Юкио МИСИМА - ХРАМ НА РАССВЕТЕ Страница 51

Бесконечное число раз наблюдавший неудачи людей, которые непреднамеренно оказывались в русле истории и выскальзывали из него по собственной воле, Хонда считал, что главная причина того, что эти люди не получили желаемого, кроется в том, что они жаждали его получить. Вот он ничего не желал, и 360 миллионов иен стали его собственностью.

Это была его точка зрения. Он не просто думал, что человек не получает желаемого по собственной вине, из-за врожденных недостатков или из-за того, что ему уготована несчастная судьба, Хонда, как ему было свойственно, возвел это в ранг закона, вывел на уровень универсального, поэтому не было ничего удивительного в том, что он вскоре сделал попытку нарушить это правило. Он был из тех, кто все делает сам, и мог с легкостью объединить в себе и законодателя и нарушителя. Другими словами, ограничить свои желания недостижимыми, придавать объекту желания, насколько это возможно, характер неосуществимого и стремиться сохранить расстояние между ним и собой, потому что приобретенное оказывается хламом… словом носить в душе чувство, которое следовало бы назвать пылкой апатией.

В случае с Йинг Тьян он практически за одну ту ночь в Готэмбе превратил сиамскую розу с плотными лепестками в загадку. Это была работа, которая отодвигала физически недосягаемую Йинг Тьян на расстояние, которое не может преодолеть сознание (для Хонды расстояние физическое и расстояние, определенное сознанием, было одно и то же). Для него радость видеть Йинг Тьян должна была в качестве отправной точки быть связанной с невозможностью видеть ее. Хонда благодаря своему индийскому опыту чувствовал, что видел край света, поэтому отдалял свою добычу в область, недостижимую для познания, намеревался приобрести привычки ленивого зверя, который целыми днями лежит и вылизывает приставшую к шерсти смолу деревьев. Разве Хонда, стремясь уподобить себя ленивому зверю, не намеревался уподобить себя богу? Его чувственные желания полностью совпадали с желанием узнать, наслаивались на это желание, желание познать, это было слишком очевидно, так что Хонда хорошо понимал, что при подобном слиянии страсть родиться не может. Меж двух сплетшихся, огромных безобразных стволов может расцвести роза, но страсть не могла, подобно орхидее-паразиту, раскрыть свои лепестки ни на одном из деревьев, откуда свисали грубые воздушные корни. Ни в неприятном желании знать, ни в чувственных желаниях, обуревавших пятидесятивосьмилетнее дряхлеющее тело… Было просто необходимо, чтобы Йинг Тьян занимала место где-нибудь в отдалении от его познавательных способностей и была связана с невыполнимыми желаниями.

Для него неоценимо было именно отсутствие Йинг Тьян. Разве не так? Оно было единственным, настоящим содержанием его страстной любви. Без него ночной зверь — сознание — сразу засверкает глазами и разорвет добычу своими клыками и когтями. Но разве Индия когда-то не исцелила его от этой страшной томительной болезни сознания, когда оно бросается на неизвестное, превращает все в труп узнанного и оказывается на этой свалке мертвых тел? Индия и Бенарес научили его, что для того, чтобы скрыть от глаз сознания единственную оставленную им розу, ее обряжают в одежды известного и прячут далеко под замок в покрытый пылью черный шкаф. Эту операцию Хонда и проделал. Он сам запер шкаф на ключ и не открывает по собственной воле.

В противоположность Киёаки, который когда-то кинулся к Сатоко, привлеченный абсолютной невозможностью их связи, Хонда сам создавал невозможность совершения безнравственного поступка. Потому что, соверши он его, в мире не останется красоты.

…Ему вспомнилась свежесть того утра. Утра, когда исчезла Йинг Тьян.

Охваченный тревогой, Хонда был в какой-то степени даже рад этому. Обнаружив, что девушки нет в комнате, он в замешательстве не сразу позвал Кацуми. Его поглотил поиск запахов исчезнувшей Йинг Тьян.

В свете прекрасного утра видна была брошенная в беспорядке постель. На чуть сбившейся простыне остались следы ее растерянности, движений ее горячего тела. В тени вздыбившегося волнами одеяла Хонда подобрал спрятавшийся волос. Волос напоминал милого зверька, который после мытарств наконец нашел себе пристанище. В углублении подушки Хонда искал следы прозрачной слюны. Подушка была чистой.

После этого Хонда отправился сообщить новость Кацуми.

Кацуми побледнел. Хонда нисколько не пытался скрыть, что он, в общем-то, не удивлен.

Разделившись, они отправились на поиски.

Сказать, что Хонда в этот момент не допускал, что Йинг Тьян мертва, значило бы солгать. Он думал, что такое вряд ли возможно, но смерть словно витала в воздухе этого ясного, создавшего перерыв среди дождей утра, как ставший ненужным аромат кофе. Что-то печальное окружало это утро тонкой серебряной каймой. То был знак милости, о которой мечтал Хонда.

Не имея ни малейшего желания делать это, он сказал Кацуми, что, наверное, следует позвонить в полицию, Кацуми развеселился, усмотрев в этом чрезмерную предосторожность.

Сначала он вышел на террасу и взглянул в наполнившийся дождевой водой бассейн. Он с содроганием думал, а вдруг в отражавшем голубое небо бассейне плавает тело Йинг Тьян, и чувствовал, как полностью исчезает грань, отделявшая этот реальный мир от мира нереального, куда он сейчас вступит. В это утро в этом мире могло произойти все, что угодно. И смерть, и убийство, и самоубийство, и даже крушение мира. И все это среди ясного, бескрайнего, спокойного пейзажа.

Когда они с Кацуми спускались по мокрому газону обрыва к текущей внизу реке, Хонда во всех подробностях представил себе, как из-за самоубийства Йинг Тьян, которое станет достоянием газет и грязных слухов, с треском лопнет его прежняя репутация, и даже обрадовался этому. Но это было явное преувеличение. Инцидент связан с именами Йинг Тьян и Кацуми, никто в этом мире не знает, что Хонда подглядывал за ними в дырочку.

С дороги была видна гора Фудзи. Это была уже летняя Фудзи. Снежный подол подтянулся неожиданно высоко, и земля в лучах утреннего солнца сияла цветом мокрого кирпича.

Они осмотрели поток. Осмотрели рощу кипарисовиков.

Вышли за ворота, и Хонда предложил Кацуми зайти в соседний дом — может быть, Кэйко приехала на дачу, но Кацуми решительно отказался и сказал, что поедет на машине на станцию, а там пройдется вдоль железной дороги. Кацуми очень боялся встречи с теткой.

Конечно, было неудобно так рано заходить к Кэйко, но раз такой случай, делать было нечего. Хонда позвонил в дверь. К его удивлению, Кэйко появилась уже с наложенным макияжем в изумрудного цвета платье, поверх которого была наброшена кофточка. Встретила она Хонду как ни в чем не бывало.

— Доброе утро. Наверное, за Йинг Тьян? Она прибежала утром, еще темно было, спит в кровати Джека. Хорошо, что Джека нет. Был бы он тут, наверняка поднялся бы шум… Она была чем-то возбуждена, я заставила ее выпить Шартрез и уложила спать. Ну, а я потом не смогла уснуть, так и встала. Доставила она хлопот… Но я не стала спрашивать, что случилось. Посмотрите, как мило она спит?

Хонда был терпелив, а в голове носилось: «Больше я ее не увижу, больше я ее не увижу». С тех пор известий не было и от Кэйко, не говоря уж об Йинг Тьян.

Он ждал, когда придет настоящее сумасшествие.

Он ждал того самого момента, когда опыт и знания, рассудок и способности, зрелость и жизненная мудрость не просто утрачивают силу, как у старой лисы из известной пьесы, знавшей все опасности ловушки, но безрассудно кинувшейся в нее за приманкой, а, напротив, когда все это упорно толкает человека совершить опрометчивый поступок.

Подростком он ждал, когда станет взрослым, и в пятьдесят восемь лет опять должен ждать, когда же он созреет. Созреет для катастрофы. Созреет для гибели, останется совсем один — так в ноябре, когда все увяло, облетели листья с деревьев, засохла трава и в неверном свете уже зимнего солнца все кажется белым, на засохших, причудливо закрученных стеблях, как в раю, висят ярко-алые ягоды.

Чего он на самом деле желал — пламенного безрассудства, смерти — возраст старался этого не различать. Где-то, в неизвестном ему месте, что-то медленно, тщательно готовилось. И единственным, что в будущем должно было непременно случиться, была смерть.

Как-то раз Хонда в своей конторе услышал, как молодой сотрудник, стесняясь других, ведет по телефону какой-то личный разговор, и его охватило чувство страшного одиночества. Было совершенно ясно, что это звонок от женщины, молодой человек в рабочей обстановке старался говорить равнодушно, но Хонде казалось, что он слышит далекий, полный обаяния женский голос.

Может быть, у них была молчаливая договоренность разговаривать в таких случаях служебным языком. У Хонды возникла мысль, не уволить ли ему этого вечно растрепанного юношу, чьи печальные глаза и брезгливо кривившийся рот как-то не соответствовали облику сотрудника адвокатской конторы.