылся, словно цветок, который прорывается через свою внешнюю оболочку и разлетается миллионами крохотных брызг пыльцы, превращаясь в свет.

   - Ух ты! Вот это красота, – произнес я.

   Какое-то время мы сидели молча, Наз потел, его распирало, я снова и снова и снова прокручивал в голове эту картину. Наконец я повернулся к нему со словами:

   - Да, отлично. Давайте.

   Наз поднялся и пошел к двери. Я велел ему перевести дом в режим включено; он ушел; я забрался в ванну.

   Там я пролежал остаток ночи, представляя себе взрывающиеся самолеты, раскрывающиеся цветы. Я был счастлив - счастлив, что увидел такой прекрасный образ. Я слушал, как ноты у пианиста бежали, спотыкались, шли по кругу, слушал, как скворчала печенка, слушал неясное электрическое гудение телевизоров, пылесосов и вытяжек. Слушал, и меня охватывала нежность – еще несколько раз, и всему этому настанет конец. Моя пирамида была подобна пирамиде фараона. Фараоном был я. Они, все остальные, были моими верными слугами; моей наградой им было разрешение сопровождать меня на первом отрезке моего прощального путешествия. Наблюдая, как от воды идет пар, вверх, мимо трещины, я представлял себе моих людей: поднятые в воздух, абстрагированные, обрамленные, словно святые на церковных витражах - каждый вечно исполняет свою собственную роль. Хозяйка печенки рисовалась мне ярко раскрашенной и двумерной, слегка наклонившейся вперед, опускающей мешок с мусором; пианист - сидящим в профиль за роялем, репетирующим; мотоциклист-любитель – плоским, стоящим на коленях, возящимся со своим мотором. Ассистенты рисовались мне обрамленными, с яркими переговорными устройствами и яркими планшетами в руках, одетыми в яркую, разноцветную спецодежду; выпускатели котов воссоединились с котами, которых они отправили туда прежде; участники массовки парили по краям, будто хор херувимов. Все это я представлял себе ночь напролет, лежа в ванне, наблюдая, как поднимается – испаряется - пар.

   Наз зафрахтовал самолеты – огромный для всех остальных и крохотный реактивный, частный - для нас. Он что-то сказал им – неважно, что: слою номер два одно, слою номер три другое, слою номер четыре – еще что-то, и так далее, рассчитав так, чтобы каждая из его историй вписывалась в остальные, чтобы поведение группы Б с точки зрения группы Г не противоречило истории номер четыре, а банк знаний группы В, столкнувшись с историей номер два, не перетек в банк группы А и не закоротил поведение этой группы по отношению к... и так далее, и так далее. Каждый аспект был предсказан и предвиден; конечной целью было посадить их всех в самолет прежде, чем станут видны трещины в истории (основная нить легенды включала в себя поездку в Северную Африку, некий проект в тех краях, очередную реконструкцию, суммы настолько громадные, что никто не смог бы отказаться), поднять их всех в воздух, чтобы испарились, распылились. Он потихоньку убегал на потайные встречи с сотрудниками аэропорта, с ирландскими республиканцами, или с мусульманскими фундаменталистами, или бог знает с кем, а когда возвращался, вид у него был, как всегда в последнее время, бледный, безумный, целеустремленный.

   Я за всем этим не следил – это было не нужно, да и ни к чему; я был полностью поглощен нашими репетициями, маршрутами и передвижениями, дугами, фалангами и линиями, отделением, подрезанием, остановками, поворотами назад. Побег мы отрепетировали столько раз, что от шин на асфальте остались несмываемые следы, приямо как от шин «Фиесты» в другой реконструкции, в той, с каскадами голубой дряни. Рядом с ними по-прежнему виднелось черное пятно – большой, темный, полутвердый нарост моторного масла или гудрона. Оно перестало меня раздражать, я начал размышлять о том, как оно образовалось – наверное, здесь что-то произошло, какое-то событие, оставившее этот след. Однажды, когда мы кончили репетировать, я подошел к нему, присел рядом, потыкал в него пальцем. Оно было твердым, но не вызывающим, не враждебным. Его поверхность, если посмотреть с расстояния в дюйм, не больше, была покрыта мелкими порами – растрескавшимися, открытыми; там виднелись дорожки, ведущие внутрь нароста.

   - Как губка, - сказал я.

   - Что вы? – спросил появившийся рядом со мной Сэмюэлс.

   - Как губка. Мясистая. Кусочки.

   Сэмюэлс посмотрел вниз, на пятно, потом сказал:

   - Назрул хочет, чтобы вы с ним куда-то поехали.

   В этот день, как напомнил мне Наз, когда мы возвращались на машине в Чизик, нужно было сообщить реконструкторам-водителям о переносе места реконструкции обратно в настоящий банк.

   - Они составляют слой номер два – помните? – сказал Наз. – Им надо отрабатывать езду по улицам. Легенда, предназначенная для них - легенда номер три, версия номер один; ни в коем случае не путать с версией номер два.

   - Хорошо. Как хотите.

   Мы стали отрабатывать езду по улицам вокруг настоящего банка. Эпизод с поворотом, движением наперерез и остановкой мы прогнали непосредственно перед банком только один раз, да и то в упрощенном варианте, чтобы не привлекать внимания; зато по всем остальным улицам мотались без конца. Стояла осень; деревья начинали коричневеть, желтеть, краснеть. Когда я позволял взгляду застыть и расфокусироваться, эти цвета сливались в однородный, непрерывный поток. Через несколько недель, подумал я, листья опадут и будут лежать повсюду кучами, пока их кто-нибудь не увезет.

   - Как артишоки, - сказал я.

   - Это маршрут номер семь, - объяснял Наз реконструктору-водителю номер один. - Маршрут номер семь, версия А. Запомните.

   - А может, просто сгниют. Сольются друг с другом и с асфальтом.

   - В этом месте, - продолжал Наз, - вы можете переключиться на маршрут номер восемь, в зависимости от параметров. Есть три...