Джон Стейнбек - Путешествие с Чарли в поисках Америки Страница 51

Мой гость сидел такой довольный и грел руки о пластмассовую чашку.

– Судя по номерному знаку, вы нездешний, — сказал он. — Кто же вас научил варить кофе?

– Эту науку мне преподали давным-давно. В то время были на земле исполины, — ответил я. — Но по их рецепту зерна должны быть поджаристее, и еще не мешало бы чуточку цикория для пикантности.

– Да-а, все знаете, — оказал он. — Выходит, вы все-таки здешний. И диаболо сможете приготовить?

– Для гостей — пожалуйста. А вы сам новоорлеанец?

– У меня в роду несколько поколений новоорлеанцев. Но ручаться я могу только за тех, что на кладбище Сен-Луис под рубрикой «Здесь покоится…».

– Так, понятно. Значит, вы вот из каких — из коренных. Очень рад, что мы с вами встретились. Сен-Луис я знаю, когда-то даже коллекционировал тамошние эпитафии.

– Вот как, сэр! Тогда вы должны помнить ту курьезную.

– Если это та самая, то я ее даже пытался выучить наизусть. Начинается она… «Увы, увы! Ты наповал на небо…»

– Совершенно верно. Роберт Джон Крессуэл, скончался в 1845 году в возрасте 26 лет.

– Эх, жалко, забыл, как дальше.

– Клочок бумаги у вас найдется? Записывайте.

И когда я положил блокнот на колени, он сказал:

– «Увы увы ты наповал на небо вкусивши гадостей земных и водно часье ввысь воск парил от всех своих нуждежд а нам свою болонку пре под нос мол ах тяжка ты дуля в земной удоли смертного».

– Изумительно! — сказал я. — Такое мог сочинить Льюис Кэрролл. Я почти все понимаю.

– Это всем понятно. Вы путешествуете не по делам, а ради удовольствия?

– Так мне казалось до сегодняшнего дня. Я видел ваших «заводил».

– А-а, — сказал он, и какая-то тяжесть и тьма придавили его.

– Что же будет?

– Не знаю. Просто не знаю. Не решаюсь даже думать об этом. И почему мне надо об этом думать? Я старик. Пусть другие этим займутся.

– А конечная цель все-таки будет достигнута?

– Да, безусловно. Но средства, средства, которые к ней ведут! Впрочем, вы северянин. Вас это не касается.

– По-моему, это нас всех касается. Не суживайте проблему. Я налью вам еще чашку, и мы поговорим. Хорошо? У меня твердой позиции в этом вопросе нет. Вот я и хочу послушать.

– Ничего нового вы не услышите, — сказал он. — Эта проблема меняется в зависимости от того, кто вы, и откуда вы, и что вы чувствуете. Не думаете, а именно чувствуете. Вам не понравилось то, что вы видели?

– А вам нравится?

– Может быть, даже еще меньше, так как я знаю тяжкое прошлое этой проблемы и предвижу ее зловонное будущее. Простите за грубое слово, сэр, но другого не подберешь.

– Негры хотят стать людьми. Вы против этого?

– Что вы, сэр! Боже избави! Но для того, чтобы стать людьми, им придется воевать с теми, кому этого недостаточно.

– Другими словами, негры малым не удовольствуются?

– Неужели вы бы удовольствовались на их месте? А кто удовольствуется?

– Вы бы хотели, чтобы они стали людьми?

– Да. Но понять это мне будет трудно. У меня слишком многие «здесь покоятся». Как бы вам объяснить? Ну, вот допустим, ваша собака… она, кажется, очень умная.

– Да, очень.

– Допустим, ваш пес умеет говорить и стоять на задних лапах. Допустим, он и во всех прочих смыслах молодчина. И, может быть, вы пригласите его к обеду… Но увидеть в нем представителя людского племени… это как?

– То есть, что я скажу, если моя сестра выйдет за него замуж?

Он засмеялся.

– Я только стараюсь вам втолковать, насколько трудно человеку изменить свое отношение к вещам. И поверьте, неграм будет так же трудно смотреть по-другому на нас, как и нам на них. Да это не ново. Это дело давнее.

– Как бы там ни было, а такие темы лишают нашу беседу удовольствия, будто сливки с нее снимают.

– Совершенно справедливо, сэр. Я, вероятно, представляю собой то, что у вас именуется мыслящим южанином. Как видите, оскорбление я принимаю за комплимент. Так вот, мне, пребывающему в качестве такого новоиспеченного гибрида, видно на века вперед. В Африке и в Азии это уже начинается.

– Что — поглощение? Негры как таковые исчезнут?

– Если они превзойдут нас количеством, то исчезнем мы, а вернее всего, вместо них и вместо нас возникнет нечто новое.

– А тем временем?

– Вот это меня и страшит, сэр, — что будет тем временем. Древние отдавали любовь и войну в руки богов, близких друг другу. И это не случайно, сэр. Это говорит о глубоком знании человеческой натуры.

– Вы рассуждаете здраво.

– Те, кого вы сегодня видели, вовсе не рассуждают. Они, чего доброго, приведут одного из богов в состояние боевой готовности.

– Значит, вы думаете, что миром тут не кончится?

– Я не знаю! — воскликнул он. — И это хуже всего. Я просто ничего не знаю. Иной раз мне хочется поскорее воспользоваться своим законным правом на титул «здесь покоится…».

– Давайте поедем дальше вместе. Вы тоже путешествуете?

– Нет. У меня здесь небольшой участок, вон за той рощицей. Я частенько сюда наезжаю и живу подолгу. Все больше почитываю — стариков. Смотрю, любуюсь… тоже разной стариной. Таков мой способ бегства от вопросов, которые меня страшат.

– Все мы в некоторой степени от чего-нибудь убегаем.

Он улыбнулся.

– Хозяйство у меня ведут двое негров — муж и жена, такие же старики, как и я. И иногда по вечерам мы все забываем. Они перестают завидовать мне, а я забываю, что могу вызывать зависть. И тогда мы — всего лишь три славных… существа. Живем друг подле друга и нюхаем цветочки.

– Существа, — повторил я. — Интересно… Не человек и скотина, не черные и белые, а славные существа. Моя жена рассказывала мне про одного древнего старичка, который жаловался: «В прежние времена у негров души не было. Оно и лучше и проще. А теперь совсем с толку собьешься».

– Вполне вероятно, хотя я таких времен не помню. По-моему, эту унаследованную нами вину мы можем разрезать на части, как именинный пирог, пусть всем достанется поровну, — сказал он и замолчал. Если бы не седые усы, вылитый «Святой Павел» Эль Греко с книгой в руках. — Мои предки, конечно, были рабовладельцами, но ваши, наверно, ловили рабов и продавали их нам.

– Я из пуританского племени, а на них это очень похоже.

– Если силой принудить живое существо жить и работать, как скотина, надо и думать о нем, как о скотине, иначе, представив себя на его месте, вы просто сойдете с ума. Определите ему полочку в вашем сознании и тогда можете за свои чувства не беспокоиться. — Он перевел взгляд к реке, и на ветру его белые волосы встали дымком над головой. — Если в вашем сердце есть хоть капля добродетелей человеческих — отваги и способности гневаться, — тогда опасный зверь будет страшить вас и вам суждено всегда жить в страхе, потому что сердце ваше наделено еще умом, находчивостью и уменьем скрывать то и другое до поры до времени. Тогда вам остается только одно: подавить в негре эти человеческие добродетели и превратить его в покорную скотину. А если вы с колыбели внушите своему ребенку, что негр — скотина, он не будет мучиться вашими сомнениями.

– Мне говорили, будто в прежние времена добрый негр пел, плясал и был всем доволен.

– Да. А еще он бегал от своих хозяев. И довольно часто, судя по специальным законам о побегах.

– Вы не похожи на южанина. У нас на Севере представляют их несколько иначе.

– Может быть, и не похож. Но я не один такой. — Он встал и отряхнул брюки кончиками пальцев. — Да… не один… Ну а теперь я пойду к моим славным существам.

– Я не спросил вашего имени и сам не назвался.

– Здесь Покоится, — сказал он. — Мсье Здесь Покоится — семья у нас большая, фамилия самая распространенная.

Когда он ушел, что-то сладостное прильнуло ко мне, как музыка, если только музыка может ласкать кожу холодком.

Для меня этот день стал чем-то бо́льшим, чем просто день, и он не выдержал бы сравнения ни с какими другими днями моей жизни. Я чувствовал, что дальше ехать не следует, так как прошлую ночь спать мне пришлось мало. Я очень устал, но иной раз усталость может и посоветовать что-то и заставить действовать. Меня она заставила налить полный бак горючего и посоветовала остановиться и посадить в машину старого негра, который, тяжело волоча ноги, брел по кромке травы вдоль бетонированного шоссе. Он согласился неохотно, словно только потому, что не нашел в себе сил отказаться. Одежда на нем была мятая, поношенная, рабочая куртка засалилась от долгой носки. Его темное, кофейного цвета лицо бороздил перекрест тысячи мелких морщин, ободки нижних век были красные, как у ищейки. Он сложил на коленях руки, бугристые, узловатые, точно сучья вишневого дерева, и слился со спинкой сиденья, как бы вобрав в себя контуры тела, чтобы занимать поменьше места.

Он ни разу не посмотрел на меня. Ни на меня, ни по сторонам. Но спросил сразу же: