Евгений Рожков - В стране долгой весны Страница 51

Ветер, холодный и жесткий, ударял в лицо, грудь. От холода теперь был виден выдыхаемый воздух. Тучи еще сильнее закрыли небо, но на западе, где краснело по-осеннему холодное солнце, оставался большой светлый кусок.

Аканто медленно стал спускаться с вершины холма в долину. Идти под гору легко. Он дошел почти до реки и вдруг остановился, оглянулся.

Холм был хорошо виден. И Аканто представил себе яранги на вершине холма, дымок над ними и даже почувствовал, как по долине расползается приятный запах варящегося оленьего мяса. Так всегда было, когда он возвращался ранним утром с дежурства. Собаки, завидев человека, начинают лаять, а когда подойдешь ближе, они узнают своего, замолкнут сконфуженно и побегут по склону холма навстречу, приветливо помахивая хвостами. Все это было, но теперь уж больше никогда не будет: холм зарастет травой, и, наверное, никто никогда не узнает, что здесь жили люди.

Аканто долго смотрел на холм, не в силах оторвать взгляда. Нелегко было прощаться со старым стойбищем, ох как нелегко! То ли от ветра, такого пронизывающего и жесткого, то ли еще от чего, только все перед глазами помутнело, стало плохо различимым…

Через час тучи совсем заволокли небо, пошел снег, первый снег в эту осень. Он был редкий, почти невидимый. Снежинки не долетали до земли, таяли еще в воздухе. Но с каждым разом новые спускались все ниже и наконец достигали земли, но земля была еще теплой, не скованной морозами и потому не белела, оставалась бурой.

Аканто поднялся на перевал и когда снова оглянулся, то холма уже не было видно…

Дорога

5 мая

Одиннадцать часов ночи, груз уложен на нарту, собаки запряжены, допиваем чай, чаепитие — неизменный ритуал перед дальней дорогой. Трогаемся.

Уже подморозило, подтаявший за день слезливый, весенний снег теперь схвачен леденистой коркой. Десять собак, запряженных попарно цугом, сытых, отдохнувших за день, с азартом бегут вперед. Спускаемся с пригорка, на котором весь поселок, и держим путь по долине реки к морю.

Вместе с Омрынто — бухгалтером, недавно выбранным председателем поссовета, мы назначены правлением колхоза на просчет новорожденных телят в двух оленеводческих стадах. Нам предстоит проехать на нарте не одну сотню километров. Нарта тяжела, перегружена. Тут корм для собак, запас продуктов для нас с Омрынто, карабин, пять десятков патронов, бачок с керосином и примус, сменная меховая одежда и сменная обувь, запасные постромки и разная мелочевка, нужная человеку в пути.

На подъемах, даже на больших, собакам тяжело. Мы спрыгиваем с нарты и помогаем упряжке. Нарта — удивительное сооружение без единого гвоздя или вообще какой-то металлической детали: дерево и ремешки, стягивающие дерево, — основной материал. Чукотские нарты прочные, легкие и очень вместительны.

Оранжевая огромная луна, только что выглянувшая из-за гряды сопок, преобразила мир. Темные проталины как бы посветлели, отдавал блеском снег в низинах, на скованных льдом озерах и реках. Тишина, морозно, только поскрипывают полозья да повизгивают собаки. Небо высоко, в крупных звездах. Какой огромный и безмолвный мир вокруг!

Мы петляем по руслу реки: здесь идет старый нартовый след. Омрынто сидит впереди и не понукает собак, они сами бегут споро. Я поворачиваюсь назад, смотрю на поселок. Кубики темных домиков громоздятся ровными рядами на возвышенности, у самой реки. Черные, протаявшие улицы похожи на рубцы на белом теле. Вот поворот — и поселок надолго скрывается из вида. Нас поглощает тундра, нас поглощают ее снега, просторы.

Я люблю ночные долгие дороги. И о чем только не передумаешь и о чем только не вспомнишь!

Еще поворот — и дорога ведет на подъем, на перевал. Мы пройдем между двумя сопками, затем спустимся вниз, в долину и уже по берегу моря двинемся к реке Туманской.

Подъем утомителен. Собаки с трудом тащат нарту. Мы помогаем им, упираясь руками в груз, делаем остановки, чтобы дать передохнуть и себе и собакам. Животные хватают промороженный снег, грызут его, с их языков стекает слюна.

Вот и вершина перевала, короткая остановка. Смотрим с Омрынто на поселок. Черное пятно и два десятка светящихся точек-огней, вот и все. Огромная равнина внизу пятниста, луна уж посеребрила и снега, и оттаявшие небольшие куски земли, и дали, что обрываются у гряды еще заснеженных сопок.

Мы спешим: надо как можно больше пройти на нарте за ночь. Днем снег растает, и собаки не в силах будут сдвинуть нарту с места. Перед спуском воидаем полозья: Омрынто смачивает их водой, которая тут же застывает.

Спуск длинен и полог, нарта под собственной тяжестью стремительно несется вниз. Омрынто умело тормозит остовом. Нужно быть начеку: тяжелая нарта, разогнавшись на спуске, может поддавить под себя собак.

И вот равнина, в лунной мгле угадывается море, и уже на востоке просветлело — коротки весной северные ночи…

Всходит солнце, огромное, ярко-розовое, оно вздымается вверх, и чем выше, тем влажнее и податливее снег под нартой.

Утро тихое, безоблачное и необычно теплое. Последние метры до землянки, у которой намечена дневка, преодолеваем с трудом. Снег под нами проваливается, и уставшие собаки то и дело останавливаются.

6 мая

Просыпаемся в три дня, оттого что необычно сильно припекает солнце. Мы поленились откапывать занесенную снегом землянку. Бросили палатку, сменные кухлянки на высохшем бугорке и, вымочаленные дорогой, завалились спать.

Солнце яркое, сильное, свечение снега ранит глаза, Надеваем светозащитные очки: мир позеленел, притух.

Разводим костер, благо, рядом море и кое-где вытаяли сучки, доски, бревна. Омрынто ловко и с радостью орудует острым охотничьим топориком.

Кормим юколой собак, сами пьем чай. Омрынто обшаривает биноклем ледяные торосистые поля.

— Балдёсь какой! — восхищается он.

Омрынто передает мне бинокль. Поднимаюсь и оглядываю окрестности. Тундра еще вся в снегу. Редкие проталины не в счет. Гряда белых сопок подпирает голубое, безоблачное небо. В сущности, неисхоженные, первобытные, дикие места. В прошлом году глубокой осенью там пастухи в поисках отколовшегося косяка оленей набрели на двух замерзших геологов. Парень и девушка лежали в меховом мешке-кукуле, наполовину присыпанные снегом, совершенно истощенные. Какими путями судьба занесла их в эти дикие места? О чем думали в последние часы своей жизни? Они замерзли во сне. Кукуль был со стершимся мехом, старенький, грел плохо, а в ту ночь, видимо, ударил по-зимнему свирепый мороз. Усталые, голодные, они так крепко спали, что…

Вожу биноклем по торосистому льду. Какая безмерная, угнетающая белая даль! Что наша жизнь в этой белой безмерности!

— Какие-то точки во льду, — говорю я Омрынто.

— Нерпичьи лунки, — отвечает он. — Пойдем охотиться, тут нерп много.

Берем карабин, патроны и каждый по аркану. В весеннем льду много занесенных снегом трещин. Преодолев у берега торосы, распускаем арканы. Если кто провалится, то второй успеет схватить аркан.

Долго лежим на снегу и наблюдаем в бинокль за лунками. Раза два из лунок выглядывали глазастые, круглые как мяч, блестящие нерпичьи головы, но тут же исчезали. И все-таки нам повезло. Одна из нерп вылезла из лунки на лед погреться на солнышке, тут-то и настигла ее меткая нуля Омрынто.

Брели назад к берегу, но пояс проваливаясь в раскисшем снегу. Взмокли и неимоверно устали. Я в изнеможении повалился на расстеленную палатку. Омрынто, перекурив, принялся разделывать нерпу. Собаки, чувствуя кровь, подняли гвалт. Омрынто прикрикнул на них, и псы, как бы устыдившись, стали поскуливать.

Опять развели костерок, повесили над пламенем закопченный медный котелок, по возрасту, наверное, в несколько раз старше нас с Омрынто. Мясо у нерпы темно-вишневого цвета. Омрынто наворачивал сырую печень, причмокивая языком от блаженства.

— Балдеесь? — спрашиваю я.

— Ага, в поселке задолбали макароны — соскучился… Теперь отъемся. Всю жизнь вот так… В городе на бухгалтера учился — от манной каши рвало, в армии служил — от гречки чуть не на стену прыгал. У нас, у чукчей, нутро всегда живое мясо просит…

Нерпичье мясо пресноватое, слегка пахнет рыбой.

Накормлены собаки, отяжелели от сытости и мы. Солнце все ниже и ниже, на небе белые плотные облака, свечение снегов мягкое, бархатистое. Тянет холодом, заметно подмораживает. Пора собираться в дорогу.

И опять повизгивают отдохнувшие собаки, опять на подъемах соскакиваем с нарты и помогаем упряжке. Сопки заволакиваются темью, мороз уже щиплет лицо. И вот настала ночь пустынная и, как всегда, бесконечно великая. И сколько этих ночей было и будет, и сколько людей пройдет и проедет по этой узкой нартовой стежке!

В первозданном мире — первозданная жизнь. Здесь простота и первородность и всякое заигрывание с этим миром может стоить жизни. В поселке мы одни, а здесь — другие. Тут мы обнажены, тут мы те, кто есть. Всяк познающий себя, пробудь наедине с суровым миром!