Шон О'Фаолейн - Избранное Страница 51

Себе на удивление я беззвучно произносил: «Отче наш, сущий на небесах, / Да святится имя Твое, / Да будет воля Твоя / Как на небе, так и на земле. / Хлеб наш насущный дай нам на сей день, / Прости нам долги наши, / Как и мы прощаем должникам нашим, / И избавь нас от лукавого». Сумеречно осветились под землей бледные черты высокой женщины, высокой, как тополь, и стройной, как трепетная осина, голубые глаза ее были воздеты ко мне, белозубый рот осклаблен, и не видение, а тело — такое жаркое, нежное, душистое, милое, знакомое на ощупь, что не знаю, как я не бросился ничком на травянистый холмик над нею. Прозвонил колокол.

Я неуверенно поднял глаза. Нана глядела на меня из овала косынки, как настороженный черный дрозд. С этой минуты я был уверен, что она все знает, но боится понять мою тайну. Внезапно к лицу ее прихлынула кровь, и она крепко, спокойно и ясно овладела собой.

— А-ага! — рассмеялась она. — Я вдруг поняла, в чем дело. Твой отец сделал то же самое, что и мой дед — Анадиона мне говорила — после смерти жены. Высек свое имя на ее надгробии. «Чего там, уж заодно», — горько сказал он. Смешно: обломки яхты нашлись, а тело так и не отыскали. Представляешь, надгробие — и то врет! Да, а ты заметил, что рождение и смерть твоего отца на камне не обозначены?

— Он умер в 1965-м, — заверил я.

Прозвонил колокол.

— А колокол, — весело сказала она, — призывает посетителей оставить мертвецов в покое. Раз уж мы пока что живы, пойдем промочим горло где-нибудь поблизости.

Мы вышли с боковой тропки на срединную аллею и медленно двинулись к выходу, когда она обернулась и посмотрела назад. Свет был обманчивый, торчали обелиски, и не угадать было, стоит ли кто-то у могилы моей жены или у соседней, но одинокая фигура показалась знакомой. Она подхватила меня под руку и быстро повела к воротам. Стоянка машин пустовала, и кремовый «мерседес» бросился в глаза. Мы пошли искать вожделенное кафе поблизости, и я холодно осведомился, что ж она не поговорила с приятелем.

— Я даже не знала, что он в Лондоне.

— Бестактный вопрос: а вы с ним в Лондоне уже встречались?

— Не встречалась я с ним в Лондоне ни сейчас, ни прежде. Однажды случайно видела на Стрэнде, выходя из Сомерсет-хауса: он как раз туда направлялся. Кажется, он меня не заметил. У меня такое чувство, что он неотступно следит за мной. Доверяй-но-проверяет. Я ему говорю: еду в Манчестер. Приезжаю — а там разгуливает то ли он сам, то ли его подобие. Я ему говорю: побывала в Колчестере. Раньше или позже обнаружится, что он либо сам съездил в Колчестер, либо кого-нибудь туда послал.

— Да в Колчестер-то зачем?

— Потому что ты сказал в отеле «Шелбурн» или где-то еще, что твой отец умер в Колчестере. Вот он и решил, что ты, может быть, там родился.

— А что ему дался мой отец?

— Он хочет знать о своей родне все до последней мелочи. И о каждой мелочи получить подтверждение. Во все раны вложить персты. Прямо одержимость какая-то. Я ему целое полотнище расчертила, вроде китайского какемоно, а он все недоволен. Я однажды не выдержала и говорю: «Я тебе докладываю буквально обо всем». А он: «Ну, ты, конечно, извини». В тот раз мне его даже стало жалко. Он сказал: «Ты пойми, я хочу избавиться от ощущения, что мне суждена жизнь с двумя тупиками. Ладно еще — тупик в конце. Но в начале — это уж слишком, как это так — не знать, откуда ты взялся? Между рождением и смертью, как между двумя глухими стенами. Так нельзя. Так невозможно. Точно незаконнорожденный. Всю жизнь доискиваться: кто? почему? когда?» — Она остановилась и подняла на меня глаза. — Зря я это рассказываю.

— Отчего же?

Она повлекла меня дальше. В полутемном кафе мы взяли два виски и уселись за столик. Поспели мы как раз вовремя. Земля померкла, небеса содрогнулись, и гроза со взморья разразилась летним ливнем, захлестнувшим кладбище и окна кафе.

— Ну так, — хмуро сказала она. — Хватит с меня этой работы. Не могу больше. Для него — не могу. Он-то считает, что я могу, но я не хочу.

— А чего ему еще нужно?

Она взглянула на меня исподлобья.

— Ему нужно выяснить все про тебя.

— То есть?

— Да я тебе говорила. Когда ты родился и от кого. Это единственное белое пятно на моем какемоно. Он хочет видеть твою метрику. Когда я тычу пальцем в какемоно и говорю ему: «Вот где-то здесь», он просто бесится. Ему надо знать точно. Ну, а я тебе не гробовщик и не повитуха.

— Спрашивай! — сказал я. — Спрашивай, что хочешь. Я тебя ни в чем не обману.

Она покачала пышноволосой головой и сказала:

— Нет, тут не «что хочешь». Тут нужно все или ничего.

— Да что значит «все»?

Она посмотрела на окно в дождевых подтеках. И бросила мне:

— Твоя метрика.

— Зачем?

Она опять взглянула на завесу ливня — и решилась. Окунула палец в стакан с виски и медленно провела влажную линию на белом пластике столешницы. С расстановкой обронила три капли и терпеливо, даже чересчур терпеливо, принялась объяснять.

— Номер один. Стивен Янгер. Так? Два. Дж. Дж. Так? Три. Роберт Бернард. Верно? Все трое родились в Каслтаунроше, соответственно в 1895-м, 1900-м и 1900-м. Свидетельствуют приходские книги. Р. Б. в 1930-м женился в Лондоне на некой Кристабел Ли. Свидетельствуют архивы Сомерсет-хауса. В 1936-м — согласно тем же архивам — у них рождается ребенок, Джимми. Джимми отправляют в Ирландию к его деду Джеймсу, когда в точности — неизвестно, предположительно в 1941-м. К этому времени мать его умерла — архивы Управления кладбищ. Известно, что в 1941-м оный Джимми находится в Ирландии на попечении своего деда Джеймса Янгера. Запись о прививке оспы. К концу второй мировой войны дед с бабкой умирают, после чего осенью 1946-го мальчика отправляют в Соединенные Штаты к его дяде Стивену Янгеру. Списки американского Управления иммиграции. Мальчик достигает совершеннолетия и в 1960-м женится на некой Анне Сэйкс из Далласа, штат Техас. Архивы министерства здравоохранения, отдел регистрации, город Остин, штат Техас.

Снова смочив палец, она провела отвесную линию, обозначая следующее поколение.

— В 1961-м у них родился сын, названный при крещении Робертом Бернардом Янгером, наш общий друг и владелец «мерседеса» цвета кофе со сливками: сейчас он либо смотрит на нас в окно, переодевшись полицейским, либо подавал нам виски, переодетый монахиней.

Она развела руками в знак вопроса.

— Ну и что? — ощетинился я, чувствуя за спиной разверстые зевы кладбищ, как сказал Гамлет и как повторяют за ним мириады борзописцев вроде меня. (Какому журналисту под силу выдумать этакий образ!)

Она улыбнулась виноватой улыбкой палача. Топор обрушился.

— Ну, и откуда же ты берешься?

— А это ты мне скажи, — отозвался я, по-мальчишески рассмеявшись.

Она опустила глаза на стол и медленно стерла Стивена Янгера.

— Чокнутый! — сказала она. Потом стерла моего брата-близнеца, Дж. Дж. — Бездетный. — Не поднимая головы, она расплющила указательным пальцем соседнюю капельку, Б. Б., то есть меня, и поглядела на меня из-под густых рыжих бровей.

— Вот здесь, Бобби, ты мог бы отпочковаться от древа Янгеров, но тогда бы тебе был сейчас девяносто один год. Или здесь, если ты старший брат Джимми Янгера, но тогда тебе было бы не меньше пятидесяти семи. Или еще здесь, в качестве старшего брата Боба-два, но тогда бы ты был американским гражданином лет эдак тридцати. Никаких подтверждений этим двум последним возможностям мы не нашли, и Боб-два, со своей обычной доскональностью, нанял одного из виднейших британских специалистов по генеалогии, пожилую леди по имени Эми Пойнсетт — с единственной целью розыска любых документов где бы то ни было, которые засвидетельствуют твое существование между 1930-м, когда твой отец Б. Б. женился на Кристабел Ли, и 1936-м, когда от этого брака родился Джимми.

— А почему не после тридцать шестого?

— А потому что Боба-два волнуют только ближайшие родственники его отца. Скажем, его старший брат или старший сын.

Я раскрыл рот, чтобы задать вопрос. Она ответила на еще не заданный:

— Бобби! Неужели ты думаешь, что он не жалеет ни хлопот, ни денег из чистого интереса к своим предкам?

— Пф! Эти ностальгические заокеанские ирландцы…

— Так он тебе и примчался из Техаса: а вдруг, дескать, не зря? И швыряет деньги псу под хвост? Повел платные розыски в Америке, нанял в Ирландии меня, а в Британии — мисс Пойнсетт? Ты на его счет очень заблуждаешься, Бобби. Он — американец в третьем поколении. И техасец. Он не из какого-нибудь ирландского землячества. У него нет националистической жилки. Что ему земляки — он сам по себе выбился в люди, богат, независим. Предками он интересуется так, между прочим. Без малейшей ностальгии. А что он производит другое впечатление, — сердито отрезала она, — так это притворство, наигрыш, маскировка!