Януш Вишневский - Любовь и другие диссонансы Страница 51

— Я такая дура. Прости меня. Даже не поблагодарила за цветы. Какие чудесные туфли, можно примерить? — Розу она так и сжимает в руке.

Анна снимает туфлю на высоком каблуке, надевает Даше, чья кожа кажется тонкой, как тесто для пахлавы. Переводит дыхание, надевает вторую, Даша делает несколько неуверенных шагов к большому зеркалу, рассматривает свое отражение, они встречаются в зеркале глазами.

— У тебя прекрасный вкус, дорогая, — говорит Даша и подходит ближе.

От ее тела идет ощутимый гул, как в метро перед прибытием поезда, и жар — Анне кажется, она обожжет ладони, дотронувшись до ее лба, светлеющего ровной полоской под черной густой челкой. А Даша все говорит, никак не может остановиться:

— Пришла какая-то газовая служба с проверкой оборудования. Два молодых парня, очень похожие друг на друга, у них такие глаза, просто огромные, редкого цвета — зеленого. Как изумруды. У обоих. Я так обрадовалась, что стала смеяться, смеялась долго, они уже ушли, а я все смеялась. Правда, забавно? А еще пела песню: «О-о-о, зеленоглазое такси…» Вот так, но я ведь хорошо пою?

Анна молчит. А Даша продолжает:

— Скоро будет лето, очень скоро, я так люблю лето. Лето — это большая белая тарелка с золотым ободком, или нет, лето — это корзина, увитая цветными лентами… Или нет, лето — это пляжная сумка из прозрачного пластика в сине-желтую полоску, на дне толстый детективный роман, шлепанцы-вьетнамки с бусиной на перемычке, шорты из обрезанных джинсов, яркий лак для ногтей и майка на лямках. Много черешни, абрикосов, холодного крымского шампанского, оно нагреется в пляжной сумке, но можно положить рядом широкогорлый термос с кубиками льда… Хотя нет, термос не поможет. Тогда уж лучше клубничную «Маргариту», крюшон в узбекской дыне и персиковую «Маргариту», туфли из тонких ремешков на платформе, солнечные очки, длинное шелковое платье…

Даша встревоженно смотрит и открывает рот, чтобы сказать что-то ещё, и Анне приходит в голову, что с того момента, как она позвонила в дверь, сама она произнесла всего пять слов: «Прости, что я без приглашения».

Она не представляет, что делать дальше, она никогда раньше… Но тут Даша, смущенно улыбаясь, осторожно берет ее за руку и сплетает свои обжигающе горячие пальцы с ее ледяными. Блестящие глаза спокойно и ласково смотрят на нее. Анна чуть поворачивает голову и дышит в маленькое ухо, закрывает и открывает глаза, по-детски щекоча ресницами, и тогда Даша наконец замолкает…

И тогда говорит уже Анна:

— У тебя такие красивые волосы, завиваются кольцами… Можно накрутить на палец… Сколько получится оборотов? Давай попробуем… Десять с половиной, почти одиннадцать… Как у мудреного замка´, дополнительные пол-оборота — для блокировки. Оказывается, я люблю кудри — только свои терпеть не могу. Не помню уже, почему. Недавно приснилось, что я умерла и очутилась в другом мире. Там я ходила кудрявая, длинноволосая, и брови были такие, как есть. И одета была странно — в детстве моя одноклассница носила китайскую шерстяную кофту, просто ужасную, с узором из домиков и собачек, а я ей страшно завидовала и мечтала о такой же, с зелеными деревянными пуговицами. Весь сон то застегивала ее, то расстегивала, и пуговицы были зелеными, и собачки те же. И домики на месте, да.

Анна скользит по простыне абрикосового цвета, простыни кажутся прохладными, ее грудь покрывается крупными мурашками. Даша прикасается к ней губами. Большие напольные часы отбивают двенадцать ударов, порывом ветра распахивает форточку, и Анна закрывает глаза, вновь уплывая, уносясь, возносясь…

— Какие тебе снятся сны, — говорит Даша чуть позже, — страшные… Я люблю страшные сны… После них веселее живется…

Они устроились вдвоем на широком подоконнике, уже почти утро, начинает светать.

Открыли бутылку вина, у Даши нашлась, от старых времен, Анна отметила, что вино кисловатое, но какая разница.

— А я, — продолжила Даша, — периодически боюсь утратить связь с реальностью: начать раздеваться прямо в кафе… или рассказывать прохожему о своей личной жизни. Понимаешь?

— Понимаю, — ответила Анна, сделала глоток и погладила Дашу по голове.

Даша прижалась к лицу Анны своей щекой. Было тепло и уютно, было трогательно.

— Я бы съела что-нибудь, — удивилась сама себе Анна.

— Закажем пиццу? Или роллы? Что предпочитаешь?

Даша прошла в комнату, вернулась с кучей глянцевых проспектов, предлагающих доставку готовых блюд на дом.

— И кино посмотрим, — предложила она, — ты как относишься к Одри Хепберн?

— Очень хорошо, — ответила Анна, — просто замечательно отношусь! Однажды она спасла меня своей улыбкой в «Римских каникулах». У нее всегда такое любящее лицо… Я где-то читала, что она ответила журналисту: «Люди гораздо больше, чем вещи, нуждаются в том, чтобы их подобрали, починили, нашли им место и простили; никогда никого не выбрасывайте…»

— Не выбрасывайте… — повторила Даша.

Анна зажмурилась: в глаз попала соринка.

— Что это мы о грустном! Хотели же о еде! Заказывай на свое усмотрение, — сказала она бодро, — а я умоюсь. Что-то в глаз попало, ужасно неприятно…

— Пожалуйста! — крикнула Даша, она уже просматривала буклеты и набирала какой-то номер.

Анна обнаружила ванную комнату, открыла дверь. Непосредственно ванны, чугунного или жестяного корыта — там не обнаружилось, зато в углу размещалась душевая кабина, слева — удобная большая раковина. Зеркальная стена, пушистые полотенца, кафель в золотистых тонах. Анна включила воду, отрегулировала температуру, подставила руки под струю, подумала: «Ваше чистое лицо прекрасно…»

Было темно, когда я услышал, как кто-то царапается в дверь.

— Киня, — крикнул я сердито, — успокойся, потерпи до утра! Я покормлю тебя, ты же знаешь, — и рукой попытался найти Иоанну.

Открыл глаза, перевернулся с живота на спину и почувствовал резкую боль. Кровь на разбитых коленках прилипла к простыне, и резким движением я словно сорвал пластырь с раны.

Я не в Новой Гуте, и это не Киня скреблась в дверь. Я в Москве. Взглянул на светящийся в темноте под телевизором циферблат. Скоро двенадцать. Темно, значит, приближается полночь. Я торопливо засеменил к двери, чувствуя, как на разбитых коленях лопаются корочки. Идти было больно. И боль я ощутил только сейчас. Это как после дорожного происшествия: сломанные ребра начинают болеть лишь несколько часов спустя, когда спадет уровень адреналина и пройдет шок.

За дверью стояла улыбающаяся девушка, одетая в костюм официантки из берлинского кабаре. На ней был черный лифчик, тесно обхватывавший загорелую грудь, туфли на высоких каблуках, а на бедрах короткая черная юбка с маленьким белым кружевным фартучком. Она держала в обеих руках по бутылке шампанского.

— Господин директор прислал меня спросить вас, не нужно ли вам в чего-нибудь, — сказала она по-английски, кокетливо облизнув губы.

Неужели мы с «господином директором» зашли в мировом соглашении так далеко, что кроме номера, еды, напитков и лимузина, мне полагался еще и дополнительный бонус в виде столь специфического понимания законов гостеприимства?

— Нужно, и еще как. Ведро питьевой воды и упаковка медицинского пластыря, — ответил я, улыбнувшись, и широко распахнул дверь.

Входя, она на мгновение ко мне прижалась. На чудовищно высоких шпильках она передвигалась как на котурнах. Я сел на кровать, а она, забросив ногу на ногу — на столешницу дубового письменного стола у окна. Посмотрела на меня недоверчиво. Видимо, в рваной рубахе и брюках я был похож на подстреленного партизана. Я сообщил, что после одного неприятного инцидента, о котором ей наверняка известно, у меня чудовищное похмелье и мне очень хочется пить. Я испачкал кровью постельное белье, и у меня болит все тело. Она соскользнула со стола — я успел заметить, что под юбкой на ней не было белья, — открыла мини-бар и извлекла оттуда все бутылки с минеральной водой. Потом позвонила на ресепшн и попросила принести пластырь, бинты и зеленку. Села рядом, включила лампу на ночном столике, сбросила бретельки и стала нежно поглаживать мои руки. Не дождавшись моей реакции, предложила сделать массаж.

Я взглянул на нее. Она выглядела моложе, чем Дарья с фотографии. Если бы не яркий макияж, была бы похожа на девочку-подростка с ненатурально большой грудью. У нее и голосок-то был детский, хотя когда она со мной говорила, понижала его на несколько октав и добавляла хрипотцы. Она сидела так близко, что наши головы почти соприкасались. От нее пахло смесью духов с нотой жасмина, мяты от жевательной резинки и розы от губной помады.

Я отдавал себе отчет в том, зачем ее ко мне прислали. Еще ни разу в жизни никто не пытался навязать мне женщину! Я никогда не был у проститутки, и ни одна проститутка не была у меня. И никогда не будет. Деньги за секс всегда ассоциировались для меня с унижением, причем не столько для женщины, сколько для мужчины — потому что у проститутки нет выбора. Но я решил, что массаж бы мне не повредил, и уж в нем-то нет ничего унизительного. Я встал, разделся и с бутылкой минералки в руке направился в ванную. Принял душ, почистил зубы и вернулся в комнату. Девушка, теперь уже совершенно голая, сидела на краешке стола. Я подал ей обнаруженный в ванной флакон с лосьоном для тела и лег. Она уселась мне на спину, широко разведя ноги, и принялась массировать шею, потом спину, а потом пальцами и запястьями тщательно разминать место пониже копчика, где начинается ложбинка между ягодицами. Массаж мне делали много раз, но никто еще не занимался именно этим местом. Она нежно надавливала, гладила, иногда склонялась над ним и согревала дыханием либо лизала языком. Я ощутил приближающуюся эрекцию и поспешно затолкал под живот подушку.