Камилл Бурникель - Темп Страница 51

Если бы нечто подобное случилось в Нью-Йорке или Токио, в холле «Мериса» или «Кинг Девида», то в этом пункте накала страстей все закончилось бы либо спокойным удалением, либо изгнанием с рукоприкладством и передачей бунтаря на попечение полиции. Однако в сказках у случая есть добрый гений, особенно на Востоке.

Старый полотер в феске и халате, пережиток былых времен, прогонявший в этот момент по мраморным плитам застекленного перистиля свою электрическую машину с двойной щеткой — скорее всего западно-германского производства, — поднял глаза на этого чудака без багажа, настолько безумного, чтобы поверить, что его ждут в «Каир-Ласнер-Эггере», и, тотчас узнав Арама, бросил свою механику и устремился к нему с дружественными жестами и криками радости, поразив своим вмешательством всех задействованных в сцене актеров. Это может служить подтверждением того, что великодушие рождается в низах и что у народа в конечном счете память менее короткая, чем у тех, кто им руководит. Тем не менее вмешательство случая все же немного заставило себя ждать, и это как бы доказывало, что механизм везения в жизни Арама, по крайней мере на некоторых отрезках пути, в частности в Египте, имел тенденцию к сбоям.

Самым досадным в этом акте провидения являлось то, что Арам не был в состоянии припомнить какой-нибудь случай, когда он мог иметь дело с этим славным человеком, который теперь рассказывал остальным на их общем наречии, кто перед ними находится, подсказывая им, что, в общем, не совсем в их интересах вести себя так по отношению к этому эфенди.[71]

Минутой позже наступила очередь Асасяна, — которого извлекли из-за его окошечка рядом с комнатой, оснащенной сейфом, — выплыть с изумленной физиономией на поверхность и проявить действенную радость, тут же претворенную в поиски приличного номера, хотя бы на одну ночь.

На самом деле Асасян сделал гораздо больше, развив энергию во всех направлениях, позвонив туда и сюда, чтобы отыскать в самом здании нечто действительно подходящее, причем не в качестве привилегии, а просто по некоему нигде не записанному, но признанному и освященному праву. То, что отель перешел в другие руки, отнюдь не означало, что можно не уважать духовного представителя построившего его человека. Однако потребовался, конечно, весь гений Асасяна, чтобы, не возбудив скандала на государственном уровне, как раз в момент, когда в соседнем, принадлежащем правительству здании проходила какая-то панарабская конференция, изъять номер у проживающего в нем чиновника высокого ранга. Асасян рисковал многим, и Арам даже не подозревал, как ему удалось меньше чем за полчаса добиться такого результата. Единственным неприятным моментом было то, что, добиваясь его, он оказался вынужденным дуть во все трубы славы, представлять гостя исключительной личностью, напирать на его прошлую деятельность. Значит, Арам, лишившись своего инкогнито, отныне, очевидно, не сможет сделать и шага, чтобы не услышать обращенных к нему приветствий, вопросов, может быть, даже просьб об автографах.

В результате Асасян раздобыл ему эту комнату с самой завидной панорамой — Fabulous skyline,[72] как было написано на новом, рекламном издании, — но его поселение оставалось непрочным, потому что шкафы, где он когда-то оставил свои вещи, были давным-давно взломаны и разграблены, и теперь он оказался там без белья, без соответствующей этому климату одежды, даже без достаточного количества денег, поскольку он совершенно выпустил из головы, что новая дирекция отеля отнюдь не склонна принимать его чеки или же предоставлять ему кредит. Но и здесь Асасян совершил чудо, узнав, в какой европейский банк нужно обратиться, чтобы получить необходимые гарантии для снятия денег с вклада. Для этой операции он попросил двадцать четыре часа, поскольку она чревата всякими осложнениями из-за системы денежного обмена, преодоление которых, однако, здесь, как и везде, при наличии хорошей практики можно ускорить.

Что касается самого Арама, то у него относительно результатов никаких сомнений не возникло. Поэтому он нормально провел ночь, а около одиннадцати часов утра Асасян положил перед ним конверт с суммой, соответствующей кредиту, о котором шла речь.

— Остальное, — объявил, смеясь, Асасян, — будет приходить, подчиняясь ритму потребностей клиента и росту его вклада в банке.

И вот теперь они сидели на террасе, облокотившись на металлические перила застекленного плексигласом балкона, и смотрели на широкий проспект, идущий вдоль реки, и на движение машин и туристских автобусов на площадке перед отелем. Когда попадаешь сюда из внутренних помещений, то в первый момент нужно привыкнуть ко всем этим клаксонам, ко всем этим глушителям, ко всем этим моторам, продолжающим бешено крутиться даже на остановках, ко всей этой истерии роскошных либо трясущихся, как в последней стадии болезни Паркинсона, машин. Когда удается оторвать взгляд от набережной, начинаешь искать разбросанные там и сям ориентиры.

— Вы знаете, это странный город, пустыня прямо входит в него через поры. Пустыня загрязненная, в которой отработанная смазка и отбросы уничтожили первоначальную чистоту песка. Но зато, — добавил Асасян, — это единственная страна на земле, где у бирюзы цвет вечности.

Они вернулись в комнату, и Асасян сказал, что ему надо идти на дежурство внизу, в подвале, за своим окошком: он единственный имеет доступ к несгораемому шкафу. Но прежде чем исчезнуть, он сделал жест в сторону балкона и в сторону доступной взгляду панорамы:

— Я думаю, вы предпочитаете видеть все это с высоты… и издалека. Как господин Шатобриан. Вы не станете утруждать себя и не поедете рассматривать пирамиды вблизи. Их действительно видно отсюда. А вот что касается Сфинкса, то здесь никому доверять не надо: великий человек не прав. Сфинкса нужно увидеть самому. У иных такой способ путешествовать: доверять тому, что видели и говорят другие. Кстати, между нами, почему вы вернулись?

— Кто знает, — сказал Арам. — Скажем, мне захотелось узнать, что они сделали с «Ласнером», и поближе познакомиться с их методами.

— Вы обнаружите перемены. Они сохранили лишь название. Не так уж глупо. Но что все это означает? Тобиас, Шарль Баэ-лер. Школа бедуинов — сейчас даже трудно себе представить, что такое существовало. Вы видели, как они вас приняли. И вы не уехали немедленно! Что за мужество!

— Я жду одну молодую особу.

— Я догадался, представьте себе. Только нечто подобное могло привести вас сюда. Однажды… подождите… это было в Гааге… вы мне сказали, что Египет такое место, где вы не очень-то хотели бы проводить время. И ваше суждение казалось настолько окончательным, что я в нем увидел… извините меня… что-то вроде суеверия. И хорошо, что вы от него избавились.

— Я думал сейчас как раз об этом; не могли бы вы, кстати, оказать мне одну услугу?.. Эта формула звучит очень глупо, если учесть, со сколькими просьбами я к вам уже обратился после своего приезда сюда. Просто не представляю, что бы я без вас делал. Так в конце концов можно и поверить в свое везение.

— Вы никогда не переставали в него верить, но как все, кто им обладает, думаете, что говорить о нем является признаком слабости.

— Старый безумец Ирвинг Стоун мне долго выговаривал на этот счет.

— В сущности, мне кажется забавным путешествовать, как вы, — руки в карманы и нос по ветру. Как те путешественники, еще до четырнадцатого года, которым, чтобы перейти через границу, достаточно было показать свою визитную карточку. Однако в следующий раз все-таки не забудьте прихватить с собой наличные или туристские чеки. Пространство «Ласнер» уже больше не является банком со своими филиалами. Не является уже даже и фирмой. Раньше, кстати, это слово не употребляли.

— Вы не могли бы внизу, в бюро, оставить имя этой девушки и настоять, чтобы они его записали, чтобы, если она будет звонить, или даст телеграмму, или неожиданно явится, ей не ответили, что все занято и что ее никто не ждет.

— Я слушаю, — сказал Асасян. — Диктуйте, я пишу. И поверьте, это для меня честь.

— Ретна… Р-Е-Т-Н-А… — сказал он по буквам.

— О! О!.. Ретна… в Ведах значит «сокровище». Я не ошибаюсь?

— Ретна Сер.

Глаза Асасяна заискрились, и две огромные лупы у него на носу сфокусировали его взгляд, проецируя вперед два выпуклых блестящих влажных шара.

— Вы говорите, Сер?.. Вам известно критское происхождение этого слова? Конечно, нет. Извините мне мой педантизм… Сер… речь идет об одной критской богине-пчеле… ассоциируемой с понятием судьбы, приговора. Если меня не обманывает память, у Эсхила в «Семерых против Фив» есть эпитет, характеризующий фиванского сфинкса: «Кере, похитительница людей». Обо всем этом можно было бы говорить очень долго. А мне нужно возвращаться к моим сейфам.