Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма Страница 51

— Ферма у нас, на которой сейчас вот побывали, племенная на всю область, — сказал дедушка, как бы подтверждая свои высказы примером. — Нетелей продаем тем же совхозам, заявки есть. Порода удойная самими выведена, к кормам неприхотливая, к своему климату приспособлена… Так вот совхозам продаже нетелей в план сдачи мяса включают, а нам нет. Будто наши коровы дважды в году должны телиться. Иной раз запрет поступает и на продажу. Сдавай лучших телок в заготскот, план у района "горит"…

министр о такой несправедливости не ведал. Велел помощнику записать. Дедушка промолчал с досадой, как всегда при неправедности. Крякнул, вроде прощения попросил у министра, что о таком напомнил. Огладил усы, протянул руку к графинчику. Бутылка в коринском доме никогда на столе не стояла. По обычаю, не принято дорогого гостя из бутылки угощать. Налил в рюмки. Что делать, если правда сама по себе не хочет ни выговариваться, ни выслушиваться.

— В Мохове у нас и нерадивому хозяину не позволено было худую животину держать, стадо наше разрушать. — Это было уведомление министру, что и государство должно в целом о хорошей породе скотины заботиться, как бывало, ладный крестьянит.

Министр похвально отозвался о моховцах. Тут дедушка опять очередную новость министру выложил:

— Жирность молока тоже не сбрасывалась со счета. До семи процентов дают моховские коровы. У отдельных мужиков и того больше. — Дедушка как бы подсказал помощнику и эту его мысль записать, а самому министру в толк взять, что такое мохоскоие коровы, что есть такие вот на Святой Руси.

Министр не удивился, просто не знал, чему дивиться. А дедушка, заметила Анна, не щадя министра, с досадой досказал:

— Так и тут неправедность наша привычная, — в голосе было чуть ли не требование порядка. Наливая министру и сам не отставал, — совхозам кондиции жирности устанавливаются в три и две десятых процента, а нам, колхозам в три и восемь. Отчего вот так?.. — Дедушка машинально допил рюмку.

И этого факта министр не знал. Сделал вяло знак помощнику…

А у дедушки на лице досады уже не было. Осталось равнодушие, как у каждого "перехватившего". Почто такое же, как и у самого министра к колхозам, а может и к стране. Только-то один: можно говорить, а можно и не говорить… Указал на рыжики редкий ныне гриб. Надо выискивать особые места, где он еще уцелел. А, бывало, не по одной кадушке насаливали. И у каждого дома был свой засол, особый. Природа скудеет без бережения, а человек теряет навыки доброго обхождения с ней.

Это уже был разговор обычных собеседников. Но все же министр в доме. Когда еще такое может случиться. И грех мужику случай упустить министра "не пощупать". Чем он дышит, видит ли жизнь-то? Знает ли, что уж до "кондиции" доведены не только молоко и мясо, но и сами мужики, как бы добровольно ставшие колхозниками — его подопечными.

— Зачем вот трактористу думать о земле, об урожае, когда он за езду не тракторе день, то есть трудодни, получает. — Дедушка сердился: — Кому от такого выгода, а кому вред. Земле одной вред. Вот в городе областном, уже не говяжью, а китовую колбасу продают. Кита-то не надо кормить, поймал да и в дело. Может, земле от этого и отдых, будущим пахарям в усладу.

Министр и это выслушал равнодушно, но все же для виду посокрушался, то ли китов жалея, то ли землю. И дедушка посочувствовал ему: где одному человеку удержать все в себе, коли самой крестьянской головушке думать об этом не положено. Вот министры, чтобы не тревожиться попусту и чаруются одним "хорошим", что им преподносят. Рыжиками вот моховскими… А Ленин-то еще когда остерегал от "очарования" пустыми словами. Делать чего-то не умеем по-хорошему — не беда, позволь только, так ту же и научимся, беда-то в том, что под запретом не хотим учиться. Дедушка со своей осторожностью это и выкладывал министру, будто не он министр, а вот сам колхозник чего-то не умеет, и до чего-то не додумывается.

Министр на миг было посерьезнел: ссылка на Ленина. Глаза расширились, лицо подалось вперед. Похоже, этих слов в Ленине министр не знал, не положено было знать. И того не уловил, что не для него они сказаны, а в критику порядков. Поспешно отговорился, что дело новое, не сразу отыскивается верный ход. И то ладно, подумалось дедушке, как это опять же по усам его угадала Анна. Шевельнулись вот они в ухмылке. Как над несмышленым парнем.

Когда министр уехал, тепло распрощавшись, бабушка Анисья попеняла дедушке:

— И чего старый расхрабрился. Он ведь министр, а ты кто для него?

Бабушка Анисья опасалась за дедушку: "Своего хочет, а по-своему-то нынче, сам же говоришь, на двор мужику не сходи. Да и министр тоже вот завозжан уздой".

— Верно, расхрабрился, от министра не хотелось отставать, вот и хватил лишнего, может и на пользу, о чем-то задумался он. Министр-то он министр, а чего надо знать министру — не положено, вишь, ему знать. А куда нас не надо совать — сует. Печется как "темного" мужика-колхозника кукурузу научить выращивать при нашем климате. Разговор-то с ним, знамо, был впустую. Может, вот когда министр перестанет быть министром что-то вспомнит… А так-то ведь не научить нашего брата хотят, а заставить. А какие крючки конторы вытворяют, и сколько у них этих контор, тоже не знает. И вот понудили мужика, как и они при "внеделе" выгоду себе находить, а вернее, вынюхивать. Мы вот всякое "недельное" от министров и перенимает. И обходим их, как Иван-Дурак умников. Слова-то министровы, а заодно и наши, как щепки с берега полая вода смывает. Но без мужика и глупости своей министру не сделать. И беда, что вся по их дурь, как бы от мужика идет.

Вечером, малость протрезвясь, дедушка тут же и забыл о министре: был он или не был.

Но дедушку министр не мог забыть. Как жить тому же министру или кому другому без таких, как дедушка?..

Летом пожаловала из той же Москвы важная персона. Анну это уже не заботило. В "королеву" играл теперь сын, как и другие школьники. Ученикам в школе давали задания выращивать ее у себя в огородах. Этим как бы подавался пример родителям: учитесь и вы у школьников… Дедушку определили в "областные инспекторы по кукурузе". Стали вызывать на большие совещания. Рядовой крестьянско-колхозный люд тушил в себе крестьянскую заботу о земле. "Чего голове болеть, деньги какие ни на есть, а подают вот. Бутылка в магазине на самом видном месте. И жди, когда минет зима, настанет лето". А сам ты каким был, таким и остаешься. Жизнь твоя как бы летним морозцем и охвачена.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Как предвидели мужики и предрекали, так и вышло. Кукурузная горячка спала, что простудная лихорадка. Вышло новое усмотрение "блага" для колхозника — урезание приусадебных участков и агитация за избавление от своей скотины, будто бы мешавшей высокой "производительности" труда на колхозных полях. И все это делалось добровольно-принудительно, как уже всякие разные новшества, проводимые в колхозах. Жить в деревне велено по-городски, без домашних хлопот, весело. В магазины ходить не только за "бешеным молоком", но и за всяким другим товаром, коего не было.

Кукуруза все же больно веселила, за живое не больно задевала. Поле-то казенное, какой смысл задумываться, чему на нем расти. И тут в начале не больно верилось, что о корове и об огороде — это взаправду, что будут "добровольно" отбирать. Как это можно, не подумавши, не рассудивши, на такое решиться?.. Выпытывали дедушку, что он скажет. А что может председатель? От него требуется только одно — исполнить. Не на бунт же ему поднимать колхозников. Конец-то этому известен.

Слухи пугали, а когда прижали и насели — ошеломило: корову не удержать, косить траву не дадут, огороды урежут по калитку. Как жить, чем кормиться — нулевым колхозным трудоднем?..

Заявились агитаторы. Как уж принято — на чрезвычайные мероприятия всю казенную рать в бой.

Оповестили о собрании. Пришел стар и мал. Клуб протопили, но не больно. Большого тепла и не надо. Разговор о таком, что и на морозе станет жарко.

Разъяснения сводились к простой мысли: корова, огород и прочее в личном хозяйстве — все это отвлекает от работы на колхозных полях. Оттого и урожаи плохие и на фермах не ладно. С этим как не согласиться; какие урожаи и какой лад. Но вот почему так, отчего?.. Тут-то ответа и не было. В думах-то бродило: коли своего нет, то и ничье не в пользу…

К организаторам-уполномоченным колхозники перестали уже и приглядываться. Все оказались одинаковыми. А тут вот собрание и агитаторы ни возвышение перед тобой. И вроде какие-то не такие, не свои. Один черненький, с округлым лицом, в свитере. Другой русоволосый, худощавый, под пиджаком теплая шерстяная рубашка. Говорил черненький, городской. Оба смотрели в зал, а зал немо ждал, что скажет дедушка, председатель. Он вышел к краю сцены. Не любил трибун, где, как с амвона свой псалтырь читают разные начальники.