Петер Ярош - Тысячелетняя пчела Страница 51

Все двинулись не спеша, осторожно.

Напрягаясь вовсю, едва дыша, доволокли они тело отца до чердачной лестницы. Само, широко разведя локти и сгибаясь под ношей, стал спускаться. Женщины собрались было последовать за ним, но обе сразу не уместились на узкой лестнице.

— Постой! — приказала мать сыну.

— В чем дело?

— Не умещаемся мы обе на лестнице!

Женщины отпустили покойника.

Беспомощное тело старика, нелепо прогнувшись в плечах и пояснице, теперь всем весом упиралось в Самову грудь. Женщины бестолково топтались на месте.

— Дайте, мама, я попробую! — предложила невестка.

— Справишься? — спросила свекровь.

— Поживее вы там! — подгонял их Само.

У него затекали руки и ноги в коленях, не за что было ни ухватиться, ни придержаться. Руки отвисали под тяжестью отцовского тела, но он стоял, упрямо расставив ноги на деревянных ступенях, и ждал. От отцовского лба на него ощутимо веяло холодом.

Наконец мать на чердаке решилась и стала передавать невестке мужнину левую ногу. В эту минуту Само выпростал одну руку из-под мышки отца — утереть вспотевший лоб. Но не успел: Мария не удержала ногу отца, тело переломилось в поясе и выскользнуло из Самовой руки. Падало оно коротко, упало тяжело. Жена на чердаке закричала, мать ахнула. Само, до смерти напуганный, сбежал к мертвому отцу, лежащему на спине. В одно мгновение спустились с чердака и женщины. Все трое в ужасе смотрели на покойника. Потом робко заглянули друг другу в глаза. Сглотнули слюну, покашляли. Шумно выдохнули. Поерзали на месте.

— Бедный мой старик! — отозвалась наконец мать. — Всю жизнь надсаживался, всякий день о куске хлеба радел и даже после смерти нет ему покоя!

Она опустилась на колени возле мужа и погладила по лицу. И следом резко вскинула глаза к сыну и невестке.

— О том, что стряслось, никому ни звука! — сказала она строгим голосом и в первый раз осенила себя крестом.

Поднялась с колен бледная, обессиленная, печальная. Пошла к дверям. Оперлась о стену, постояла и опять пошла. Оборотилась. Глаза ее блестели от слез.

— Перенесите его в горницу! — наказала. — Сама обмою!

В эту минуту на дворе неистово взлаял пес, но так же внезапно и утих. А уж потом пронзительно завыл.

Но длилось это недолго — когда они выбежали, пса уже не было. Посреди сада на белом снегу следы его кончались, и дальше — ни знака. Словно сквозь землю провалился, или испарился, или длинным прыжком скакнул в дальнюю даль. Одно несомненно: с того дня больше его не видели, а был то преданный пес. Долго еще вспоминали его голос, его последнее завывание. Мать Ружена верила, что он отошел в невозвратное искать своего хозяина.

2

Вдовица Кристина Срокова, воротившись домой, села в темной горнице на скамью у окна. Сквозь стекло глядела она на темнеющую снежную январскую белоту. Вдруг крепкое, красивое тело тридцатилетней женщины пронизал холод. И словно вместе с внезапным холодом ударила в голову мысль об отцовой смерти! Холод, пронизавший Кристину, столь же внезапно исчез, и теперь снова сжигал ее жар. Он вырывался из ее полуоткрытого рта стонами и короткими выкриками. Ей казалось, что она то и дело впадает в беспамятство и тут же снова приходит в себя. Она напрягла все силы, чтобы превозмочь свою слабость. Задумав еще раньше затопить печь, она подошла к ней, отворила дверцы, разворошила тлеющие угольки, собрала их кочергой в кучку и кинула на нее две щепки.

Печальная, вконец обессиленная, с разболевшейся головой, она беспомощно остановилась посреди горницы.

Да, редко в этом доме бывал отец! Но теперь, когда она осознала, что он умер, ей мучительно недоставало его. Ей казалось, что вместе с ним ушло из мира и что-то большее. Словно опустела не только горница, кухня, но и изба перестала быть избой, словно где-то позади нее исчезло и несколько холмов, словно поредел лес и убыло воды в ручьях и реках. Шаткой походкой прошла она в горницу и поглядела на столик под окном. Там в небольшой рамке тихо улыбался с фотографии покойный муж — Матей Срок. Она взяла фотографию в руки и порывисто прижала к груди.

— Ах, Матей, Матей, и зачем ты оставил меня одну?!

Она застонала, вздохнула, поцеловала карточку и вернула ее на прежнее место. Потом опустила руку за пазуху и осторожно достала обрамленную фотографию покойного отца. Как раз нынче она незаметно украла ее у матери. Она поглядела на отца, тронула пальцем его лоб, нос и рот и поставила фотографию возле карточки мужа. Не отрываясь глядела на оба эти лица. Отцовская фотография была старая, и отец, когда фотографировался, был в том же возрасте, что и муж ее, когда умер. Эти двое умерших, рядом, на какой-то миг показались ей родными братьями. Она глядела на них и вдруг снова неистово разрыдалась. Она подвигалась все ближе и ближе к постели, пока наконец не рухнула на нее с безудержным плачем.

В стылом полумраке горницы Кристина словно замерла. Она чувствовала, как холод окутывает ее всю, но ей невмочь было ни шевельнуться, ни натянуть покрывало, ни нырнуть под перину. Скоро она задремала. В полусне-полудреме явился ей в какой-то дымке отец: он то брал в руки пилу, то замахивался топором, то ворошил вилами сено; но все время она видела его сбоку или со спины, и ни разу, ни на секунду, не явилось ей отцовское лицо. Она вздыхала во сне, ерзала, вертелась на перине до тех пор, пока какая-то тяжесть не легла ей на грудь. Она вскрикнула, очнувшись ото сна, и широко раскрыла изумленные глаза.

— Это ты? — ахнула она.

— Разбудить тебя хотел, — прошептал Юло Митрон и снял с ее груди широкую ладонь.

— Больно мне сделал!

— Я хочу тебя, сейчас, сию минуту! — вскричал Юло Митрон, целуя ее.

— Нет! — сказала Кристина и, оттолкнув от себя Юло, тут же встала.

Митрон стремительно вскочил, протянул руку к женщине, но тут же одумался. Отрешенно склонил голову. Кристина из горницы перешла в кухню. Съежившись у печи, стала раздувать тлеющую золу и подкладывать на нее сперва щепки, поменьше и потоньше, а когда огонь забушевал, расшумелся, запылал — толстые, тяжелые и объемистые поленца. Юло Митрон, остановившись на пороге между кухней и горницей, наблюдал за ее скупыми, но спорыми движениями, от которых исходила дразнящая зазывность; потом присел на скамью у стола. Громыхнул тяжелой мебелью — Кристина обернулась. Улыбнувшись коротко, села на ящик со щепой у печи.

— Ты же знаешь: я не могу жить без тебя, — сказал Митрон, не спуская глаз с Кристины.

— Не говори так, у тебя жена есть, — отозвалась Кристина.

— Ну ее! Детей мне не народила!

— И дети будут!

— С этой-то? Ни в жисть!

— Любит она тебя!

— Не хочу! Не хочу ее! Я только тебя, Кристинка… Десять лет только о тебе думаю, по тебе тоскую… Когда на тебе женился Матей, я чуть не повесился…

— Ты ж ведь женатый был!

— То-то и оно! Когда ты в девках была, у меня еще оставалась надежда… Дело-то какое: женился я рано, потом служил в армии. А как воротился — только что не онемел! Тут-то я заметил, как ты выросла… Томился я по тебе каждый вечер! Уж было решил: содею что-нибудь, если не над собой, так хоть над женой, а тебя должен заполучить… А тут ты вдруг взяла да вышла за Матея Срока! Двоюродный брат мой, это правда, но я готов был убить его… Не серчай, но, когда в лесу деревом его придавило, что-то глубоко внутри меня взорвалось: поделом тебе, Матей Срок, поделом тебе, братец мой, нечего было у меня ее отбирать! И только когда он помер, слеза по нему скатилась.

На мгновение над ними нависла тишина.

— Ступай! — отозвалась Кристина.

— Я должен был тебе это сказать!

— Хорошо, а теперь ступай прочь!

— Так и знай: разведусь или сам жену выгоню, а ты моей будешь!

Юло Митрон резко отодвинул стол, отбросил его на полметра от себя и двумя длинными шагами очутился за дверьми кухни, которыми хлопнул так, что они чуть не соскочили с петель.

Кристина кинулась к дверям, словно хотела упредить удар, но так и не успела добежать: звук, который они издали при резком толчке, пригвоздил ее к полу. Она глядела на двери, за которыми исчез Митрон, словно хотела просверлить, пронизать их взглядом. Заметив, как сильно разгорелся огонь в печи, она вдруг жалобно расплакалась.

3

Прояснело еще до обеда. Солнечные лучи ворвались в просторную кухню и заплясали по нагому телу покойного Мартина Пиханды. Ружена обмывала его сама: мокрым льняным полотенцем слегка касалась холодной мужниной кожи, ничего не говорила и лишь покачивала головой, словно вдруг все поняла. Еще совсем недавно она, словно вихрь, отгоняла от усопшего внучат и невестку, но теперь успокоилась. Одному Само велела остаться. Он помогал ей переворачивать на длинном столе отца, но, когда собрался было заняться тем же, что и мать, она отстранила его, будто испытывала ревность. Он стоял поодаль, тупо глядел на недвижное и большое отцово тело и не чувствовал ни горя, ни даже грусти. Он был совершенно опустошен, не мог и слова выговорить. Словно гранит был в голове вместо мозга. К покойнику он испытывал отвращение, брезгливость и был в общем-то рад, когда мать оттолкнула его. К горлу вдруг подступила тошнота, но он и виду не подал. А матери было не до него. Обмыв мужа, она едва заметно махнула рукой, и Само достал новый костюм. Протянул его ей, помог одеть отца; тут уж она ему не мешала.